Аркадий Гайдар - Том 3. Ранние и неоконченные произведения
— Хорош наивный? Мерзавец! Разговаривать — краснел, а плетью шкуру со спины спускать — хоть бы что! — проговорил, останавливаясь, Сергей. — Знаешь! Я не любитель всяких там жестокостей, но, честное слово, если бы этот «наивный» мне попался, то я сказал бы, что расстрелять его — мало!
— Читай дальше.
«…Севка из училища ушел, да я его вполне понимаю. Он уже подпоручик и где-то сейчас на фронте.
Напишите скорее, как живете вы. На-днях приезжал Реммер и говорил, что твой муж получил повышение, а Глеб будто бы уехал с карательным отрядом под Мариуполь. — Правда ли это?
Письмо это посылаю с нашим хорошим знакомым, поручиком Юрием Борисовичем Волчиным.
Он едет в командировку. Я думаю, что ему можно будет у вас на несколько дней остановиться. С ним же пришли мне ответ».
Сергей прочитал, вложил письмо обратно в конверт и аккуратно спрятал в сумку.
— Зачем это тебе?
— Пригодится. Когда-нибудь, возьмем-таки мы и Новороссийск. Пусть тогда Чека разберет, кто у кого был карателем, кто истребителем.
II.Сегодня неспокойный день в полку. Сегодня волнуется комиссар, командиры, а больше всего красноармейцы. Не потому, что наступают, например, белые, или предстоит какая-нибудь тяжелая боевая операция.
Нет! Белые очищают одну за другой станции Донецкого бассейна, боя сегодня тоже не предвидится.
Дело много сложнее: впервые из штаба бригады прислали обмундирование, а главное обувь.
Вернулся из штаба к себе на квартиру Сергей, с досадою хлопнул дверьми и выругался даже.
— Ну, что? — живо спросил его Николай. — Как там?
— Что! Хорошего мало, конечно. Девяносто пар ботинок на весь полк, в то время, когда восемьдесят процентов разутых.
— Фюиить! — даже присвистнул Николай. — Какого же это чёрта! Курам разве на смех. Сколько же на нас-то пришлось?
— Восемь пар! Вот тут и обходись, как знаешь. Одному дашь, другой к горлу пристанет. «Почему ему, а не мне? Я тоже, да у меня тоже!..» Не люблю я этих подачек по чайной ложке, только людей растравишь.
Весть о получении обмундирования уже давно облетела красноармейцев, но сведения от одного к другому передавались преувеличенные. Говорили, что наконец-то обуют почти весь полк, а уж если не весь, то во всяком случае больше половины. И толпились сейчас все около квартиры, нетерпеливо ожидая раздачи.
— Сколько? — обступили вышедшего Николая.
— Английские или русские?
— Восемь пар всего! — сконфуженно закричал Николай.
— Восемь па-ар?!
— Чтоб им подавиться! Так это што ж, кому же достанется? Почитай никому.
— Ладно! Там видно будет. В две шеренги становитесь. Командир осматривать сейчас будет, — старался перекричать Николай красноармейцев.
— Чего осматривать? — со злобной ноткой выкрикнул кто-то. — Али и так не известно?
Волна глухого раздражения, вызванного острым разочарованием, прокатилась по рядам. И недоверчиво, даже озлобленно посматривали красноармейцы то на командира, то на коптера, усевшегося с грудкой новеньких желтых ботинок на крыльце, то на свои собственные, закорузлые, с поднятыми кверху носами, с разъязвленными ртами, через которые виднелись мокрые серые портянки.
— Вот что, товарищи! — закричал Сергей. — Почти что всем вам одинаково нужна обувка, а ее вы сами видите сколько. А потому я отберу из вас тех, у которых ботинки самые плохие, а они метнут жребий промеж себя.
Заговорили все разом, торопливо, каждый предлагая тот способ дележа, который давал ему больше шансов получить одну из этих восьми злополучных пар.
— Зачем отбирать? Пускай все тянут. Все в одно время получали!
— Валяй, валяй, отбирай! У кого может хоть какие подходящие есть. Что ж ему вторую пару, а кому ничего?
— Для чего по жребию? Ты так давай! Рази не видишь, у меня вон одного ботинка вовсе нет.
— Заткни глотку, чёрт! Ты куда ж его дел? У тебя еще вчера был.
— Вчера был, а сегодня совсем разорвался.
— Совсем! У всех совсем!
— Давай чтобы на всех обувка была! — крикнул кто-то из задних рядов громче остальных.
— Ладно там! — оборвал Сергей, — как я сказал, так и будет. Не галдеть! Выходи вот ты… ты…
Но первые же пропущенные тотчас подняли крик, обступили Сергея, и каждый, захлебываясь, доказывал ему свое безусловное право на участие в дележе.
— Меня пошто пропустил!
— Ты вот посмотри, посмотри!
— Ты куда, сволочь, тоже лезешь?
— Дать ему в рыло раза! Сукину сыну!
— Я при Колчаке получал!
— Я вовсе не получал. Свои из дома дотрепываю.
— Пропади я пропадом, если я не токмо в наряд, а хоть куда пойду, пока не получу! В Сибири пальцы обморозил, тут всю дорогу почитай босый прошел. Довольно!
— И я!.. И я!..
— И мы все!..
— Чтобы их чёрт с войной такой побрал, когда не дают, что солдату положено!
— В штабах все поодетые. По три комплекта имеют.
— Не пойдем без ботинок! На всех пускай присылают!
— Давай комиссара!
— Провались он, комиссар, что от него толку! Довольно ноги пообивали!
Увидал Сергей, что расходились кругом страсти. Кричат, горячатся, брызжут слюною яростно. Пробовал остановить и так, и этак. Ничего не выходит. Обозлился, вскочил на ступеньку крыльца и крикнул, гневным и звонким голосом покрывая всех.
— Замолчать! На свои места живо! Взводные командиры привести людей в порядок. Смирно! Слушай, что я скажу!
Галдеж стих.
— В то время, когда повсюду наши части наступают вперед и вперед, — кричал Сергей, — вы заявляете, что дальше без новых ботинок не пойдете. Другие полки одеты не лучше, а многие и хуже вас, а они идут без всяких разговоров. Кто из вас хочет, пусть остается. Чёрт с ними со всеми вместе взятыми, если правда, что они из-за башмаков готовы предавать Революцию! Если бы все так рассуждали, то давно получили бы вместо ботинок деникинские плети да шомпола по спинам…
Красноармейцы молчали.
— …Но не все еще шкурники в Красной армии, которые наступают на горло своим командирам, требуя с них то, чего они им не могут дать! Где я вам возьму на всех ботинки? Где их возьмет комиссар или хоть командарм, когда их нету? Или тоже грабить мужика, как грабят белые? Вы кричите, что где-то лежат полные цейхгаузы. Враки все! Это полные цейхгаузы у белых английского обмундирования. Вот куда надо идти получать его! Стыдно так поступать, недостойно звания красноармейца! Кто не желает, тот может убираться! Палкой его все равно не удержишь. Но я знаю, что все-таки есть среди моей команды настоящие и сознательные ребята, которые всегда пойдут. Мы обойдемся и с ними. Пусть кричит теперь кто хочет!
Сергей кончил и нервно правой рукой отер лоб. Так со своими людьми он говорил в первый раз.
Все продолжали молчать.
— Ну, что же?
— Нету тут шкурников, командир. Зря говоришь, — хмуро, но уже без злобы сказал кто-то.
— Нету! Нету!
Подтверждали голоса.
— Посуди, товарищ командир, легко ли нам, все ноги поссадили без обувки-то.
— А пойти, — то, конешно пойдем. Это так с досады уж. Обидно ведь, право!
И улыбнулся Сергей, сразу почувствовав что-то другое. Улыбнулся и Владимир, и окрикнул попросту.
— Я ведь так и знал, что с досады языками заболтали. Разведчики у нас в полку самый надежный народ. Не то, что какая-нибудь третья рота.
— Что верно, то верно! — раздались голоса.
— Мы от своих-то хоть не бегали.
— Пулемета за все время ни разу не бросили.
— Вот и обидно, товарищ командир, а ботинок поди больше им дали?
— Нет! Столько же.
— Совсем бы стервецам давать не надо, а то при казаках они чуть што — разведка. А к коптеру за обмундировкой так небось первые…
Когда были, уже без шума, розданы ботинки, говорил кто-то, завидуя вслух.
— Эх, хороши! Подошва спиртовая и каблук с подковой. Крепкие!
— Теперь этих при всяком случае, в очередь или не в очередь, в караул и на посты. Пусть знают, что не задаром получили, ешь их волки! А мы уж в своих замечательных до Кавказа как-нибудь дотопаем. Авось там и на нашу долю найдется!
— Найдется! Как не найтись!
— У них-то цейхгауз во… Англия!
III.Невысокая серая лошаденка, худая и некрасивая, стояла возле крыльца и, поворотив голову, смотрела на Сергея, хлопая ушами.
Весело смеялся чему-то Николай. Улыбался Владимир, похлестывая плетью по голенищам своих сапог.
На душе у всех было хорошо и спокойно.
Почему? Потому ли, что вновь наступила весна? Потому ли, что близок уже был некогда далекий Кавказ? А может быть и так, просто, не почему.
Сергей вдел ногу в стремя и вскочил в седло, продолжая смеяться звонко. Тощая лошаденка зафыркала чего-то и подалась назад, — точно настоящий конь.
