Аркадий Львов - Двор. Книга 3
Андрей Петрович сообщил, что сам любит старину, но попросил инженера Фабриканта говорить дело, а не растекаться по древу. Конкретно: имеются там площади, пригодные под жилье, если имеются, то в каком сегодня состоянии?
Площади, сказал Фабрикант, имеются, в данный момент размещаются какие-то бездомные курсы, а раньше была контора снаб-сбыта, а еще раньше была общага для руководящих работников райпотребсоюзов, которые в осенне-зимний период повышали свой образовательный уровень по агротехническому и консервному профилю.
— К чему этот реестр? — перебил Бирюк. — Что было — быльем поросло.
— А ты, майор Бирюк, — завелся с ходу Фабрикант, — восстанови! Приди и восстанови былье это!
— Куда прийти? — удивился майор.
— А туда, — встряла в разговор Марина, — куда все ходят насчет жилья. В райсовет, в жилотдел. Пусть видят, как жилплощадь кобелю под хвост кидают, а люди сами у себя на голове вынуждены сидеть.
Андрей Петрович сказал жене, с такими трюками — как люди сами у себя на голове вынуждены сидеть — надо идти не в райсовет и жилотдел, а в другое место.
Марина удивилась, посмотрела на мужа, на гостя:
— А в какое?
Ша, сказал Матвей Фабрикант, не надо никакого другого места. В райсовете и жилотделе есть свои люди, смекалистые ребята, свяжем Бирюка с ними, а там будем решать, по каким каналам действовать. Насчет партучета надо подумать: где?
— Петрович, мой тебе совет: становись на учет в парторганизации домохозяйства. Перейти в другую парторганизацию всегда успеешь, а здесь хоть не сильно престижно, но головной объект рядом, всегда перед глазами, все коррективы на месте по ходу дела. Разные инспекторы, ревизоры — за информацией в первую очередь к тебе.
Бирюк не сказал ни да, ни нет, обещал подумать, но по тону чувствовалось, что скорее да, чем нет. Марина сразу поддержала идею, хотя сама же привела пример с Дегтярем, который был партийным секретарем на обувной фабрике, а во дворе все годы, сколько люди помнили его, оставался первым человеком.
Фабрикант сказал, пример с Дегтярем правильный пример, но, учил товарищ Сталин, исторические параллели опасны. Кроме того, домовых парторганизаций не было, а теперь есть. С одной стороны, люди стали более сознательные, чем были раньше, а с другой стороны, чем сознательнее, тем сложнее руководить и направлять, потому что, по человеческой природе, каждый сам себе учителем рвется быть.
Что стало сложнее руководить и направлять, заметил Бирюк, это и в армии чувствуется. Но раньше философы считали, что с природой не поспоришь, а теперь диамат-истмат учит, что не только можно, а надо спорить с природой. Тем паче с человеком.
— Ну, Матвей Ананьич, — хозяин поднял стакан, — давай за диамат-истмат! А с хлопцами в жилотделе будем выяснять, откуда у этих курсов, которые во дворе у нас табор раскинули, ноги растут.
Утром, когда Марина ушла на работу, Бирюк решил, что первым делом наведается в управление домохозяйства, встретится с секретарем парторганизации, а дальше можно будет практически решать насчет партучета и другие вопросы, которые возникнут по ходу дела.
В Александровских садиках, когда пересекал улицу Бебеля, одесситы по-старому называли Еврейской, появилось пакостное чувство, вроде делает то, да не то. Упустили вчера с Матвеем, надо было сразу решать насчет первого знакомства, самому ли представляться или начать с райкома, чтоб товарищи оттуда позвонили, дали знать, а то получается, как в том еврейском анекдоте: «Будем знакомы: здрасьте, я ваша тетя!»
Майор Бирюк остановился у военной комендатуры, никакого дела к коменданту не было, но невольно задержался, заходили-выходили офицеры, старший лейтенант наряду задание ставил, повеяло своим, родным. Жаль, надел пиджак, звездочка, колодки на кителе остались.
Когда подумал о цивильной одежде, что зря поспешил с ней, надо было мундир надеть, тут же само по себе объяснение пришло: потому и не надел мундира, что оставалась неясность с домовой парторганизацией, идти или не идти; неизвестно, кто секретарем сидит, какой-нибудь кадр с гражданки или отставник, да и просто что за человек.
Стал мысленно перебирать, с кем, по неофициальной линии, можно хоть как-то, для первой информации, коснуться темы, перед глазами, как будто в насмешку, встал Иона Чеперуха, с ним рядом его жена Оля, к ним пристроилась невестка Катерина со своими пацанами, Мишей и Гришей. Все было не то, но держалось упорно, вроде имеет самое прямое, самое близкое отношение к мыслям, которых никак нельзя было ни оставить, ни дать им нужный ход.
Вдруг раздался пьяный голос Ионы Чеперухи: «Эй, майор, открывай свои двери: телеграмма от доктора Ланды, что вертается домой! Берия приказал всех докторов выпустить, а тех, кто арестовал их, велел посадить!»
Иону сбоку кто-то схватил за руку, потянул к себе, встал внезапно перед ним, как будто хотел скрыть или просто заслонить, и Андрей Петрович отчетливо, вроде стоял живой перед ним, увидел Зиновия. Высокий, худой, Зиновий смотрел в пространство глазами, которые в апреле сорок пятого Андрей Петрович видел у незнакомого лейтенанта в госпитале в Целендорфе, под Берлином, когда проснулся хлопец после операции и наркоза, с ампутацией обеих ног.
Бирюк дивился себе, как не пришло сразу в голову, что Зиновий Чеперуха — инженер завода Кирова, фронтовик, коммунист, наверняка в контакте с парторганизацией домохозяйства — первый человек, с которым надо было встретиться, прежде чем идти на свидание в контору, куда никто не приглашал, никто не ждет.
Дегтярь, был бы рядом, наверняка привел бы в укор русскую народную мудрость: «Что ж ты, майор Бирюк, не спросясь броду, лезешь в воду!»
Ах ты, Овсеич, Овсеич, Гершеле наш Острополер, ни к селу ни к городу засмеялся Андрей Петрович, нету тебя рядом: сами забрели — сами выбираться будем!
Досада на себя, какая была еще минуту назад, вся рассеялась, место заняли мысли, как распорядиться со временем, чтоб все было в ажуре и не пришлось опять досадовать на себя за промахи и упущения.
Сегодня вечером надо обязательно свидеться с Зиновием. Лучше бы пригласить его к себе, но, как говорят немцы, хочешь иметь гезельшафт, компанию, постучись первый в дверь.
Сложилось как нельзя лучше: вечером, возвращаясь из гастронома на Тираспольской, где всегда свежая колбаса, голландский сыр, с «Московской» бывают перебои, но в винно-водочном отделе на полках обязательно какая-нибудь «Зубровка» или «Кубанская», градусом почти как водка, Бирюк, в руке сумка с продуктами, встретил в подъезде Зиновия.
Андрей Петрович поставил сумку наземь, пожали с Зиновием друг другу руки, на мгновение замешкались, но тут же крепко, по-соседски обнялись.
— Зиновий Ионыч, — сказал Бирюк, — як тебе в гости. А хочешь, можно ко мне. По твоему выбору.
Зиновий выбрал: какая дверь ближе, туда и дорога. Тем более что Катерина ждет с обедом, а на Привозе такая скумбрия, качалка, попалась, что турки, наверное, рвут на себе волосы, как получилось, что пропустили через свои Дарданеллы-Босфор в Черное море.
Андрей Петрович сказал, с турками давно пора разобраться, придет время — разберемся, не мы, так наши дети, внуки. А пока кой-какие дела по дому, по хозяйству есть.
Катерина, едва отворила дверь, увидела мужа с соседом, с ходу пошутила: «Нежданный гость хуже татарина!» Но тут же сама засмеялась, поправилась:
— Незваный гость хуже татарина, а нежданный лучше!
— Катерина батьковна, — сделал пальцем гость, — ты-то родом из татаромонгол будешь или уже одесситкой заделалась!
Хозяйка ответила, что еще не вполне заделалась одесситкой, но к этому идет, а насчет предков своих объяснила, что из бурятов, дед был буддистом, верил, что какие-то частички, дхарма называются, летают в пространстве, из них все образуется, мы и сами из них, но то, что видим своими глазами, иллюзия, а настоящего мира увидеть не можем.
Катерина, пока рассказывала про деда, расставляла на столе тарелки, стаканы, выложила на блюдо жареную скумбрию, помидоры, огурцы. Андрей Петрович спросил хозяйку, иллюзия все это или на самом деле. Катерина ответила, на Привозе попервоначалу, пока не заплатила торговкам, была иллюзия, а теперь, засмеялась, на самом деле: разуй, мужик, глаза!
Бирюк поставил на стол бутылку «Зубровки», хотел положить колбасу, которую принес из гастронома, но Зиновий остановил, достал из буфета палку сырокопченой, бутылку армянского коньяка, три звездочки, и предложил приступить.
— Ну, соседи, — мотнул головой Бирюк, — осрамили вы меня, осрамили! К Катерининой философии да еще такая закусь — осрамили вы меня, Чеперухи, осрамили!
Пока пили-закусывали, Андрей Петрович признался, что к Зиновию всегда питал чувства, ну, как бы точнее выразиться, вроде к младшему брату. Да и разница между ними в летах какая, десятка, может, годом больше-меньше. Когда из форпоста делали квартиру, он всегда говорил своей Марине: смотри, офицер, потерял на фронте ногу, а таскает доски, тяжести, дай Бог, другому на двух ногах выдержать такой гембель.
