Юрий Нагибин - Школьные истории, веселые и грустные (сборник)
Николай Николаевич умолк и протянул руку с пенсне по направлению к двери. Мальчишка с напряженной физиономией вышел из класса.
— Безобразие! До чего разболтались! — пробормотал Николай Николаевич, снова раскрывая книгу.
Но в это время сдержанно засмеялся один ученик, потом другой, третий, и через несколько секунд уже громко хохотал весь класс. Все смотрели туда, куда только что глядел пострадавший Анатолий.
Посмотрел туда и Николай Николаевич. Посмотрел и я.
На стене, под самым потолком, была вентиляционная отдушина, прикрытая железной решеткой величиной с тетрадь. И за этой решеткой виднелось человеческое лицо. Николай Николаевич сразу притих. Мягкими шажками он сошел с кафедры и стал напротив решетки, заложив руки за спину.
— Эт-то что такое? — проговорил он очень тихо.
В коридоре раздался звонок. Учебный день кончился, но в классе царила такая же тишина, как и в начале урока.
Физиономия за решеткой быстро уплыла в темноту.
Николай Николаевич почти выбежал из класса. Я бросился за ним.
* * *Мы разыскали дворника, узнали от него, что попасть в вентиляционную систему здания можно только через котельную, и вместе с ним спустились в подвальный этаж. Дверь котельной оказалась запертой. Николай Николаевич шепотом спросил дворника:
— Матвей Иванович, могу я узнать, как они сюда попали?
— Стало быть, через окно, — ответил тот, ковыряя ключом в замке.
Вошли в котельную. Там было прохладно, пахло сажей. Слева, высоко от пола, светились два окна с покатыми подоконниками, справа стояли два бездействующих (был май), коричневых от ржавчины котла. В конце помещения кирпичная стена имела выступ, похожий на огромную голландскую печь. Внизу на выступе имелась металлическая дверка, тоже похожая на печную, но только гораздо больших размеров. Дворник молча указал нам на нее.
— Николай Николаевич… — начал было я.
— Тшшш!
Мы услышали шорох, и все трое тихонько спрятались за котел. Послышалось два приглушенных голоса:
— Ну, чего ты там застрял?
— Погоди! Я за что-то зацепился.
Железная дверца приоткрылась, и из нее выполз худенький мальчишка лет двенадцати, с тонкой, очень серьезной физиономией и давно не стриженными волосами, серыми от осевшей на них пыли. Следом за ним появился другой мальчишка, толстый, круглоголовый. Он выглядел примерно на год младше первого.
Оба они принялись хлопать ладонями друг друга по бокам, по спине, и пыль, поднявшаяся от их костюмов, образовала целое облако.
— Знаешь, меня Николай Николаевич, наверно, узнал, — сказал толстый мальчишка. — Я заглянул к нему в класс, а он как увидит да ка-ак закричит: «Это что та…»
Николай Николаевич, стоявший согнувшись за котлом, молча выпрямился. Выпрямились и мы с дворником. У обоих мальчишек челюсти отвисли от ужаса.
Заложив руки за спину, учитель приблизился к ним.
— Итак, что вы делали, позвольте узнать? — ровным голосом спросил он.
Мальчишки молчали. Толстый рассеянно смотрел на кирпичную стену подвала, тонкий шевелил носком ботинка валявшийся на полу кусочек кокса.
— Ну-с! Я жду!
Толстый поднял на Николая Николаевича полные грусти выпуклые глаза и, снова опустив их, прошептал:
— Исследовали…
— Просто лазили, — тихо поправил его товарищ.
— И для этого сбежали с урока?
«Исследователи» молчали.
— Блестяще! — сказал Николай Николаевич. — А знаете ли, дорогие, как можно назвать ваш поступок? Растратой государственных средств! Да, да! Самой настоящей растратой государственных средств. Государство тратит огромные деньги, чтобы дать вам образование, чтобы сделать из вас людей, а вы что делаете во время занятий? И сами не учитесь и мешаете другим! Как это можно назвать?
Толстый растратчик государственных средств тихонько заплакал. Тонкий наступил каблуком на кусочек кокса и принялся сверлить им цементный пол.
— Идите! И прошу подождать меня возле учительской.
«Исследователи» бесшумно вышли из подвала. Николай Николаевич обратился к дворнику:
— Матвей Иванович, надо запереть эту дверку. Этак много любителей найдется.
— Да тут был замок… Не знаю, куда делся.
— Очень вас прошу: сейчас же найдите новый и повесьте.
Мы с учителем остались одни. Николай Николаевич прошелся по котельной и улыбнулся, покачивая головой.
— Ужас, что за народ! — вздохнул он.
Он помолчал, оглядывая котельную, причем бородка его резко дергалась во все стороны. Потом вздохнул и заговорил мягко, задумчиво:
— Да, милый вы мой! Удивительно все-таки жизнь устроена! Тридцать лет преподаю в этой школе, смотрю на эти отдушины с решетками и ни разу не подумал, что у меня под боком такой лабиринтище.
Он еще раз осмотрелся кругом, нагнулся и зачем-то заглянул под котлы.
— Вот вы живете в доме, живете десятки лет. Уж, казалось бы, вы должны знать его до последней балки. А вы и сотой части не знаете. А потом вот такой… как бы вам сказать… шпингалет открывает вам глаза. А? Милый мой, разве не удивительно?
Я кашлянул и сказал:
— Да… Конечно…
Николай Николаевич теперь прохаживался по котельной и размахивал в воздухе пенсне:
— В конце концов, настоящая любознательность, то есть чисто биологическая страсть к познаванию мира, живет в человеке очень недолго… Лет с пятнадцати-шестнадцати мы уже перестаем замечать весьма многие окружающие нас явления. Мы сосредоточиваем свое внимание на… как бы вам, милый мой, сказать… на весьма узкой сфере этих самых явлений… Мм-да!
Николай Николаевич остановился, надел пенсне и принялся разглядывать выступ в стене.
— По всей вероятности… — Он помолчал, соображая. — По всей вероятности, такая система вентиляции в современных домах не строится. Стены слишком тонкие. А это… вы посмотрите… это же целый лабиринт…
Он подошел ближе к выступу:
— Очевидно, это основной, центральный, так сказать, канал… Или шахта. Как вы думаете? А? От него идут ответвления…
Николай Николаевич открыл железную дверцу и нагнулся, заглядывая в нее:
— И в этих ответвлениях… в этих ответвлениях создается своего рода сквозняк…
Голос Николая Николаевича стал еще глуше, потому что он совсем влез в отверстие и теперь стоял выпрямившись в шахте.
Мне стало скучно:
— Пора, Николай Николаевич. Может быть, пойдемте…
— А вот тут скобы есть, — донеслось из отверстия, — чтобы лазить… Удивительно, как все предусмотрено! Очевидно, для очистки. Мм-да… Гм! Гм!
Бормотанье Николая Николаевича стало еще глуше и отдаленнее. Я сунул голову в отверстие:
— Пойдемте, Николай Николаевич. Уже, наверно, из школы все ушли.
Откуда-то сверху из темноты донесся голос:
— Гм! Вы только посмотрите: эта шахта… Идите-ка сюда. Да нет, вы идите сюда… Вот здесь, на стене, металлические скобы, так вы по ним… Вы обратите внимание, как здесь все предусмотрено… Да вы лезьте сюда. Вот здесь, около меня, уже боковой ход…
Я подумал, что старик обидится, если я его не послушаюсь, и, нащупав скобы, полез во тьму… Вскоре я коснулся головой ботинка Николая Николаевича.
— Виноват, — сказал он.
В это время внизу, в котельной, послышались шаги.
— Николай Николаевич, идет кто-то, неудобно.
— Тш-ш! — прошипел Николай Николаевич.
Мы притихли. Шаги приблизились. Глухо хлопнула металлическая дверца, что-то лязгнуло, потом щелкнуло. Шаги, на этот раз чуть слышные, удалились.
Если раньше можно было видеть слабо освещенное дно шахты, то теперь наступила абсолютная, кромешная темнота.
— Милый вы мой, — забормотал над моей головой Николай Николаевич, — мы, кажется, большую оплошность допустили.
— А именно?..
— Несомненно, это дворник приходил.
— И он запер нас?
— Да, голубчик, по всей вероятности.
— Гм!
— Да-а!
Мы помолчали. Николай Николаевич завозился наверху:
— Вы разрешите мне спуститься. Все-таки, знаете ли, седьмой десяток.
Я сполз по скобам вниз, за мной — педагог. В узкой шахте мы стояли вплотную друг к другу. Я потрогал дверцу:
— Заперта, Николай Николаевич.
Он вздохнул:
— Милый вы мой! Как это все нехорошо получается!
Опять помолчали. Потом я предложил:
— Кричать надо.
— Кричать? Гм! Да… Кричать… Но, знаете, уж больно это будет… как бы вам сказать… странно. Вы же сами понимаете, занятия кончились, но много детей еще осталось: кто в кружках, кто в читальне, а мы будем кричать, и в каждой комнате услышат… «Что такое?» — скажут. «А это Николай Николаевич в трубу забрался и голос подает». Неловко.
— Так что же делать?
— Честное слово, ничего не могу придумать, милый вы мой. Поверите ли… со мной никогда подобных приключений не случалось…
Я сказал, что охотно верю. Я начинал злиться.
