Лидия Обухова - Глубынь-городок. Заноза
— Товарищ бухгалтер, это вы возглавляете весь этот бюрократизм?
— Я, — отозвался тот сокрушенно.
— Раз, два, три, — считал Ключарев. — А если повесить на вашу контору замок и записку: «Все ушли на прополку кукурузы?» Ведь спасать ее надо!
— А что? — Бухгалтер вдруг бодро приподнялся. — Я с удовольствием, хоть сейчас.
Женщины примолкли, нагнули головы.
— Пусть нам отведут участок, добавят еще школьников, отпускников…
— Значит, договорились? — сказал секретарь. — Завтра с утра в поле? А если кому надо в контору, пусть идут на кукурузу; там вы, Дементий Иванович, как бригадир прополочной бригады, сначала дадите задание, сотку, а потом уж печать поставите.
В районный центр Ключарев завернул только за главным агрономом МТС и сейчас же отправился дальше.
— Надолго уехал секретарь райкома? — спросила Женя, когда «победа», вильнув бензиновым хвостиком, скрылась. — Мало сидит в райцентре, говорите? Ну что ж, спасибо.
И, конечно, ей захотелось упрямо дождаться Ключарева, именно Ключарева, а не Пинчука, с которым она была, казалось, так хорошо уже знакома.
Бывает иногда так: человек только подумал о чем-нибудь, а оно уже сбылось, словно подслушали его желание. Только сбывается-то все шиворот-навыворот!
Днем позже, едва Женя встала и вышла умываться на травяном дворе гостиницы из медного блескучего рукомойника, у ворот уже засигналила машина, и в калитку вошел Ключарев. Она узнала его сразу, только он показался ей на этот раз гораздо моложе, хотя с лица его не сходило вчерашнее насупленное выражение, словно он как лег, так и встал с ним.
— Хотите ехать со мной в Большаны? — спросил он еще от ворот. — А то у нас тут не всегда есть транспорт подходящий.
— Сейчас? — Женя растерянно мокрыми руками тронула домашний сарафанчик, который уже года три служил ей вместо халата.
— Ничего, у нас по-простому, — сказал Ключарев с плохо скрытой иронией. — Только предупреждаю, если боитесь гриппа… — Он демонстративно чихнул. Лицо у него было сухое и холодное.
Женя ничего не ответила и пошла за вещами.
Уже в машине Ключарев сказал:
— Покажите все-таки ваши документы. Вы что — родня областному начальству, что оно о вас так беспокоится, по ночам звонит?
Женя, которая с независимым видом полезла было в сумочку за командировкой, вдруг остановилась, изумленно приоткрыв рот:
— Какое начальство?
— Курило, например. Вы ему кто? — Ключарев обернулся и посмотрел на нее в упор. — Дочка? Племянница? Свояченица?
— Нет. Чужая, — упавшим голосом ответила Женя.
Радостное летнее утро померкло в ее глазах. Бывают же на свете такие люди! Она почти с ненавистью смотрела на обожженную ключаревскую шею, на его крутой, высоко остриженный затылок. «Ну ничего, — подумала она, — потерплю час-два, а там сойду, и не нужно мне больше его машин. Ничего мне не нужно».
Она стала упорно смотреть в сторону, но реденькие вербы по обочине дорог мало увлекали ее.
— Стой, — вдруг сказал Ключарев шоферу, и машина круто затормозила. — А ну, посигналь.
Дорога была пуста. Сбоку в кустах Женя увидела шалашик, но в нем тоже никого не было.
— Еще, еще! — нетерпеливо повторял Ключарев.
«Победа» кричала как оглашенная.
Вдруг откуда-то из кустов вприпрыжку, прихрамывая, появился старик в лаптях и домотканных штанах с яркими синими заплатами на коленях. Он нес картуз, полный белых грибов.
— Это ваш пост? — багровея, закричал Ключарев. — Вам трудодни для чего начисляются? По грибы ходить? А корова вам тоже будет сигналы подавать?
«Чего он кричит?» — неприязненно подумала Женя, с жалостью глядя на поникшего старика. Несколько грибков упали на землю, и он не поднимал их.
— Я близенько, товарищ секретарь…
Ключарев только махнул рукой, как будто рубанул.
Они отъехали уже довольно далеко от злополучного места, когда Женя решилась спросить:
— А что здесь такое, собственно?
Ключарев ответил сквозь зубы, даже не обернувшись:
— Карантин. Ящур.
«Ну, пусть ящур. Я ведь не должна всего этого знать, и он бы мог ответить вежливо…»
Еще раз Ключарев остановил машину, чтобы подвезти парня с забинтованной рукой. Парень сел возле Жени, деликатно потеснившись, а Ключарев тотчас завел с ним разговор:
— С осени в вечернюю школу пойдешь? Тебе по срокам уже в академию пора, Мышняк. Ну, доволен работой? А помнишь, как меня мамаша твоя тогда честила?
Парень смущенно покрутил головой, исподлобья глянув на Женю, а ее опять уколола острая обида, что она здесь чужая, и уж, конечно, теперь скорее откусит себе язык, чем спросит о чем-нибудь Ключарева.
Но, к ее удивлению, Ключарев, посмеиваясь, начал рассказывать сам.
Было это года два или три назад, когда отправляли молодежь на первые в области курсы механизаторов.
Мышнячиха-мать, причитая, бежала за грузовиком, который увозил ее старшего сына с драгоценной путевкой райкома в кармане.
— Ох, немае-ка мне доли! И лихо твоей матери, секретарь, что сына отнимаешь! И огонь твоей матери, и лихоманка твоим детям!..
— Мамо, мамо, — бормотал красный, как цвет шиповника, сын.
А месяцев через десять, когда Ключарев шел по селу, его остановил парень в добротном городском пальто и блестящих калошах — наряде слишком теплом по погоде.
— Не помните меня, товарищ секретарь? Я же Дмитро Мышняк, который с курсов приехал. Зайдемте до нас, мать очень просит, стол собрала.
— А лихоманку снова не накличет на меня? — спросил Ключарев.
— Ой, что вы…
Они вошли. Мышнячиха в праздничном фартуке, с лицом, красным от печного жара, смотрела лучистыми виноватыми глазами.
— Что вспоминать! — повторяла она. — Бог сам знает, какое слово в уши, а какое мимо ушей!.. Скушайте хоть медку, товарищ секретарь! Присядьте, коли ласка.
Припомнив все это, Ключарев спросил теперь Мышняка:
— Где же ты, гармонист, руку повредил?
Тот вздохнул и виновато поглядел на забинтованную кисть.
— На молотилке. Не уберегся. Докторка Антонина Андреевна говорит, что дня через два заживет…
— Ты сейчас от нее идешь?
Ключарев слегка отвернулся, глаза у него на мгновенье стали пустыми, словно он слишком пристально вглядывался в развилку дорог.
— Ага ж. Из Лучес.
— Значит, с уборкой все хорошо в колхозе? — громко спросил Ключарев. — Посмотрим, посмотрим, как у вас дела…
«Он все это наигрывает, чтоб понравиться, — неприязненно подумала между тем Женя, — эту свою демократичность».
Они въехали в Большаны и остановились возле нового бревенчатого дома с терраской под кружевным карнизом. Резьбу по дереву Жене не приходилось еще видеть здесь, на Полесье, и ей очень хотелось спросить, кто занес сюда это искусство. Но бригадир плотников, пожилой человек, загорелый дочерна, гордо водил секретаря райкома по еще пустому дому, распахивая настежь гулкие двери, и даже мельком ни разу не посмотрел в сторону незнакомки.
Остро пахло деревом, сосной. Полы, стены, потолки, некрашеные, нештукатуренные, сверкали солнечной желтизной.
— А вот этого по плану не было, товарищ секретарь. Я сам подумал: если дождик, пусть детки на верандочке погуляют. Дом, так уж дом! И до чего же он под одно пригоден…
— Знаю. Под больницу?
— А как же! Ясли бы я еще срубил, этим же летом…
— Ладно, не все сразу. Больница рядом, в Лучесах, есть, а ясли вам позарез нужны. И открыть их надо скорее: страда подходит, женщины начнут лен трепать…
— Так-то оно так, — вздохнув, согласился бригадир.
— А как у тебя дома с хлебом? — спросил погодя Ключарев.
— Да ваши слова никогда не забываю, товарищ секретарь. Вы в прошлом году говорили: надо, чтобы колхозник даже не думал об куске хлеба и заботы не имел. Вот сбылись ваши слова: уж о хлебе в Большанах гутарки сегодня нет.
— Денег надо на трудодень побольше.
— Это надо.
«Он и о хлебе нарочно, — упрямо подумала Женя, идя следом за Ключаревым, — чтобы только свою заботу показать».
Они вошли в правление колхоза. Два дюжих мужика сидели у дощатого стола возле затворенных окон и под отчаянный мушиный звон сражались в шашки. Вместо фигур на доске лежали зубчатые металлические крышечки от пивных бутылок.
Ключарев поздоровался буднично, без наигранной начальственной бодрости, оглянулся, сморщившись, ногой отшвырнул окурки.
— Нет Блищука?
— Нет, товарищ секретарь.
— А вы играете?
— Играем.
— Дежурите?
— Дежурим.
— Стережете дом? Убежать может? Давайте и я с вами сыграю, раз нет у нас в такую горячую пору другого занятия, — помолчав, предложил он.
Игроки нерешительно вздохнули и расставили пивные жестянки.
