Игорь Всеволожский - В морях твои дороги
Встал малыш с черными бегающими глазами, небольшим носиком и квадратной головой.
— Сколько вам лет? — спросил Кудряшов. — Четырнадцать.
— Неужели? Вот не сказал бы. Что это у вас?
Он показал на правую руку Бунчикова, испещренную синими рисунками. Бунчиков быстро прикрыл правую руку левой ладонью.
— Татуировка? Откуда она у вас?
— Это еще в Баку… на базаре… — буркнул Бунчиков.
— Может быть, некоторые из вас, — сказал воспитатель, — думают, что татуировка нужна каждому моряку? И, наверное, кое-кто мечтает как можно скорее обзаведись этой прелестью. Прошу взглянуть…
Кудряшов отогнул рукав кителя, поднял руку, и все увидели на руке, выше кисти, шрам и шершавое красное пятно.
— Когда-то, — продолжал он, — нам с товарищем вытравили по якорю и по русалке. Товарищ мой умер от заражения крови; меня выходили врачи. Позже я прочел, что римляне татуировали военнопленных. Таким же способом, оказывается, клеймили дезертиров и каторжников. Один мой знакомый, работник милиции, рассказывал, что бандиты на груди татуировали знак принадлежности к шайке. И я с трудом разыскал врача, согласившегося вытравить татуировку. Эго было больно и оставило след. Видите? — Он еще раз показал шрам. — Настоящий моряк не станет заниматься такими глупостями… Покажите руку… Да вы не бойтесь, не бойтесь…
Уставясь в пол, Бунчиков протянул руку. Кудряшов с минуту внимательно разглядывал татуировку, покачивая головой.
— Ваше счастье — татуировка поверхностная, ее легко вывести. У вас есть родители?
— Нету.
— Отец был моряк?
— С подводного плавания, — сказал Бунчиков и засопел носом.
— Вы в училище с охотой пошли?
— Еще бы!
Володины глазки вдруг засверкали, как два фонарика, плечи распрямились, и он сразу будто стал выше ростом.
— Ну вот и отлично! — повеселел Кудряшов. — Садитесь!
Он продолжал вызывать по списку: «Волжанин! Волков! Гордеенко!..» Поднимались воспитанники, и он расспрашивал их, где они жили, учились, кто их родители… Чаше всего они отвечали: «Родителей нет». Их отцы погибли в Одессе, Севастополе, Новороссийске, а где их матери сейчас, они и понятия не имели.
— Девяткин! — вызвал Кудряшов.
— Есть Девяткин! — поднялся стройный мальчуган с военной выправкой, кареглазый, с высоким лбом и шрамом пониже уха. Хорошо пригнанную фланелевку он, как видно, носил не первый день.
— Служили на флоте?
— Так точно! В морской пехоте полковника Липатова, — звонко ответил Девяткин. — Товарищ старший лейтенант, — продолжал он быстро, словно боясь, что его остановят, — я поотстал, но буду стараться. Хочу быть моряком!
— Желание ваше благородно, — одобрил Кудряшов, — но не забывайте, Девяткин, что путь до моря далек, ой как далек! Чтобы быть моряком, нужно стать образованным человеком.
— Я буду образованным человеком, — уверенно ответил Девяткин.
— Где вы учились?
— В Новороссийске.
— Ваш отец капитан второго ранга Девяткин?
— Так точно.
— И он отпустил вас в морскую пехоту?
— Нет, — вспыхнул мальчуган, — я сбежал и сказал, что я сирота.
— Это плохо.
— Я тоже так думаю, — глядя прямо в глаза воспитателю, сказал Девяткин. — Но я хотел воевать. Теперь отец знает, где я, и не сердится, — поспешил он добавить.
— Садитесь… Забегалов!
— Есть Забегалов! — вскочил широколицый, курносый мальчик с двумя медалями на фланелевке.
Он был не толст, но широк в костях, и казалось, что если он упрется в землю своими крепкими ногами, его не сшибет никакой силач. Глаза у него были веселые, и стоял он так подтянуто, что на него было приятно смотреть.
— Тоже с флота?
— Так точно. С эсминца «Серьезный».
— У Ковалева служили?
— Так точно. Помогал комендору.
— В боях участвовали?
— Под Севастополем и у Констанцы.
— Ранены?
— В ногу, легко.
— Отец?
— Комендор батареи, которой командовал Пьянзин.
— Знаю, геройская батарея. На Северной. Жив отец?
— Убит.
— Жаль… Родные есть?
— Мать и двое братишек в Решме.
— Море любите?
— А как же его не любить? Оно ведь наше, — ответил Забегалов с такой широкой улыбкой, что сразу стало ясно: этот полюбил море на всю жизнь и не собирается с ним расставаться.
Опросив весь класс, воспитатель сообщил:
— Моим заместителем будет старшина второй статьи Протасов. Он приедет с флота сегодня вечером.
За стеной, как на корабле, пробили склянки. В коридоре пропела труба.
Глава третья
СТАРШИНА ПРОТАСОВ
Вечером в кубрике Фрол стращал новичков:
— Ну, ребята, держись! Сейчас явится дядька в шевронах и задаст вам перцу!
«Бывалые» засмеялись, а новички сразу притихли.
— Таких морских волков, — развязно продолжал Фрол, — мы перевидали. Усищи — во, ручищи — во, а голосище, будь спок, что гудок у буксира!
Тут дверь отворилась, и вошел молодой старшина; поставив к стене маленький синий сундучок с висячим замком, он сказал: «Здравствуйте». Его поношенные брюки были тщательно отутюжены, выцветший бушлат сидел на нем ловко, а в начищенные ботинки можно было смотреться, как в зеркало.
Старшина снял бушлат и бескозырку и повесил на вешалку возле двери. Его густые светло-русые волосы были расчесаны на пробор.
— Ну, вот мы и на новоселье, — сказал он. — Выходит, будем привыкать друг к другу.
— Выходит, будем, — ответил Фрол, сидя на моей койке.
— Станем жить вместе, спать вместе, есть вместе, а дальше видно будет — может, и поладим.
— Может, и поладим, — опять согласился Фрол.
— Наверняка поладим, — многозначительно взглянул старшина на Фрола.
Мне такой разговор не понравился. Я подумал, что старшина не может любить нас: он слишком молод, чтобы быть нам отцом, и слишком взрослый, чтобы стать нам товарищем.
— Среди вас есть служившие на флоте? — спросил он.
— Будь спок, имеются, — ответил Фрол.
— Вы и на флоте с вашим командиром разговаривали на «ты» и сидя? — без всякого раздражения спросил старшина.
— А вы на флоте на корабле служили или как? — в свою очередь поинтересовался Фрол, не потрудившись подняться.
— Нет, не на корабле. Но там, где я служил, флотскую дисциплину чтили свято.
Фрол нехотя встал.
— Ваша как фамилия? — спросил старшина.
— Живцов.
— Ну, а моя — Протасов. Садитесь!
Протасов спросил, не занята ли нижняя койка с краю. Узнав, что свободна, достал из сундучка одеяло и аккуратно ее застлал. Сундучок он поставил под койку и сел а табурет возле столика.
— Вопросы есть?
— Есть, — отозвался Авдеенко. — Вы нас в театр отпускать будете?
— И в театр сходим, — пообещал старшина. — Давненько я не был в театре. Правда, не так давно был одном, да там такое представление было! В зале — фашисты, на сцене — мы. Фашистов мы вышибли, на том спектакль и закончился.
— Вы что, в морской пехоте служили? — высказал догадку Фрол.
— В морской пехоте.
— Не у полковника Липатова? — поинтересовался Девяткин.
— Нет. Я куниковец.
— Ку-ни-ко-вец? — протянул Фрол не то с уважением, не то с недоверием. — А как же вы, товарищ старшина… воевали, воевали, высаживались на Малую землю и вдруг в Нахимовское пошли? — спросил Фрол. — Проштрафились или как?
— А вы, Живцов, проштрафились или как? — отразил нападение Протасов.
— Зачем проштрафился? Начальство командировало.
— Ну и меня начальство. А раз начальство прикажет — надо выполнять без рассуждений, не так ли? Больше вопросов нет?
— Нету, — буркнул Фрол.
— Ну что же? Тогда — спать. Утро вечера мудренее. И старшина принялся раздеваться.
Глава четвертая
КОМАНДИР РОТЫ
В первые дни, пока не начались занятия, все были взбудоражены. Мы привыкли к свободной жизни, а тут часовой стоял у ворот и другой — в подъезде. Умывались мы под присмотром Протасова, с ним ходили на завтрак, и он, ведя нас по коридорам в строю, командовал: «Четче ногу! Ать, два!» За завтраком он следил, чтобы все было съедено. На прогулку во двор мы тоже ходили с Протасовым. Флотские вспоминали корабли, бои, своих взрослых товарищей, с которыми жили на равную ногу, были на «ты» и не обязаны были вставать, когда те к ним обращались. Ребята, явившиеся из дому, скучали по родителям, бабушкам, по приятелям, оставшимся там, далеко. Другие вздыхали по вольной жизни, забыв, что эта «вольная жизнь» была очень неприглядной.
Вечером Фрол, пользуясь кратковременным отсутствием старшины, занимался «воспитанием» новичков.
— А ну-ка, идите сюда. Будем играть в «морской словарь».
