Мария Глушко - Год активного солнца
Ирина смотрела на дочь, покусывая губы, по щекам ее сыпались слезы.
Александр Степанович тихонько похлопывал ладонью по ее плечу.
Комнату протянуло сквозняком, появился Юрий, за ним вошли две женщины в белых халатах. Та, что постарше, сказала строго:
— Дайте свет и выйдите все, кроме матери.
Александр Степанович и Юрий отошли к дверям. Ирина забрала у Киры Сергеевны Ленку, глазами попросила: не уходи.
Женщина помоложе — медсестра — поставила на стол черный ящичек, открыла его.
Врач приказала раздеть Ленку, долго слушала ее, мяла пальцами кожу, давила щеки, пытаясь заглянуть в рот. Ленка от прикосновений вздрагивала, закатывалась криком.
Ирина дергала бровями, как будто и ей было больно.
— Будем забирать, — сматывая трубки, сказала врач. — Острое респираторное заболевание, угроза пневмонии.
Ирина всхлипнула. Врач поглядела на нее, сказала:
— Одевайте ребенка.
Суетясь и мешая друг другу, одели плачущую Ленку. Кира Сергеевна подала ее Ирине, сказала:
— Сейчас оденусь и тоже поеду.
Врач остановилась у дверей.
— Поедет мать, бабушек и дедушек мы не возим!
Она вышла, за ней — медсестра с непригодившимся черным ящичком.
Ленка тянула к Кире Сергеевне руки, кричала:
— Кира, хочу с тобой! Кира!
— Сейчас, сейчас…
Кира Сергеевна побежала к себе, сорвала халат, путаясь в рукавах, надела блузку.
Посмотрю, как вы меня не повезете, посмотрю!
В прихожей Ленка вцепилась ей в руку.
— Кира, не отдавай меня!
— Я с тобой, с тобой!
И в лифте Ленка держалась за руку Киры Сергеевны. Она устала плакать и теперь поскуливала, приложившись щекой к Ирининому плечу.
Врач уже сидела в санитарном «рафике» рядом с водителем. Кира Сергеевна подошла к машине:
— Я бы тоже хотела поехать… Пожалуйста… — она удивилась, как слабо и робко произнесла это.
— Возить бабушек у нас транспорта не хватит! — отрезала врач. Крикнула Ирине: — Мамочка, садитесь скорее, вы не одна у нас!
Живодерка! — выругалась про себя Кира Сергеевна. Сейчас она чувствовала себя бесправной и беспомощной перед непостижимыми правилами, которые неизвестно кто выдумал.
Ирина с рыдающей Ленкой уже сидели в машине, из подъезда выбежал, на ходу надевая пиджак, Юрий, за ним — Александр Степанович.
Юрий решительно зашагал к машине. Врач высунулась поверх опущенного стекла, пропела низким, толстым голосом:
— Това-арищи, нельзя же так!
Но Юрий рванул дверцу, вскочил на подножку.
Надо бы и мне так, подумала Кира Сергеевна, но уже заурчал мотор, заглушая Ленкин плач, вылетело едкое облачко газа, машина развернулась и укатила.
Сразу стало тихо, темно и пусто. По черному небу мчались серые облака, у подъездов темнели кусты роз, далеко в слободке густо лаяли собаки.
— Пошли, — сказал Александр Степанович и обнял ее за плечи.
Она опять посмотрела на небо с голой и бледной луной в разрыве облаков, на свои тревожно освещенные окна.
— Я поеду туда. — Она взглянула на часы, но ничего не поняла. — Поеду в больницу.
— Что ты, Кириллица… Уже три часа, троллейбусы не ходят.
Она замерзла, передернула плечами, но все стояла, соображая, далеко ли пешком. Потом вспомнила, что не знает, в какую больницу повезли Ленку. Не догадалась спросить.
— Пошли, может, Ирина позвонит, — сказал Александр Степанович.
Они поднялись в лифте, вошли в распахнутую дверь — ее никто не догадался захлопнуть. Кира Сергеевна нашла на кухне сигареты Ирины, закурила. Александр Степанович поставил на газ чайник.
Это мне наказание, опять подумала она. Не от бога — от жизни наказание. У меня, видите ли, Время Работы, а семья мешает, значит, и Ленка мешает. Каждый ушел в свое, до Ленки и дела никому нет — вот жизнь и ударила по самому больному.
Она курила мало и редко, больше баловалась, а сейчас прикончила сигарету до фильтра, и ее слегка тошнило.
— Не паникуй, Кириллица, все утрясется… Через неделю Ленка будет дома, вот увидишь.
Он гладил ее руки своими большими теплыми ладонями, они сидели рядом, как когда-то, когда болела маленькая Ирина, а они были молодыми. Никогда и ничего она так не пугалась, как болезней Ирины, сразу ударялась в панику, изводила врачей, изводилась сама, не спала ночи, и Александр Степанович с ней не спал, сидел вот так же рядом, гладил и целовал ей руки, поил чаем и повторял свое привычное: «Все утрясется». Ей становилось легче, спокойнее. Чувствовала, что рядом — человек, который главнее и сильнее ее, его надежные руки отведут беду.
Когда она переступила через этот привычный порядок вещей? И зачем переступила? Зачем стала сильной и главной? Сильных никто не щадит, и сами они не щадят себя.
Александр Степанович тронул мягкими губами ее руку, и вдруг ей показалось, что все вернулось. Из детской сейчас выйдет в мягких тапочках мать, скажет про Ирину: «Уснула, и температура упала». И Кира Сергеевна уткнется в плечо мужа, выплачется, и сразу станет легче.
Но нет, легче не станет. Но выйдет из детской мать, а сама она давно отвыкла плакать.
Зачем я ушла из школы? Зачем взвалила на себя тяжелую ношу и забросила семью? Разве мало других, бессемейных женщин, которые, не жертвуя ничем, могли бы занять мое место? Разве городу без меня не обойтись, именно я ему нужна?
Она представила себя без этой работы, без вечной спешки, без сладкой усталости, без людей, к которым привыкла… Город, залитый огнями, и среди огней — ни одного, который зажгла я…
Город без меня обойдется, я без него не обойдусь. В этом все дело.
Они пили свежий крепкий чай, и Кира Сергеевна думала, что теперь-то все пойдет по-другому. Лишь бы скорее опять зазвенел в этих стенах Ленкин голосок-звоночек. Опять будет спать на луноходах, самосвалах, ракетах. Гайки будут отпечатываться на ее боках. Ленку возьму на себя — как бы тяжело не было. Что ж, повезу два воза. Должна выдержать. Или упаду, как кляча в борозде, от забот и усталости.
У каждого — свой крест, и надо его нести до конца.
Телефонный звонок рассек тишину. Кира Сергеевна бросилась в прихожую.
Звонил Юрий, сказал, что температуру сбили, Ленка уснула. Голос его звучал спокойно, твердо, и она тихонько передохнула.
— Но Ирину с ней не оставляют.
— Как — не оставляют? Почему?
— Такие тут порядки. Кира Сергеевна, вы должны позвонить в горздрав!
Ее покоробило это «вы должны».
— Какой горздрав, сейчас ночь!
— Ну, не знаю, позвоните домой кому-нибудь, что ли! Ирина сказала, что из больницы не уйдет!
Дурацкие порядки — матерей не оставляют — и кто их завел? Но тут же она подумала: чтобы оставлять матерей, палаты должны быть в два раза больше.
— Вы меня слышите, Кира Сергеевна?
Она знала, как трудно будет ей просить об исключении, никогда ни к кому с личными просьбами не обращалась, а сейчас ее вынуждали сделать это.
— Кира Сергеевна, слышите?
— Не кричи, слышу! — сердито сказала она. — Какая больница?
— Первая детская. Мы будем ждать.
Короткие гудки жалили висок, она медленно положила трубку. Посмотрела на Александра Степановича. Он стоял рядом, в руках — забытый стакан с чаем.
— Ирину не оставляют там, — сказала она.
— Я понял.
Кира Сергеевна знала, что муж не станет уговаривать, не станет давить на нее. Он молча разглядывал стакан и не уходил. Ждал.
Не для себя же я буду просить, для Ленки. Эта маленькая хитрость успокоила Киру Сергеевну.
— Саша, принеси из сумки записную книжку.
По тому, как кинулся Александр Степанович в комнату, поняла, как он обрадовался.
Она дважды набирала номер. Длинно извинялась, путано вводила заведующую горздравом в курс дела и только потом добралась до просьбы. Слышала свой просящий голос, испытывала унижение.
— Я понимаю, это против правил, и мне неловко…
— Кира Сергеевна, миленькая, да бросьте вы, ради бога! Сию минуту распоряжусь. Дочь ваша — не белоручка? Горшки детские носить будет?.. Ну, и все в порядке, у нас ведь нянечки — на вес золота!
Она вернулась на кухню еще более уставшей. Как это невыносимо — переступать через главное в себе! Но ее слегка утешило то, что Ирина будет подменять нянечку. Выходит, не совсем уж против правил.
Они долго сидели на кухне, опять пили чай, ждали Юрия. Его почему-то все не было, и это тревожило Киру Сергеевну. Она полистала телефонный справочник, стала звонить в больницу. Про состояние Ленки ей ответили: «Средней тяжести».
А что это такое — средней тяжести? Хотела спросить, но там уже положили трубку.
Александр Степанович сидел на кухне, свесив голову, опершись локтями на колени.
И его я забросила, подумала Кира Сергеевна.
— Саша, мы не требуем друг от друга отчета, я сама так хотела, но прошу: не пей.
Он посмотрел на нее из-под волос странно и холодно, как на чужую.
