Лазарь Лагин - Старик Хоттабыч (1958, илл. Ротова)
Закончив намыливать щёки, Степан Степаныч взял в руку бритву, поправил её маленечко на ладони и принялся с необыкновенной лёгкостью и сноровкой бриться. Побрившись, он с наслаждением обрызгал себя из пульверизатора цветочным одеколоном «Магнолия» и начал вытирать бритву, когда вдруг неожиданно рядом с ним, неизвестно каким путём, возник старичок в канотье и расшитых золотом и серебром нежно-розовых сафьяновых туфлях с причудливо загнутыми носками.
– Ты брадобрей? – сурово спросил старичок у изрядно опешившего Степана Степаныча.
– Во-первых, – вежливо отвечал ему Пивораки, – я попросил бы вас не тыкать. А во-вторых, вы, очевидно, хотели сказать «парикмахер»? Нет, я не профессионал-парикмахер. Хотя, с другой стороны, я могу сказать про себя, что да, я парикмахер, потому что, не будучи парикмахером, или, как вы выразились, «брадобреем», я могу всё же заткнуть за пояс любого парикмахера-профессионала, или, как вы старомодно выразились, «брадобрея», или, что то же самое, цирюльника, тогда как ни один парикмахер не может заткнуть за пояс меня… А почему?.. А потому что, в то время как парикмахер-профессионал, или, как вы выразились, «бра…»
Старик очень невежливо перебил разболтавшегося Пивораки:
– Сумеешь ли ты, о не в меру многословный брадобрей, отлично, ни разу не порезав, побрить отрока, которому ты не достоин даже целовать пыль под его стопами?
– Я бы вторично просил вас не тыкать, – сказал Пивораки. – Что же касается существа затронутого вами вопроса, то…
Он хотел было продолжать свою речь, но старик молча собрал все бритвенные принадлежности, схватил за шиворот не перестававшего ораторствовать Степана Степаныча и, не говоря худого слова, вылетел с ним через окошко в неизвестном направлении.
Вскоре они через окошко же влетели в знакомую нам комнату, где пригорюнившись сидел на кровати Волька Костыльков, изредка со стоном поглядывая в зеркало на вновь обраставшую бородой физиономию.
– Счастье и удача сопутствуют тебе во всех твоих начинаниях, о юный мой повелитель! – торжественно провозгласил Хоттабыч, не выпуская из рук пытавшегося вырваться Степана Степаныча. – Я совсем было отчаялся найти тебе брадобрея, когда увидел сего не в меру болтливого мужа, и я его захватил к тебе, под благословенный кров твоего дома, и вот он перед тобой со всем, что необходимо для бритья… А теперь, – обратился он к Пивораки, вытаращившему глаза на бородатого мальчика, – разложи, как это подобает, твои инструменты и побрей этого достойного отрока так, чтобы его щёки стали гладкими, как у юной девы.
– Я попросил бы вас не тыкать, – повторил Пивораки, но прекратил сопротивление.
Бритва заблестела в его умелой руке, и в несколько минут Волька был побрит на славу.
– А теперь, – сказал старик, – сложи свои инструменты. Завтра рано утром я за тобою вновь прилечу, и ты снова побреешь этого отрока.
– Завтра я не могу, – устало возразил Пивораки. – Завтра я работаю в утренней смене.
– Меня это не касается! – сурово отозвался Хоттабыч.
Наступило тяжёлое молчание. Потом Степана Степаныча озарило:
– А почему бы вам не попробовать одно тбилисское снадобье? Прекрасное средство.
– Это такой порошочек? – вмешался Волька, который до этого времени молчал как убитый. – Кажется, это такой серенький порошочек?.. Я где-то о нём слышал… или читал…
– Вот именно, порошочек! Серенький такой! – обрадовался Пивораки. – Производится в Грузии. Прекрасная солнечная страна. Лично я просто без ума от Грузии. Изъездил её во время отпуска вдоль и поперёк. Сухуми, Тбилиси, Кутаиси… Нет лучшего места для отдыха! От души советую вам на основании собственного опыта обязательно побывать в… Простите, я несколько отклонился от темы. Так вот, насчёт порошочка. Стоит смазать им щёки, и самая густая борода сразу сходит без остатка… Правда, через некоторое время она снова вырастает.
– У моего юного друга она больше не вырастет, – остановил его Хоттабыч.
– Вы уверены? – удивился Пивораки.
Хоттабыч высокомерно промолчал. Он считал ниже своего достоинства посвящать в свои дела какого-то низкородного брадобрея…
Не более чем минутой позже в городе Тбилиси, в раздевалке одной из местных бань, был замечен старичок в старомодной соломенной шляпе канотье, просторном парусиновом костюме и розовых, расшитых золотом и серебром сафьяновых туфлях с высоко загнутыми носками.
Не раздеваясь, он проник в моечное отделение. Здесь ему в нос ударил запах серы, в чём не было ничего удивительного, ибо это были знаменитые тбилисские серные бани. Зато человек, вошедший одетым в переполненное паром моечное отделение, не мог не вызвать удивления.
Провожаемый любопытными взглядами, он невозмутимо проследовал к разбитному банщику, который с редким трудолюбием мылил покорно склонённую голову пожилого гражданина с пышными седыми усами. Остановившись в нескольких шагах от этого банщика – его звали Вано, – старичок с величавой медлительностью снял с себя парусиновый пиджак.
– Генацвале, – благожелательно промолвил Вано, – у нас раздеваются в раздевалке. Здесь моются.
Старичок снисходительно усмехнулся. Он и не собирался мыться. Просто ему было несколько жарковато в пиджаке.
– Подойди ко мне! – приказал он Вано и стал томно обмахиваться шляпой. – Только поторапливайся, если тебе дорога жизнь.
Банщик миролюбиво ухмыльнулся:
– Генацвале, в такое прекрасное утро особенно ценишь жизнь. Сейчас я буду к твоим услугам.
Он окатил водой намыленную голову седоусого клиента, шепнул ему на ухо несколько слов, и тот понимающе кивнул головой.
– Слушаю тебя, отец, – сказал Вано, приближаясь к старичку.
Тот строго спросил его:
– Скажи мне без утайки, о банщик, точно ли это те самые прославленные тбилисские бани, о которых я слышал столь много достойного удивления?
– Они самые, генацвале, – горделиво приосанился Вано. – Весь мир объедешь, другой такой бани, как наша, не найдёшь. Значит, ты, я так понимаю, нездешний?
Но старичок надменно пропустил этот вопрос мимо ушей.
– А если это те самые бани, которые я искал, то почему я не вижу той поистине волшебной мази, от которой, как говорят люди сведущие и доверия достойные, человеческие волосы выпадают без остатка?
– Ах вот в чём дело! – обрадовался Вано. – Тебе нужно «таро»? Так бы ты сразу и сказал, генацвале.
– Хорошо, – сказал старичок, – если это называется «таро», то принеси мне сюда «таро». Только не медли, если тебе…
– Знаю, знаю: если мне дорога жизнь. Бегу, бегу!..
Немало пришлось этому бывалому банщику сталкиваться на своём веку с разными чудаками, и он знал, что самое умное – это не пускаться с ними в пререкания.
Он вернулся с глиняной мисочкой, наполненной порошком, похожим на золу.
– Вот, – сказал он, запыхавшись, и вручил старичку мисочку. – Весь свет обойдёшь, такого замечательного «таро» не найти. Слово мойщика!
Лицо старичка потемнело от гнева.
– Ты смеёшься надо мною, о презреннейший из банщиков! – проговорил он тихим, но очень страшным голосом. – Обещал принести чудесной мази, а норовишь, словно плут на базаре, всучить мне дрянную плошку с каким-то невзрачным порошком цвета хворой мыши!
И старичок с такой силой фыркнул, что всё содержимое плошки тучей взвилось в воздух и осело на его волосах, бровях, усах и бороде. Он был, однако, так разъярён, что даже не счёл нужным отряхнуться.
– Напрасно сердишься, генацвале, – рассмеялся банщик. – Нужно разбавить этот порошок водой, и получится как раз та самая мазь, которая тебе так желательна.
Старичок понял, что он зря раскричался, и ему стало совестно.
– Жарко! – пробормотал он смущённо. – Пусть прекратится вокруг меня эта томительная жара! – И совсем тихо добавил: – А покуда промокнет моя борода, пусть вся моя волшебная сила останется в пальцах… Итак, пусть прекратится вокруг меня эта томительная жара!..
– Вот это уж от меня никак не зависит, – развёл руками Вано.
– Это от меня зависит, – спесиво процедил сквозь зубы Хоттабыч (ну, конечно же, это был он) и щёлкнул пальцами левой руки.
В ту же секунду банщик и усатый клиент, терпеливо дожидавшийся его услуг, в один голос ахнули. Да и как тут было не ахнуть! От удивительного старичка неожиданно повеяло ледяным холодом, мокрый пол вокруг него покрылся тоненькой ледяной корочкой, а облака горячего пара из всего моечного помещения устремились в полюс холода, образовавшийся над головой Хоттабыча, сгустились в дождевые тучи и пролились на него реденьким дождиком.
– Вот сейчас совсем другое дело, – удовлетворённо заметил он. – Ничто так не освежает в знойную пору, как прохладу несущий дождь.
