Лев Канторович - Полковник Коршунов
Так вспоминался наш товарищ, а ведь ушедшие от нас продолжают жить с нами своим делом, трудом, умением быть нужными не в праздники, а в будни.
Хорошо помнится, как начинал писать Лев Владимирович. Вначале он как бы стеснялся писать прозу и то, что было по существу уже прозой, продолжал называть подписями под картинками. Но не писать прозу он не мог, ему непременно нужно было рассказать людям о том, что он узнал о них, живя с ними не в ленинградской квартире, не в ателье художника, а на пограничной заставе, в кубрике корабля, в землянке на фронте, в лыжном переходе. Он не мог ждать, покуда это все напишут другие, а кисти и карандаша ему не хватало для повествования. Творческая энергия била через край, а устные пересказы друзьям не удовлетворяли его самого. И стыдливо, сначала для себя, потом только для очень близких людей он начал описывать ту правду трудных будней, которую умел наблюдать и которую знал по собственному житейскому опыту. Он всегда рассказывал увлеченно и в то же время стыдливо-целомудренно, с огромной любовью к советским людям. Он не мог не писать эти свои невыдуманные истории. А впоследствии и рамки прозы стали писателю тесны, он написал пьесу, написал киносценарий, и сколько бы он еще сделал, если бы не передний край и не бой, в котором он погиб как солдат, с автоматом в руках!
Работал он всегда, везде, всюду, умел и любил делать все. Помню, как смешно и трогательно заарендовал он себе дачку. Пожил там зимой в холоде и мерзлоте несколько дней, потом пришел ко мне посмотреть слово «плита» в энциклопедии. Выяснилось, что два жулика-печника взялись построить на даче плиту, получили задаток и, «представляешь, растворились», как выразился Лев Владимирович. Он рассердился, впрочем не столько рассердился, сколько обиделся: он сам был человеком труда, человеком слова. А обидевшись, принялся сооружать плиту сам. В конце концов ему удалось соорудить нечто напоминающее очаг первобытного человека. В этом очаге затеплился огонь, Лев Владимирович сидел перед горячими угольями, попыхивал трубкой и радовался. А через несколько дней он исчез со своей дачки, соскучился и отправился к пограничникам. Он не умел быть один, не умел отгораживаться от людей, не нужна ему была никакая собственность: красное дерево, хрусталь и прочая дребедень, которая, к сожалению, еще существует в качестве «антуража» у некоторых писателей, художников, актеров и ученых. Пара добрых ботинок на толстой подошве, табак, лыжи, фуфайка, удобный перочинный нож, которым Лев Владимирович мог хвастаться неделями совершенно по-мальчишески, добрые друзья, но такие, С которыми можно подолгу спорить, и отъезды, отъезды, отъезды, причем без проводов, а вот так, сразу, смаху, — телефонный звонок и характерный голос:
— Ну как ты там?
— Ничего, а ты?
— Я-то лично с вокзала.
— Провожаешь кого-нибудь?
— Боже сохрани! Сам уезжаю.
— Надолго?
— Не скажу.
— Куда?
— Не скажу.
— Секрет?
— Не секрет, а просто чтобы ты как следует помучился от любопытства, а в дальнейшем — от зависти. Будь здоров. Пока…
«Пока» — на три-четыре месяца.
И возвращение от новых друзей, и новые друзья, которые приезжали вместе с Канторовичем, и рассказы о великолепных парнях (о плохих людях Лев Канторович не любил говорить), новые работы, эскизы, масса планов—всегда и во всем.
Помню, Канторович начал учиться управлять автомобилем. Я к тому времени ездил уже давно. Белой предвоенной ночью, за несколько дней до войны поехали мы за город. Всю дорогу с отчаянной смелостью Лев Владимирович «прижимал меня», обгонял, пропускал вперед и вновь обгонял. Это было не лихачество, он просто учился,, но по-своему, в соответствии со своим характером. Учился и хохотал, слушая мои упреки и жалкие слова о том, что так не ездят, что это черт знает что, что мы оба в конце концов разобьемся. А когда доехали, Канторович сказал:
— Видишь, оба живы и нисколько не разбились, а я, к тому же, здорово подучился. Посмотришь — я буду великолепно ездить… Но и сейчас я вожу машину не хуже тебя…
Лев Канторович погиб, его нет среди нас. Нет участника экспедиций, художника, воина, агитатора, политработника, писателя. Но мы его помним и любим, как всегда любили, когда он уезжал в свои всегдашние отлучки. Самое дорогое — свою жизнь — он отдал, не колеблясь, за нашу Родину. Он никогда не уходил с переднего края. Таким он и остался в нашей памяти — человек, литератор, друг, художник — Лев Владимирович Канторович.
В первые дни Отечественной войны он писал своей жене:
«Жизнь течет неплохо, хотя времени мало и что-то не выходит насчет сна. Настроение зато в полном порядке. Встретил здесь много старых друзей, и жить с ними и работать неплохо. Если придется задержаться с ними надолго, не буду возражать. Помни, что главное — хладнокровие и веселый взгляд на вещи. Чем вещи серьезнее, тем важнее веселиться. Вот мы и собираемся повеселиться на славу».
А в другом письме сказано:
«Жизнь наша протекает по-прежнему, и по-прежнему здесь хорошая погода. Хотя, очевидно, барометр, падает. Поживем — увидим. Имей в виду и передай всем знакомым, что Адольфу Гитлеру башку мы снесем. Это точно».
Накануне своей смерти Канторович написал:
«Ты, наверное, уже знаешь, что у нас тоже началась драка. Все превосходно. Дела идут, настроение хорошее. Времени очень мало».
Вот таким человеком был Лев Канторович — автор этой книги.
И таким он предстает перед читателем в этой мужественной, человечной и чистой книге.
Юрий Герман
Примечания
1
Куржуны — переметные сумы, вьюки на киргизском седле.
2
Мазар — могильный памятник.
3
Аксакал — старейшина.
4
Бай — богач.
5
Той — званый пир.
6
Калым — выкуп за жену.
7
Беш — пять, бармак — палец; беш-бармак — пять пальцев, блюдо из мелко строганной вареной баранины. Едят руками.
8
Байга — скачки.
9
Курбаши — военачальники.
10
Ичиги — мягкие сапоги.
11
Камча — плетка.
12
Арык — оросительная канава.
13
Мултук — ружье.
14
Манапы — помещики, богачи.
15
Клыч — сабля.
16
Чанач — бурдюк, мехи из козлиной кожи для айрана или кумыса.
17
Кош — до свидания, счастливо.
18
Аман — здравствуй.
19
Город Пржевальск.
20
Маневренной группы.
21
Кзыл — красный, аскер — солдат, Кзыл-аскеры — красные солдаты, красноармейцы.
22
Джакши — хорошо.
23
Мата — грубая китайская ткань, вроде бязи, — предмет контрабанды из Китая.
24
Буза — пьяный напиток из проса.
25
Джолдош — товарищ.
26
Белесм — понимаешь.
27
Рахмат — спасибо.
28
Азмас — немного, чуть-чуть.
29
Трапота — мелкая полурысь-полушаг.
30
Дехкане — крестьяне.
31
Помощник начальника по хозяйственной части.
32
Курбаши — предводители, вожаки.
33
Клыч — кривая сабля.
34
Мултук — ружье.
35
Маневренная группа.
36
Камча — плетка.
37
Кзыл-аскер — красный солдат, красноармеец.
38
Теке — горный козел.
39
Мата — китайская ткань вроде бязи.
40
Калым — выкуп.
41
Бий — судья.
42
