Виктор Шкловский - Тетива. О несходстве сходного
Возьмем картину по сценарию талантливого и очень опытного сценариста Евгения Габриловича. Снял хороший режиссер Швейцер, сыграла хорошая молодая артистка. И в двух сериях были уложены почти все события, которые происходили если не у Толстого, то у Карышева. Проститутку играла молодая симпатичная артистка. Ее было очень жалко, обидно, что она совращена. Событийная часть вся идет по роману. Но у Толстого трагедия Масловой и конфликт романа состоят не только в том, что Нехлюдов совратил девушку и сунул потом деньги.
После долгой работы над темой, услышанной от Кони, Толстой уясняет для себя, что Катюша свет, а остальные – тени. Что же освещает сперва непонимание Катюши, а потом ее понимание? Оно освещает: тени – мрак жизни, ложность ее.
Ее судьба – модель бесчеловечного общества, в котором жил и сам Толстой.
Когда-то я создал и ввел термин «остранение». Остранение часто похоже по своему построению на загадку, то есть прибегает к перестановке признаков предмета. Но у Толстого главная функция остранения – совесть.
Об этом читайте дальше.
Толстой часто освещает вещи, как только что увиденные, не называя их, а перечисляя их признаки. Например, в одном описании он не говорит «береза», а пишет: «большое кудрявое дерево с ярко-белым стволом и ветками».
Это береза, и только береза, но она описана человеком, который как бы не знает названия дерева и удивляется на необычное.
В дневнике в 1857 году, в феврале, Толстой записывает: «Андерсена сказочка о платье. Дело литературы и слова – втолковать всем так, чтоб ребенку поверили».
Здесь говорится о сказке «Голый король». Мир должен быть показан вне привычных ассоциаций: торжественность церемонии не должна скрыть, что во главе ее идет голый человек.
Дальше Толстой продолжает уже в начале марта; дневниковые записи идут друг за другом вплотную:
«Гордость и презрение к другим человека, исполняющего подлую монархическую должность, похожи на такую же гордость и самостоятельность бляди.»[40] .
Эта запись служит ключом и к пониманию «Воскресения» Толстого. Дело не в том, что Нехлюдов соблазнил девушку и сделал ее этим, в результате, проституткой.
Дело в том, что так называемые порядочные люди, окружающие Катюшу, для Толстого похожи на гордую проститутку; они сравнены с нею и этим изменены в нашем восприятии.
Об этом Толстой написал прямо.
Нехлюдов приезжает в тюрьму на свидание к Катюше. Он поражен: «Преимущественно удивляло его то, что Маслова не только не стыдилась своего положения – не арестантки (этого она стыдилась), а своего положения проститутки, – но как будто даже была довольна, почти гордилась им».
Толстой подробно развивает это положение. Губернатор, комендант, мать Нехлюдова, нарисованная знаменитым художником на роскошном портрете, с большим декольте, великосветские дамы, которые кокетничают с Нехлюдовым, педераст, который сидит у генерал-губернатора в Сибири, адвокат, люди, к которым прибегает за помощью Нехлюдов, начальник тюрьмы и священник, который совершает никому, и ему самому тоже, не понятную, но как будто бы правильную по привычности церемонию, – все это есть истинные Катюши Масловы; она же – наименьшая проститутка среди них.
Признаки проституции сведены для показа и осуждения мира обыденности.
Художественный образ, взятый как то, что мы называем «тип» (а тип – это знак давления, см. слово «типография»), – это ключевой камень свода, отмеченный особым знаком. Типовой образ этого романа – неправда жизни, незаконная правильность ее; привычность проституирована. «Законное» становится преступным после сравнения его с образом жизни погубленной проститутки Катюши, прозванной в доме терпимости Любовью.
К этому построению, которое я в 1915 году назвал «остранением». Толстой подходил очень издалека. Уже Ерошка в «Казаках» говорит про всю барскую жизнь «фальчь». Долгое время писал Лев Николаевич повесть «Холстомер», в ней от лица лошади рассказывалась человеческая жизнь. И такие вещи, как собственность, любовь, право человека обижать человека, – все оказалось странным и бессмысленным. Вся человеческая жизнь в результате оказалась бессмысленным кладбищем, в котором люди тщательно закапывали уложенные в роскошные ящики гниющие трупы.
Проститутка – наиболее униженный человек в мире. Проститутка – героиня, главная героиня, человек, на котором построена любовная история романа; она разрушила весь окружающий ее мир.
Катюша Маслова привлекательна. Но в первых набросках вещи Толстой хотел показать проститутку с провалившимся носом. Он на это не решился. Это невозможно. Кстати сказать, голубизна белка и дает глаз, похожий на цвет черной смородины, и то, что глаз косил, – эти детали образа были задуманы уже сразу. Это черты, необходимые для узнавания красивого, трогательного и точного.
Образ, лежащий в основе произведения, многозначен и противоречив, как образ Ахилла, который плачет, когда его обидели; играет на лире, издевается над трупом врага, потом принимает отца врага, угощает его ужином и плачет вместе с ним, – вот такой стереоскопичный, выпуклый герой больше годится для эпического произведения, чем герой силуэтный.
Тут я говорю в пределах одной, правда широкой, конвенции.
Для Буало плач после первой обиды Ахилла – частность только извинительная, о других противоречиях он и не упоминает.
Противоречивость встречается и в русском эпосе, но не в русской сказке.
Противоречивы, и это противоречие лежит в основе композиции, герои Толстого, Достоевского, Горького, но редко у Гоголя.
Гоголь выделяет противоречие авторским голосом.
Противоречив человек.
Но человеком оказывается Акакий Акакиевич только в бреду и став призраком.
Об отношении законов построения художественного образа к законам сюжетного построения
I
Не думаю я, что сделал сам открытия в теории поэтического языка.
То, что было сделано, сформулировано Львом Якубинским и Юрием Тыняновым.
Я только в начале работы заметил, что не каждый перенос значения слова – троп, и это происходит не потому, что «образ снашивается». Попытался я показать, что есть словоупотребления, которые кажутся образами – метафорами; на самом деле они появились из практической потребности и никогда не стояли в ряду явлений поэтических функций.
С другой стороны, можно заметить, что непоэтические употребления могут стать поэтичными: вообще отношение поэтического языка зависит от установки говорящего; конечно, эта установка должна быть выражена в форме, понятной для читателя.
Поэтичным может стать самое обыкновенное техническое выражение, будучи обновленным. Например, на старых вагонах писали: «40 человек, 8 лошадей», те вагоны были двуосные, небольшие, в них можно было поставить или 8 лошадей, или сделать двойные нары и перевезти 40 человек.
Маяковский в поэме «Война и мир» пишет: «В гниющем поезде на 40 человек только 4 ноги». В понятие «человек» входит человек полноценный, нераздробленный, конечно двуногий. Человек без ног – человек в другом качестве, причем безногий человек – тоже определение, а не поэтический троп. Но вагон, в котором на 40 человек только 4 ноги, сталкивает понятия: человек как предмет подсчета и человек как определенная целостность.
Помещенное в описании войны выражение становится поэтичным.
II
Метонимия – это и выделение части для обозначения целого. При обычном счете метонимия технический прием: когда говорят о стаде в двести голов, то само собой разумеется, что без голов животных не бывает. Но это не только техническое упрощение, но и сознание некоторой приблизительной равноценности отдельных животных в отобранном стаде.
Метонимия в искусстве имеет другое назначение. Это конвенция, к употреблению которой мы так привыкли, что употребляем ее, почти не замечая. Одна редкая, причем смещенная, черта не только заменяет целое, но и изменяет характер ощущения целого и обновляет способы введения целого в круг внимания.
XV строфа седьмой главы «Евгения Онегина» начинается так:
Был вечер. Небо меркло. Воды
Струились тихо. Жук жужжал.
Построение этого двухстрочия отрывистое. В нем три фразы по два слова; фраза в три слова резко перерезана переносом.
Дальше идет замедленная фраза:
Уж расходились хороводы;
Уж за рекой, дымясь, пылал
Огонь рыбачий...
Татьяна идет погруженная в мечты и как бы случайно выделяет черты окружающего. Она рассеянно внимательна. Огонь отмечен, как свет среди сумерек тумана.
Пушкин в опровержении на критику заметил:
«Критику 7-ой песни в «Северной Пчеле» пробежал я в гостях и в такую минуту, как было мне не до Онегина...
Я заметил только очень хорошо написанные стихи и довольно смешную шутку об жуке. У меня сказано:
Был вечер. Небо меркло. Воды
Струились тихо. Жук жужжал.
Критик радовался появлению сего нового лица и ожидал от него характера, лучше выдержанного прочих»[41] .
