Борис Левин - Юноша
— Всякой сволочи ставить антенны я не намерен.
— Ну, клоп с тобой! — сказал равнодушно Ясиноватых. — Кольниченко поставит, только надо его найти.
Галузо не успокоился и стал подначивать Михаила. Он вообще любил дразнить ребят, а особенно такого, как Колче.
— А если тебе райком прикажет, что ж, ты тоже откажешься? — спросил он.
— Откажусь, — твердо сказал Михаил.
— Попробовал бы ты у меня отказаться!.. Хотел бы я это видеть! — погрозил Галузо, подкидывая вверх пресс-папье.
— Вот же отказался, и ничего, — заметил Миша.
— А в самом деле, Ясиноватых, — обратился к члену райкома Галузо, оставив в покое пресс-папье. — Почему Кольниченко должен лазить на крышу, а не этот парень? Что он, барин?..
Миша дрожал от негодования.
— Я же ему говорил, он не хочет, — сказал Ясиноватых и вдруг, отрываясь от желтой папки с бумагами, что-то вспомнил и обратился к Мише: — Клоп с ним, с раввином… Но вот что, ты уже был в совхозе?
— Нет. Я и зашел сказать, что не могу поехать.
— Почему? Ведь еще пять дней тому назад тебе было об этом сказано?
— Я был занят.
— Сегодня же, Колче, поезжай в совхоз и проверни там это дело. Это надо спешно сделать. Мы над ними шефствуем, и они там ждут… Как же ты так не поехал?
— Я заканчиваю картину и готовлюсь к отъезду в Москву. Мне некогда, — важно заявил Миша.
— А тебе райком прикажет в порядке комсомольской дисциплины, — вмешался опять Галузо. — И еще неизвестно, пустят ли тебя в Москву…
— Кто меня не пустит? Не ты ли? — И Миша презрительно посмотрел на Галузо.
— А хоть бы и я. Вот поставим вопрос на ячейке и не пустим в Москву. И так ребят не хватает… Езжай-ка лучше в совхоз и не смотри на меня, как демон.
— Тебя это не касается, — вскипел Миша. — Захочу — поеду, а захочу — не поеду!
— Вон ты ка-ко-ой! — произнес протяжно Галузо и свистнул. — Слышишь, Ясиноватых, что он сказал? Ему плевать на комсомольскую дисциплину.
— Я этого не говорил, Галузо. Ты не преувеличивай.
— Ишь, какой гордяк нашелся!.. Вот прикажет тебе Ясиноватых — и поедешь в совхоз, и на крышу полезешь, и в пекло полезешь, если ты настоящий комсомолец, — сказал Галузо нарочно громко, чтоб слышал Ясиноватых.
— Настоящий ли я комсомолец, не тебе судить об этом, Галузо, — рассердился окончательно Миша. — А глупые распоряжения я выполнять никогда не буду, кто бы мне ни приказал.
— Почему глупые? — сказал вдруг удивленно Ясиноватых, отодвигая в сторону желтую папку с бумагами. — Ехать в совхоз это не глупое распоряжение… Вот что, Колче: мне это надоело. Сказано тебе ехать, значит, надо ехать, — добавил он строго.
— Никуда я не поеду…
— А тебе прикажут в порядке комсомольской дисциплины…
— Глупости, никто мне ничего не прикажет.
— Слишком ты умен, Колче… А вот я вам приказываю.
Сейчас говорили все трое.
— Я не поеду.
— Нет, поедешь…
— Заставят!
— Никто меня не заставит!
— Райком тебя заставит!
— Я вам приказываю, товарищ Колче, в порядке дисциплины.
— Я сказал — не поеду, и не поеду. Мне надо дописывать картину, и я собираюсь в Москву.
— Тогда поставим вопрос о вашем пребывании в комсомоле…
— У такого, как Колче, давно надо отнять билет.
— Возьми его! — крикнул Миша и дрожащими руками вынул из верхнего карманчика гимнастерки комсомольский билет и швырнул Галузо.
Галузо осторожненько взял билет и передал Ясиноватых. Тот молча спрятал его в письменный стол и злобно посмотрел на Мишу.
— Можете уходить!..
Миша хлопнул дверью…
Вечером Кольниченко полез на мокрую, скользкую крышу, под которой умирал раввин, и поставил антенну.
Раввин был несказанно рад, когда к его ушам прилепились наушники.
— Чтоб тише! — строго попросил он присутствовавших за дверью стариков и старух.
Сначала услыхал он далекую музыку, а потом — ничего.
«Услышать бы ее голос», — подумал раввин. Но он ничего не слышал.
— Тише!..
И вот опять музыка. Музыка кончилась, и сейчас кто-то поет. Это голос Тани. Несомненно, это поет она. Это поет Таня о девушке, которая заблудилась в лесу. Страшно ночью в лесу. У девушки глаза, как сапфиры, и она ночью в лесу. Раввин зажмурил глаза от наслаждения и увидел Таню. Вот она возле. Вот ее волосы — редька в меду. Наморщенная кожа у локтя. Она нагнулась над ним. Она дышит ему в лицо. И оттого, что она нагнулась, он видит светлую полоску, разделяющую груди. Груди шевелятся под блузкой, как белые голуби. Теплые голуби, с розовыми клювами. С ума сойти, так хочется их тронуть!..
— Я слышу ее голос, — прошептал раввин.
Самая истеричная старуха, стоявшая ближе всех у двери к замочной скважине (ей давно хотелось плакать), всплеснула руками и вскрикнула:
— Он слышит голос своей матери!
Все ворвались в комнату раввина. Плакали, ломали пальцы и извивались в горе. Один из стариков подбежал к раввину с какой-то бумагой и пером, обмакнутым в чернила.
— Подпишите, — умолял он его, — подпишите!
Это был давно заготовленный текст, где раввин должен был признать свои ошибки.
Высохшей детской рукой раввин отстранил бумаги, приподнялся и, дрогнув бородкой, в отчаянии прохрипел:
— Пошли вон, дураки!.. Дураки…
Закашлялся и умер в наушниках…
В этот же вечер Миша рассказал Елене Викторовне все, что произошло в райкоме комсомола.
— Это черт знает что такое! — разозлилась на Мишу мать. — Как же ты бросил билет? Это ужасно!
— Сам не знаю как, — ответил печально Миша.
— Что ж ты теперь будешь делать? — спросила она испуганно и жалеючи его.
— Ничего, я и без комсомола не пропаду, — ответил Миша и вдруг неожиданно добавил: — Ты еще про меня услышишь, мама… Вот увидишь, — угрожающе сказал он.
Мать ничего не ответила.
«…Посмотрим, — грозил он неизвестно кому. — Мы еще посмотрим!» — думал он угрожающе и стоя у мольберта, и плавая в реке, и вникая в теорию квантов.
В школе и дома Миша себя чувствовал так, будто кругом враги и ежеминутно надо быть начеку. Надо спешить как можно скорей стать сильным.
В это время Миша, как никогда раньше, много трудился. Иногда, отрываясь от книги, он мечтал:
«К нему пришли Ясиноватых и Галузо.
— Мы погорячились, — говорят они, — давай замнем это дело.
— Что вы! — отвечает растроганный Миша. — Я во всем виноват. Разве так можно швыряться билетом? Дайте мне выговор. Строгий выговор с предупреждением, только не исключайте из комсомола.
— Никто и не собирается тебя исключать. Такие образованные комсомольцы, как ты, нам нужны…
— Я все время мучаюсь, — признается Миша. — Я не могу работать… Каждый день собирался в райком, но я боялся, что со мной никто там не будет разговаривать… Во всем виноват я один. Это и социально объяснить можно. Это индивидуализм…
— Брось, Михаил, — перебивает его Галузо, — это я виноват. Мне не надо было тебя подначивать. Давай лапу и помиримся.
— Ну и клоп с вами! — говорит добродушно Ясиноватых…»
Но никто не приходил — ни Галузо, ни Ясиноватых…
Миша прочел на доске объявлений в школе, что состоится открытое комсомольское собрание. В конце повестки дня: «Исключение из комсомола М. Колче. Информация члена райкома т. Ясиноватых». Миша почувствовал, как кожа на лице стянулась и побледнела. Он вернулся домой и заперся в комнате.
«Посмотрим, — грозил он неизвестно кому. — Еще пожалеете… Кто пожалеет? Ясиноватых? Да ему плевать. Он и не думает о тебе… Мы еще посмотрим!.. Кому ты грозишь? С кем ты воюешь? С кем ты сражаешься… Я не воюю. Я не сражаюсь. Я буду соревноваться… С кем? Конкретно — с кем? С Галузо? Это смешно. С кем соревнуешься? Скажи конкретно, с кем?.. С комсомолом… Это глупо, Миша. Это бессмыслица. Можно соревноваться с Галузо, с Ясиноватых, но с комсомолом! Это невозможно! Комсомольцы есть в Чили и в Праге. В Омске есть комсомольцы и в Гамбурге. В Сан-Франциско есть комсомольцы, в Чикаго, в Севилье, и в Лондоне. В Ельне есть комсомольцы, и в Курске, и в Каире. В Месопотамии есть комсомольцы?»
— Конечно, в Месопотамии есть комсомольцы, — сказал вслух Миша, медленно отошел от глобуса и лег на кровать.
«Всюду на земле есть комсомольцы. Они говорят по-немецки, по-французски, по-итальянски, по-китайски, по-японски, по-тюркски, по-грузински. Нет такого языка, на котором они не говорили бы. Как же ты с ними будешь соревноваться? Есть комсомольцы — врачи, инженеры, шоферы, астрономы, химики, физики, слесари, музыканты, философы, летчики, поэты, монтеры, конькобежцы, портные, сапожники, парикмахеры. Ну как же ты с ними будешь соревноваться? Это самые молодые, самые передовые люди на земле».
Миша вскочил с кровати и снова подошел к глобусу.
