Феоктист Березовский - Бабьи тропы
Торопились до покрова все дела покончить. День первого октября большим праздником почитался.
В этот день, в давние времена, беглые дворовые прадеды деревню закладывали. Так с тех пор и праздновали кабурлинцы покров. Выше рождества и пасхи считали.
В холодный, но солнечный день с грохотом подкатила к деревне пара вороных лошадей, запряженных в хороший окованный тарантас. Из тарантаса вылезли два подвыпивших мужика. Вытащили несколько кусков кумача и стали расстилать его вдоль деревни — дорожкой.
Бабы, девки и ребятишки повыскакивали из ворот и смотрели на бывалую картину. Выходили за ворота и некоторые догадливые мужики. Гостя ждали.
Вскоре и гость появился: возвращающийся в Россию разбогатевший гулеван-приискатель.
Вышел он из-за поскотины — и прямо на улицу к кумачовой дорожке. Здоровенный, коренастый, лет тридцати пяти. В малиновой рубахе, в плисовой поддевке-безрукавке и широких плисовых шароварах, в сапогах с набором и с серебряной цепью на шее. На лбу из-под картуза черные кудри болтались. Лицо сухое, бритое. И усы накручены — стрелками вверх.
Шел гулеван по кумачовой дорожке, покачивался, наигрывал на гармошке-итальянке и припевал:
Ах, близ Рязани, за Москвой,
Да в государевом селе,
Ах, жил крестьянин, жил богатый,
Он отец своей семье…
Сзади приискателя шел мужик в сером армяке, нес на руке его синий кафтан. Тут же ковылял старый бродяга Никита, почуявший обильную выпивку.
Пока приискатель шел по деревне, мужики и ребятишки собирали сзади кумач, забегали вперед и вновь расстилали.
Ребятишки липли к гулевану и, задирая головы вверх, дергали руками полы его поддевки, клянчили:
— Дяденька, дай копейку!
— Дяденька, грошик!
— Ну, дай, дяденька, а?
— Ну, чего не даешь-то?
— Дяденька! А дяденька…
Но гулеван растягивал гармошку во всю ширь зеленых ее мехов, припадал к ней ухом и хрипло орал:
Ах, я прошел огонь и воду
И в Сибири погулял.
Не нашел нигде слободы.
Край родимый потерял…
Большая толпа провожала идущего по кумачовой дорожке песенника-гулевана и хохотала.
На половине деревни гулеван остановился.
Остановилась и толпа.
Вытащил гулеван-приискатель из кармана поддевки горсть медяков — швырнул вверх над толпой:
— Бери!
Вытащил из другого кармана горсть пряников — тоже в толпу:
— Получай!
Бабы, девки и ребятишки с визгом и хохотом кинулись собирать.
Приискатель повернулся к мужикам и, тыча пальцем в сторону одной избы, спросил:
— Кто хозяин этого дома?
Из толпы вынырнул Силантий Ершов — сосед Филата:
— Я, дружок, я…
Приискатель уставился на него полупьяными черными глазами:
— Принимаешь, а?
Силантий засуетился, стал приглашать:
— Пожалуй!.. Пожалуй!.. Заходи!.. Милости просим…
Приискатель с толпой мужиков направился во двор к Силантию.
Катерина, жена Силантия, шла сзади и сердито шептала мужу на ухо:
— Ну его к лихоманке… Не буду угощать!..
Силантий отталкивал ее локтем от себя и шипел:
— Без разговору!.. Интересу своего не понимаешь?.. Дура!..
— А вот и не буду! — не унималась черноглазая Катерина.
У Силантия глаза кровью налились. Пригрозил жене:
— Ребра переберу!
Так они с руганью и в избу вошли.
А через час из открытых окон Силантьевой избы, снаружи облепленных деревенскими ребятишками, уже доносился пьяный галдеж.
Густым и хриплым от перепоя голосом, под аккомпанемент своей гармонии, усатый приискатель запевал:
Цвели в поле цве-е-етики,
Ой, да все спобле-окли…
Хор пьяных голосов подхватывал:
Да любил мальчик де-е-евицу.
Ой, да и споки-инул…
Песня ненадолго обрывалась.
Покачиваясь на ногах, в малиновой рубахе с расстегнутым воротом, стоял приискатель за столом в переднем углу, под образами, наливал из четверти в чайные чашки водку и, размахивая над головами мужиков огромной бутылью, орал:
— Пей, сукины дети! Гуляй, ежели я потчую!
Мужики шарашились вокруг стола, обнимались друг с другом и с приискателем и тоже орали:
— Гуляем!
— Силантий Кудиныч, родно-о-ой!..
— Пей, паря!
— Запевай, гулеван!
— Заводи, приискатель!
— Гу-ля-ам!
Приискатель цапал руками черноглазую хозяйку, подававшую на стол деревенскую снедь, снова брал в руки гармонь и, форсисто боченясь перед хозяйкой, напевал:
Любил мальчик де-е-вицу,
Ой, да и споки-инул…
И опять пьяно и оглушительно подхватывали мужики:
Споки-инул краса-а-а-вицу,
Ой, да ненадолго…
И снова цапал руками гулеван Катерину.
Вырвавшись из объятий приискателя, под пьяный смех мужиков и мужа, Катерина бежала в сенцы либо в чулан. Чувствовала, что от стыда пылает ее лицо, колотится в груди злоба. Но хорошо знала, что изувечит ее Силантий, если не примет она ласки приискателя. Глотая слезы обиды и отчаянья, Катерина падала на ларь и замирала, трясясь в злобной лихорадке.
А через некоторое время из избы неслось:
— Хозяюшка!
— Красавица!
— Угощай, Катеринушка.
— Груздочков, хозяюшка!
— Гу-ля-ам!
И снова запевал гулеван:
Спокинул краса-а-авицу,
Ой, да ненадо-олго…
Снова недружно и пьяно подхватывали мужики:
Не на долгое вре-е-е-емечко,
Ой, да на часо-о-о-очек…
Снова возвращалась Катерина из чулана в избу, потом бежала на погреб. Таскала и подавала на стол грибы свежей засолки, а из чулана — калачи мягкие и лук репчатый с солью. С деланной шуткой, под хохот мужиков, отбивалась от цепких рук приискателя и боролась со стыдом, обжигавшим лицо и все тело. Знала Катерина, что ожидает ее сегодня, да не знала, чем заглушить стыд и душевную муку. Раза два, незаметно для мужиков, хватала она со стола чашку с водкой, выбегала в сени и там опрокидывала она водку в рот.
Но и это не помогало.
А из горницы неслась хриплая песня приискателя:
Не на долгое вре-е-е-емячко.
Ой, да на часо-о-о-очек…
Раздавался оглушительный припев мужиков:
Часок-та ей ка-а-а-жется,
Ой, да за дене-о-о-чек…
А бродяга Никита и Силантий, по поручению приискателя, то и дело бегали к ссыльному поляку Будинскому за водкой.
Будинский, знавший приискательский норов, заблаговременно разбавлял водой бутылки с водкой и нагружал ими Никиту с Силантием взамен серебряных рублей, которые они таскали ему от приискателя.
К вечеру несколько пьяных мужиков и бродяга Никита валялись уже около плетней, близ Силантьевой избы; другие, поддерживаемые бабами и ребятишками, плелись улицей к своим дворам, а третьи, пришедшие попозже, заканчивали гулянку.
Запасы Будинского за день выкачали начисто.
Вечером приискатель дал Силантию золотую монету и отправил его за водкой в волость, а сам вышел на двор, к двухколесной водовозке и, черпая ковшом из бочки, долго поливал себе холодной водой голову и лицо. А когда на дворе совсем стемнело, разогнал из избы последних гостей и, отыскав в темном чулане хозяйку, обнял ее и приказал:
— А ну-ка, красавица-хозяюшка, постилай свою пуховую постель… да принимай гостя дорогого. Озолочу…
Глава 9
Второй день отгулял приискатель в Кабурлах. А переночевал третью ночь у Еремея Скобова.
На третий день утром, лишь брызнули из-за леса на деревню первые лучи осеннего солнца и бабы прогнали скотину на выгон, мужики, гулявшие накануне с приискателем, поднимались с тяжелыми головами, подолгу качались на нетвердых ногах, стараясь не свалиться обратно в постель или на пол; напрягали тупую с похмелья голову, чтобы вспомнить, где вчера гуляли и у кого остался ночевать приискатель.
Шагали к скобовскому дому.
Первым пришел вислогубый и взлохмаченный Петр Анучин, за ним — Силантий Ершов. В ограде встретили старика Еремея Скобова.
— Благодетель-то у тебя? — спросил Петр, облизывая сухим языком толстую, отвислую и посиневшую губу.
Старик прищурил и без того узкие, а теперь, с похмелья, совсем заплывшие глаза и, смеясь, ответил:
— Дрыхнет… На сеновале… Что пришли?
