Абдурахман Абсалямов - Белые цветы
— Нет, нервное расстройство зависит не от самого человека, а от эпохи. Я знаю, я не какая-нибудь темная женщина!.. — возбужденно и упрямо повторяла больная.
— Наше время, конечно, отличается от времени наших прадедов. Нервная нагрузка современного человека несравнимо больше, чем у людей прошлых веков. Мы в течение одной недели, даже одного часа порой видим, слышим и вынуждены запоминать столько всего, что предкам нашим хватило бы на всю жизнь. Но эта нагрузка не так уж вредит нам, Аниса. Ведь наш организм сам собой приспосабливается к новой среде. А вот если бы перенести в современную эпоху наших прабабушек и прадедушек, их нервная система не вынесла бы нынешних темпов жизни… Вы курите? — вдруг спросил профессор и, заметив смущение Анисы, сказал: — Бросьте эту гадость. Сразу почувствуете себя лучше.
— У меня часто возникают боли в животе, — пожаловалась Чиберкеева. — Курение вроде бы успокаивает.
Магира-ханум что-то сказала профессору по-латыни. Чиберкеева сразу дрогнувшим голосом спросила:
— Что она сказала?
— Она сказала, что у вас, может быть, глисты, — не моргнув глазом, ответил профессор и велел Анисе откинуть одеяло.
Больная отбросила одеяло. У нее уже не было ни стыда, ни даже смущения, так свойственных женщинам при медицинских осмотрах. Она уже привыкла. И все же нервы ее были напряжены, как тугая пружина. Едва профессор прикоснулся к ее животу, больная пронзительно вскрикнула.
— Почему вы кричите? — спокойно спросил Тагиров.
— Больно… — нерешительно ответила Аниса.
— Когда вы острее ощущаете боль — до еды или после?
— Ночью, при бессоннице… Как только задумаюсь…
— Вы пережили какое-нибудь сильное горе?
— Нет, нет, у меня не было переживаний… Совсем не было! — с необычайной горячностью возразила Чиберкеева. Затем закрыла лицо руками. Но тут же отняла их и с отчаянием крикнула: — Зачем вы задаете всякие вопросы? Вы же знаете, что у меня рак… рак! Вон сколько анализов. — Она вынула из-под подушки и бросила на одеяло целую пачку бумажек. — Вы только скрываете от меня. Рак в начальной стадии излечим, я читала… У меня все симптомы налицо… Так лечите же меня!
— Нет, Аниса, все это ваши выдумки, — твердо говорил профессор. — Давайте условимся: регулярно пейте лекарства, которые я назначу, бросьте курить, ежедневно выходите на прогулку на свежий воздух…
— Но ведь рентгеновский снимок показывает какое-то затемнение…
— Затемнение, Аниса, можно найти почти в каждом снимке. Надо отличать одно от другого. Выкиньте из головы эти глупые мысли.
Профессор поднялся с места и направился к двери. Тут его остановила больная, которая до этого молча сидела на койке и вязала кружево:
— Вы, Абузар-абы, меня уже и не замечаете. А я-то хотела показать, какие гибкие стали у меня пальцы. Неужели у вас и словечка теплого не найдется для меня, бедняжки?
Профессор остановился, весело вскинул брови.
— Это вы-то, Карима, бедняжка?
— Очень я соскучилась по детям, по дому, — тихо пожаловалась Карима. — Не пора ли мне на выписку?
Профессор взял у нее из рук кружева, с любопытством посмотрел, затем велел подвигать пальцами.
— Больно?.. А так?.. Тоже не больно? Ну и отлично! А вы еще обижаетесь! Я позвонил к вам на фабрику. Обещали вам путевку. Поедете из больницы прямо в санаторий, на грязелечение.
Женщина вдруг всхлипнула, принялась утирать слезы.
— Вот тебе на, вот и скажи ей теплое словечко! — засмеялся профессор. — Сразу нагрянула такая оттепель… Не годится!
Магира-ханум повела профессора еще к одному новому больному. Этот странный человек ни минуты не может побыть без врача или без сестры. Если долго не появляются — поднимает скандал, грозит пожаловаться самому заведующему горздравом Тютееву и еще кому-то «выше»: дескать, если с ним что-нибудь случится, несдобровать всем врачам, да и больницу прикроют. Поистине трудный денек выпал.
Профессор и на этот раз начал со своего неизменного «здравствуйте».
— Ханзафаров Мустаким Максутович, пятьдесят пять лет, служащий, — привычно докладывала Магира-ханум. — С пятьдесят девятого года страдает гипертонией. Сердечный приступ начался на работе. В больнице четвертый день, приступ не повторялся. Дважды произведена электрокардиограмма.
— Теперь сами расскажите о себе, — обратился Абузар Гиреевич к больному.
— Прежде всего я должен сказать, товарищ профессор, что, несмотря на неоднократные мои требования, даже протесты…
— О жалобах после. Расскажите, что вас беспокоит.
— Со здоровьем у меня очень плохо, товарищ профессор, — заныл Ханзафаров. — Однако в истории болезни теперешняя моя должность…
— Мы не собираемся принимать вас на работу, должность не имеет значения.
— Как не имеет значения, если я номенклатурный хозяйственный работник?
— У нас ко всем одинаковое отношение. Однако вы, как я вижу, страдаете административной болезнью. — Профессор собрался подняться с места.
— Как это — административной?! — воскликнул Ханзафаров. — Все время давит и колет сердце… Еще в обкоме закололо…
— Вы что, немного поволновались на работе?
— Если бы немного, у меня и ус не дрогнул бы, товарищ профессор. А то и вспомнить страшно…
— Тогда не вспоминайте. Вас отправили в больницу прямо с работы?
— Что вы, товарищ профессор! Разве можно в партийном учреждении выставлять напоказ свою немощь! Я пришел домой и говорю жене: «Ну, над моим отделом гроза собирается. Может быть, пока не прояснится, съездить куда-нибудь на курорт? Ты ведь знаешь, какое у меня сердце». А она говорит: «Тебе в дороге хуже будет. Я знаю твою мнительность».
Надо сказать, жена у меня очень грамотна в медицине, даже врачи не могут ее переспорить. После ее слов в сердце у меня сразу закололо, еще сильнее закололо, чем в обкоме. Ночью проснулся — совсем не могу дышать, всю грудь заложило… Жена — к телефону. Слышу, кричит: «Скорей, очень опасное положение!» Я, конечно, тоже того… растревожился…
Профессор рассмотрел ленты электрокардиограммы. На одной из них он дольше задержал внимание. Ханзафаров лежал неподвижно, наблюдал за лицом Абузара Гиреевича. И вот — душа у него ушла в пятки. Ему казалось, что лицо профессора темнеет, — значит, на пленке черным-черно. У Ханзафарова задрожали губы.
— Профессор, неужто он самый?!
Тагиров мельком глянул на него и подумал:
«Где я слышал этот клокочущий голос?»
— Откиньте одеяло, — сказал профессор, прилаживая к ушам фонендоскоп. Он внимательно прослушал больного. Затем обратился к Магире-ханум: — Sanus! [5] Если боли не прекратятся, можно сделать новокаиновую блокаду. А вам, Мустаким…
— Максутович, — торопливо подсказал больной.
— …нет особых оснований тревожиться за свое сердце. Если хотите скорее поправиться, лежите спокойно. Не забывайте, что здесь больница, рядом с вами лежат другие больные. Их тоже надо уважать, не тревожить. У вас что, очень беспокойная работа?
— Не знаю, есть ли на свете работа беспокойней, чем моя! — сразу воодушевился Ханзафаров. — Хозчасть! Целый день висишь на проводе. Как только терпит телефонная трубка…
— Спиртное пьете? — спросил профессор.
— В меру, товарищ профессор.
— Диляфруз, откройте-ка тумбочку и посмотрите. Не может быть, чтобы хозчасть не позаботилась о запасах.
И действительно, Диляфруз извлекла из тумбочки с десяток пачек папирос и бутылку коньяку.
Профессор крепко отчитал Ханзафарова за нарушение больничного режима и предупредил, что если еще раз обнаружит хоть капельку спиртного, то немедленно выпишет его из больницы.
— Вот так, Мустаким, — закончил профессор уже по-дружески, — отныне не курить ни одной папироски, не пить ни капли коньяку.
— Навсегда?
— Да, навсегда!
— Последние удовольствия отнимаете, профессор! Что же останется? Лучше уж умереть.
— Вот я и вина не пью, и не курю. А умирать не собираюсь, да еще вас лечу, — безжалостно говорил Абузар Гиреевич. — Ну-с, желаю вам поправиться.
Когда вернулись в кабинет, профессор вот — что сказал Магире-ханум:
— Чиберкеева — типичная ипохондричка! На беду свою, попала к «футболистам». К сожалению, у нас еще встречаются врачи, которые гоняют больных от одного к другому, как футбольный мяч. Видели, сколько бумажек набрала Чиберкеева? Это ведь ужасно! И вот она требует лечения не настоящей болезни, а той самой, что указана в бумажках. Поди разберись в этих бумажках. Болезнь ее, безусловно, началась после какой-то душевной травмы. Но Чиберкеева почему-то скрывает это. Пока давайте ей только успокоительные средства. Но она еще достаточно помучает нас. Это не Асия. Асия в сравнении с ней золото. Конечно, я имею в виду характер.
