Борис Пильняк - Том 3. Корни японского солнца
В «Китайской повести» он узнает Россию 18-го года, в другой раз – Россию своего детства, коломенскую Россию, Китайгородскую. «Из всех стран, мною виденных, Китай больше всего похож на Россию, на заволжскую: моей русской бабушки Россию». Этому способствуют встречи с соотечественниками, людьми, выброшенными из своих гнезд, ведущими тяжелый, унизительный для достоинства человека образ жизни. Воспоминания тянут за собой размышления – иногда глубокие, горькие, о том, например, что Россия на протяжении веков являлась «отъезжим полем» для разных культур – монгольской, византийской, потом европейской.
Переплетаясь, эти три темы – Китай, Япония, Россия – образуют довольно необычное для Пильняка произведение: повесть в форме дневника, имеющий к тому же все признаки очеркового жанра. Внутри него живут и развиваются еще два других сюжета: один из европейской жизни, другой из китайской. Причудливая смесь фантазии и реальности.
Проституция, ужасные притоны, пропитанные запахом опия, – мир, далекий от «чистоплюйных романов», улицы-музеи, признания («Я никогда не пойму китайцев»), осознание того, что «Китайская республика есть напряженнейший узел мировой политики», и лишь иногда, глухо, неопределенно – о том, чем занимался там сам Пильняк. В известном письме, связанном с «Повестью непогашенной луны», Пильняк пишет: «Сейчас я вернулся из-за границы, из путешествия по Японии и Китаю. Я выступал там как представитель советской общественности, в Японии в честь меня был издан специальный номер „Ничирогейдзюцу“, я работал там над организацией японо-русского журнала, который не стоил бы нам ни копейки; в Китае я организовывал китае-русское общество культурной связи, шанхайский толстый журнал „Южная Страна“ предоставлял мне свои страницы для этого общества. В Японии я писал о России и русской, советской литературе в „Осака-Асахи-Шимбун“, в крупнейшей газете с полуторамиллионным тиражом, и в социалистическом, крупнейшем журнале „Кайдзо“». В «Китайской повести» Пильняк тоже почти ничего не рассказывает об организации Общества.
Проф. В. Рек из Канады, исследовательница творчества Пильняка и переводчица его произведений в письме от 12 ноября 1983 года сообщала: «Я только что вернулась из Китая. Пробыла три недели в Шанхае, где Борис Андреевич прожил лето 1926 года. Прилагаю фотографии дома, где он жил. Теперь это Интернациональный клуб моряков… Относительно работы Бориса Андреевича в Шанхае узнала немного. Неизвестно, где архивы Китае-Русского Общества культурных связей, которое он основал. Из китайских писателей 20-х годов живы очень немногие… Удалось достать несколько газетных статей 1926 года и три фотографии. Решила съездить в Китай еще раз – в будущем году. Побуду в Пекине подольше, надеюсь встретить кого-нибудь из стариков. Если у Вас есть какие-нибудь материалы о поездке на Дальний Восток в 1926 году, очень буду благодарна, если Вы мне о них сообщите. Это поможет работать на месте».
До сообщения проф. В. Рек не было известно о миссии Пильняка в Шанхае, да и город сам не был назван в «Китайской повести». Теперь стали ясны все намеки, содержащиеся в тексте. В архиве Пильняка сохранился и список китайских деятелей культуры, принимавших участие в организации общества. В нем поэты, писатели, журналисты, редакторы, музыканты, певцы. В списке участников редактор ежемесячного журнала, профессор литературы Шанхайского университета, председатель Музыкального общества, знаменитый художник Цун Баои, популярная певица мисс Ли Чинжао и др., более сорока культурных деятелей Шанхая и Пекина.
Объяснилась и причина умолчания о столь важном деле: в условиях гражданской войны нежелательно было открывать участие в организации общества советского писателя Пильняка и советского консульства в Шанхае. Становится понятной и загадочная до того фраза в тексте «Китайской повести»: «Мы, Локс, Крылов и я, живем здесь потому, что „нас послала русская революция“». Раньше эта фраза казалась чисто символической.
Поездки Пильняка по Японии и Китаю представляют собой в общем новую и неизвестную страницу биографии и общественной деятельности писателя.
Естественным дополнением к «Китайской повести» – между прочим и потому, что она связывает две темы, русскую и китайскую, – является «Китайская судьба человека». Это и Россия, и Китай в революционную пору. В центре ее – тяжкие невзгоды, выпавшие на долю русской женщины. Многое здесь напоминает горькие страницы «Голого года» и «Машин и волков» и звучит как протест против «чистоплюйных романов», к которым Пильняк питал такое отвращение. Насилие над женщиной, над личностью; полная беспомощность перед лицом зла; пещерного, никакой моралью и нравственностью не ограничиваемого, торжества грубой силы. Как песчинку, несет несчастную, ни в чем не повинную женщину и ее многострадального мужа сквозь революционные бури. Нет разницы, белые или красные, для простого человека: и те и другие несут только горе.
Наложница, рабыня, она еще ведет дневник! Пильняк бережно сохраняет, где это возможно, ее стиль. Перед читателем возникает образ, который, помимо сострадания, вызывает восхищение его жизненной силой и тем, что в самых невыносимых обстоятельствах эта женщина сохраняет высокие человеческие качества. Перед ее трагедией замираем в бессилии, безмолвии.
«Нервы», то есть воля, дух, высокая организованность, работоспособность и культура, вывели Японию, как считает Пильняк, в число великих держав. В «Китайской повести» Китай напоминает Россию 1918 года, он расколот на куски (не потому ли, что Китай и Россия многонациональны, в отличие от Японии?). Наконец, в повести «Китайская судьба человека» вокруг человека царит просто хаос, демоническая игра злых сил. От высокой организации к сумятице, неразберихе – таковы ступени или стадии трех разных обществ в описываемых произведениях.
Тут есть о чем подумать.
Высокая ли именно национальная культура Японии не дает ей поддаться центробежным силам или другие причины сообщают ей стойкость на протяжении веков?
Революционная неугомонность Китая, которая проявлялась с 1911 года (Сунь Ятсен) по 1949-й (Мао Цзедун), и затем еще целое десятилетие «культурной революции», какое на самом деле имеет отношение к культуре «цементирующей, объединяющей, связывающей»?
И полное отсутствие культуры в описываемых в «Китайской судьбе человека» месте и времени и хаос – есть ли они следствие одно другого и какая тут возможная связь?
Иными словами, не зависят ли успехи тех или иных народов от их культуры прежде всего?
Эти вопросы лежат в глубинах трех произведений Бориса Пильняка. Пусть читатель сам ответит на них.
Пильняк-путешественник – это, пожалуй, отдельная тема. Никто из советских писателей не ездил так много и не отражал так полно свои странствия в художественных произведениях. Может быть, лишь И. Эренбург. Но место действия его романов – одна Европа. У Пильняка же это все континенты и еще океаны и моря.
Эти рассказы и повести Пильняка свидетельствуют о его пристальном интересе к тем процессам, которые происходили в мире, в особенности в таком пестром и неустойчивом, каким является Азия. Читатель побывает с писателем в Монголии и Палестине, в Анатолии, Нигерии, Стамбуле, во многих портах мира. Какое разнообразие персонажей и лиц!.. Какое напряжение сюжетов, емкость содержания!
Вот стандартный англичанин мистер Гарнэт с супругой, поспешающие за своим тихим счастьем в Нигерию. Он клерк каучуковой компании. Вся их мечта – скопить деньги, а пока они готовы к «лишениям» сетлмента, то есть к привилегированной жизни иностранных администраторов. Однако все их накопления съедены термитами. Их непоколебимый мир, освященный английскими традициями, рассыпался в прах. «Мистер Самуэль первый раз после детства, когда его порол отец, был взволнован». Бедные мистер и миссис Гарнэт! («Жених во полуночи»).
Вот евреи из Одессы переезжают в Палестину. Изумительно описан этот переход через древний Эвксинский понт и Дарданеллы к красотам Средиземного моря. Какие человеческие типы, сколько надежд! Старики хотят найти покой на земле отцов, юных беспокоит иное: «В Палестине англичане ведут такую политику, что разделяют арабов и евреев. Нам необходимо коллективно обсудить, как достигнуть дружбы арабов. Впоследствии нам совместно придется воевать с англичанами». («Повесть о ключах и глине».)
Вот еще раз мелькают англичане в калейдоскопе персонажей– в повести «Большое сердце». Действие происходит в Монголии. Здесь филигранная техника писателя особенно очевидна: повествование ведется как будто бы только о трех англичанах-концессионерах, замкнутых к тому же в салоне-вагоне спецпоезда. Монголия дана отраженно, их глазами. Но она-то и становится главным объектом описания, к ее необычной культуре, приемам борьбы за свои интересы прикован наш любопытный и внимательный глаз. Бои, стюарды, совсем незаметные, прислуживающие, вдруг тоже оказываются главными героями. Это они, смелые защитники родины, дают новоявленным захватчикам решительный и тонкий, изуверский отпор. И здесь тоже видно, как древняя культура превозмогает примитивную силу, ничем не питаемую, кроме идеи наживы. «Слушаюсь, господин Грэй, – я знаю, что сотые даяна имеют свойство превращаться в сотни даянов и из них всегда легко сделать фунты».
