Владимир Дягилев - Доктор Голубев
— Я посмотрю его на всякий случай.
Песков покашлял. В нем боролось несколько чувств: глубокое убеждение, что больному ничто не поможет, боязнь ответственности, если операция, не дай бог, состоится, и, наконец, болезненное самолюбие — все идет как-то мимо него.
— Взгляни, если хочешь. Но, по-моему, напрасен весь этот «новаторский» шум. Лучше оставить больного в покое.
В проходной госпиталя полковникам сообщили, что нужно идти в конференц-зал на совещание.
Когда они поднялись на третий этаж, там уже все были в сборе. Офицеры сидели группами, большинство в конце зала. Халаты повесили перед собой на спинки стульев.
Песков и Кленов прошли в первые полупустые ряды: Иван Владимирович — налево, Николай Николаевич — направо.
Увидев Кленова, Голубев поднялся.
Николай Николаевич шел своей особой, подпрыгивающей походкой. Туго набитый портфель он носил не в руках, а под мышкой, очки поднял на лоб и то и дело раскланивался с товарищами, блестя гладко выбритой лоснящейся головой.
Подождав, пока Николай Николаевич сядет, Голубев подошел к нему, поздоровался.
— Ба, дорогой товарищ! Что же вы не заходите! — Николай Николаевич долго жал руку Голубева. — Вам отыграться надо.
— Зайду, — пообещал Голубев. — А сейчас у меня к вам важное дело. Разрешите?
— Пожалуйста.
Николай Николаевич придвинулся, уступил место Голубеву и, глядя на собеседника поверх очков, приготовился слушать.
— Помните, я вас позавчера спрашивал о применении пенициллина? — начал Голубев.
— При гнойных перикардитах? Помню. Голубев постучал кулаком по колену:
— Так вот, я не зря спрашивал.
— Догадываюсь, дорогой товарищ.
— У меня есть такой больной, — Голубев помедлил, будто раздумывая — говорить дальше или нет, затем решился: — Не согласитесь ли вы взять его к себе и оперировать? А туда, — он приложил руку к груди, — влить пенициллин так же, как при перитонитах?
Николай Николаевич заерзал на стуле, сдернул очки, почесал дужкой за ухом.
— Надо сперва посмотреть больного. Как его фамилия?
— Сухачев.
— Су-ха-чев? — медленно переспросил Николай Николаевич, и лицо его стало мрачнеть.
Только что об этом больном говорил с ним начальник отделения Песков; он упоминал о «тактическом переводе», о «новаторском шуме». Теперь понятно, кого Песков имел в виду. «Ну, ничего, я миндальничать не буду. Я отучил этого хитреца от порочной тактики».
— Молоды еще, дорогой товарищ, меня за нос водить, — неожиданно сердито сказал Николай Николаевич. — Не выйдет.
Голубев смотрел на Кленова, ничего не понимая.
— Нечестно так, дорогой товарищ, — гневно продолжал Николай Николаевич. — Так у нас не ходят.
Большой лоб и бритая голова Николая Николаевича покрылись крупными каплями пота. Он достал платок и, морщась, как от боли, вздохнул и повторил с упреком:
— Стыдно.
— Разрешите… — произнес Голубев.
— Не разрешу, — повышая голос, проговорил Кленов и установил свой толстый палец в грудь Голубеву: — Не разрешу хитрить. Вы думаете, вы умный, а я дурак?..
В этот момент послышалась команда: «Товарищи офицеры!»
Все встали. Генерал поздоровался, попросил пересесть поближе.
Голубев прошел на свое место.
Генерал сел за стол, накрытый красным бархатом, подождал, пока наступит тишина, и предоставил слово офицеру штаба.
Началась читка последних приказов.
Голубев не слушал. «Что же это происходит? — думал он. — За что он так? С кем бы посоветоваться?» Он огляделся и заметил знакомую голову. Она виднелась в первом ряду над всеми головами.
Это был Песков.
Сосед Пескова достал из кармана металлическую коре бочку с монпансье и угостил Ивана Владимировича. Голубев видел, как Песков вытянул два тонких, костлявых пальца и будто щипчиками взял только одну конфетку, забросил ее в рот, еле заметно кивнул головой — поблагодарил и опять замер в привычной строгой позе, вытягиваясь и распрямляя спину.
В воображении Голубева вдруг связались воедино и эти вытянутые пальцы, которыми Песков достал конфетку, и то, что он взял только одну и не положил, а забросил в рот, и его разговор о больном, и крик на консилиуме, и вчерашний неожиданный приход в палату, и сегодняшний эпизод с Кленовым, и Голубев понял, что он и начальник — совершенно разные люди, что новое столкновение с Песковым неизбежно.
Как только окончились совещание, Голубев, опережая товарищей, выскочил из конференц-зала и быстрым шагом направился в партбюро. Он хотел посоветоваться с Бойцовым.
На лестнице его кто-то нагнал, взял под руку. Он оглянулся — перед ним стоял Бойцов.
— Завтра в одиннадцать ноль-ноль консилиум по поводу Сухачева.
— Что?! Кто сказал?
— Собирает сам начальник госпиталя. Я кое-кого пригласил.
— Это очень кстати, — возбужденно воскликнул Голубев. — Очень!
Он круто повернулся и, перепрыгивая через две ступеньки, побежал по лестнице в свое отделение.
18
В ординаторской было просторно, тепло и уютно. Шесть столиков стояли у стен, на каждом лампа под зеленым абажуром. Два топчана для осмотра больных. Высокие пальмы у окна. В простенке — большое трюмо на дубовой подставке. Здесь царила какая-то особая, мягкая и настороженная, тишина, какая бывает только в госпиталях и больницах.
В ординаторской можно было сосредоточиться, подумать, посоветоваться с товарищами. Тут же стоял небольшой шкаф с самыми необходимыми книгами, справочниками, таблицами.
Больные, приходя в ординаторскую для первичного осмотра, поддавались этой обстановке и рассказывали врачу все самое сокровенное, самое интимное. Это была комната человеческих секретов — своеобразный медицинский сейф, где оставлялось и надежно хранилось все самое важное и значительное. Доступ к сейфу имели особые лица — врачи, облеченные высоким доверием людей…
Голубев вбежал в ординаторскую. Все подняли головы. Он направился к майору Дин-Мамедову и, не скрывая радости, громко объявил:
— Завтра новый консилиум для Сухачева, Майор Дин-Мамедов привскочил:
— Правду говоришь?
— Правду. Сам начальник госпиталя собирает. Голубева окружили товарищи.
— Надеюсь, это мой совет помог? — спросил Аркадия Дмитриевич.
— К сожалению…
Открылась дверь кабинета, послышался голос Пескова:
— Леонид Васильевич!
Песков усадил Голубева рядом с собой и заговорил певуче и мягко:
— Леонид Васильевич, я хотел бы побеседовать с вами не как начальник, а как старший товарищ.
— Пожалуйста…
— Леонид Васильевич, я хотел бы предостеречь вас, гм… Терапия, изволите видеть, не математика. Да-с. Терапия — наука не точная. — Он сделал паузу, кашлянул. — Мне понятны все ваши высокие стремления. — Песков покосился на портрет Павлова в позолоченной раме. — Я тоже когда-то был таким, как вы.
«Зачем он меня отговаривает? — подумал Голубев. — Разве он не понимает, что дело вовсе не во мне, а в больном?»
— Вы еще полностью не осознали… не пережили на собственном горьком опыте, — поправился Песков, — насколько ответственна работа терапевта. Одно неточное слово, не та цифра, запятую не там поставишь, и… суд.
— Я не боюсь ответственности, — сказал Голубев.
Песков придвинулся к нему ближе:
— Вы совершенно не знаете, чем это кончится. Да-с. Может кончиться благополучно, а вероятнее всего — плохо. Пункция-то не дала ожидаемого эффекта.
— Это ничего не значит… Операция и пункция — две разные вещи.
— Согласен. Но представьте, Леонид Васильевич, — я не хочу этого, но представьте, — что больной… умрет, что скажут недоброжелатели? Скажут: эксперименты на людях.
— Так скажут глупцы, — прервал его Голубев. — Это не эксперимент. Это правильный шаг, пусть неизведанный, но правильный.
— Как знать!
— Я перечитал монографию. Пенициллин не может повредить, но помочь может.
Песков посмотрел на Голубева из-под нависших бровей. Голубев выдержал взгляд, подумал: «Непонятный вы человек, Иван Владимирович: то приезжаете ночью, чтобы спасти больного, то противитесь тому, что может его спасти».
— Поймите, Леонид Васильевич, я вам добра желаю… — А больному?
— Гм… больному… Больному я не враг. О нем я, может быть, больше вас забочусь. Но есть вещи, против которых мы бессильны. Вы — человек способный, молодой, у вас вся карьера впереди…
— Простите, товарищ начальник, я не карьерист.
— Вы меня неправильно поняли. Я хотел сказать, что в случае неудачи все станут говорить: «Ах, это тот Голубев, из-за которого больной погиб? Не желал бы я у него лечиться».
— Он еще не погиб, товарищ начальник, и я верю, что его можно спасти.
Лицо Пескова покрылось пятнами, он помедлил, видимо сдерживая раздражение.
