Валентин Катаев - Собрание сочинений в девяти томах. Том 1. Рассказы и сказки.
— Вот именно. А теперь безо всяких разговоров марш спать.
— Так ведь еще же не кончилось.
— Для тебя кончилось. Иди спать. Сейчас же!
— Не хочу!
— Ого! Как ты смеешь так дерзко разговаривать со своим любимым дедушкой?
— Дорогой, милый дедушка, разреши мне еще немножечко. Я непременно хочу увидеть, как они стрельнут друг в дружку.
— Откуда ты знаешь, что будут стреляться?
— Ты же сам сказал, что будет эта... как ее звать... Когда стреляют друг в дружку!
— Дуэль.
— Вот-вот.
— Категорически!
— Ну, дорогой! Ну, милый! Самый, самый любимый! Дедулечка!
— Ишь ты, какая хитрая. Знаешь подход к своему деду. Ну, ладно. Еще десять минут. Самые последние. Только сиди абсолютно спокойно. Начинается.
— О, мельница! А где же мельник? Деда, он уже превратился в ворона?
— Мельник из другой оперы.
— Мы уже ее смотрели?
— Тысячу раз.
— Это когда князь женился с другой, а дочка мельника бросилась в воду, превратилась в русалку и выродила себе маленькую русалочку, верно, деда?
— Приблизительно. И закрой рот хоть на одну минутку, а то нет никаких сил!
— А про чего он поет? Про змей?
— Про каких там еще змей?
— Про удавов. То слыхали какие-то львы, а теперь какие-то удавы удалились. Деда, куда они удалились?
— Ты меня сведешь с ума! Вовсе не удавы, а «куда, куда вы удалились, весны моей златые дни». Значит, не удавы, а златые дни удалились. Ясно тебе?
— Ясно. А куда они все-таки удалились?
— Понятия не имею. Сиди и не ерзай! Имей в виду, если будешь портить мебель, я сейчас же перекинусь на вторую программу.
— Дедушка, не надо! Умоляю тебя. Там, наверно, сейчас показывают этот... дикий бред.
— Что ты городишь? Какой бред?
— Дикий. На диком бреде.
— Так не бреде, а бреге.
— А что это такое — бреге?
— На берегу, значит.
— По-французски?
— По-церковнославянски.
— Все равно, лучше будем смотреть про расстрел.
— Про что?
— Про... ну, этот... расстрел.
— Не расстрел, а дуэль.
— Ну да, дуэль.
— Ладно.
— А где у них пулеметы?
— Не пулеметы, а пистолеты. Сейчас принесут. Вот уже принесли.
— Один заряженный, а другой пустой, да, деда?
— Ничего подобного, все по-честному. У обоих заряжено.
— Минами?
— Пулями.
— И они стрельнут пулями друг в дружку? А если один опоздает стрельнуть?
— Тогда ему труба.
— На трубе будут играть? Дорогой, милый дедушка, спрячь меня, я боюсь... Боюсь...
— Перестань визжать и не лезь под стол!
— Боюсь... Боюсь... Они сейчас громко стрельнут. Я лучше закрою глаза и заткну уши. Дедушка, уже стрельнули?
— Стрельнули. Вылезай!
— Кто кого убил?
— Онегин Ленского.
— Насовсем?
— Абсолютно. Чего ж ты плачешь, дурочка?
— Мне жалко этого, Ольгиного. Лежит на полу. Дураки, дураки, дураки. Не хочу больше смотреть эту противную постановку.
— И правильно. Иди лучше спать. У тебя и так глаза слипаются.
— А что будет дальше? Татьяна утопится?
— Не утопится.
— А что же?
— Я тебе завтра утром все расскажу. А теперь скажи «спокойной ночи» и ступай баиньки.
— Спокойной ночи, дорогой, милый дедушка. Спокойной вам ночи, приятного сна, желаем вам видеть козла и осла...
— Козла и осла не надо. Не тяни кота за хвост. Закругляйся.
— Осла до полночи, козла до утра...
— Иди, иди...
— А завтра утром расскажешь, что потом было?
— Непременно.
— Дедушка, уже завтра. Можно к тебе?
— Во-первых, сначала надо вежливо постучать в дверь, а потом что?.. Знаешь, что надо потом?
— Знаю, знаю. Надо сказать: с добрым утром, дорогой, милый дедушка. А теперь скажи, что потом было? Она утопилась?
— Нет, не утопилась.
— А что?
— Вышла замуж за генерала.
— А генерал старый?
— Так себе. Не первой свежести.
— Глупышка! Я бы ни за что не женилась со стариком.
— Почему?
— Потому, что у старика уже есть жена. А я хочу жениться с молоденьким, кудрявеньким, хорошеньким.
— Зачем же тебе непременно понадобился кудрявенький и хорошенький?
— Чтобы не стыдно было с ним идти по улице.
1965
Сорренто[67]
Сидя боком на почерневшей мраморной балюстраде, — а может быть, и не мраморной, — он неодобрительно посматривал вдаль, на треуголку Везувия со жгутом тяжелого сернистого дыма, повисшего над Неаполем, и рассказывал:
— Жил-был в ныне уже ликвидированной Российской империи некий богатый-пребогатый купец по фамилии Хлудов Василий, и было у него, как в сказке, три сына. Старший — Артамон — умный был детина, средний — Степан — был и так и сяк, а младший — Никита — нельзя сказать, чтобы вовсе был дурак, но невероятнейший балбес, пьяница и скандалист, типичный недоросль из богатых купеческих сынков, так что почтенной фирме Хлудовых был от него один только срам, наносивший большой ущерб торговому реноме. Что тут делать? Вот наконец призвал старик Хлудов к себе Никиту и говорит: «Образумься! Эдак дальше, друг мой, продолжаться не может. Посмотри на своих братьев Артамона и Степана: они уже давно перебесились, бросили все эти художества, вошли в дело и по мере своих сил способствуют процветанию фирмы. Пора и тебе перебеситься. Поезжай за границу, на людей посмотри и себя покажи, поучись там коммерции, войди в общество, завяжи солидные деловые связи, знакомства. Одним словом, соверши вояж, как это сделали в свое время твои братья. Посети, например, классическую страну торгово-промышленного капитала Англию. Недаром же поется у нас: «Англичанин-мудрец, чтоб работе помочь, изобрел за машиной машину, а наш русский мужик, коль работать невмочь, он затянет родную дубину». Так вот, рекомендую тебе самым серьезным образом, не будь дубиной! Возьми в конторе денег, сколько потребуется, чтобы перед англичанами лицом в грязь не ударить, и плыви в Лондон».
Не стал Никита Хлудов спорить с батюшкой, взял в конторе приличную сумму денег и тем же часом отбыл в столицу Великобритании, а по приезде туда, еще не вполне отрезвившись после пароходного буфета, пошел пройтись по Лондону и, конечно, первым делом расспросил прохожих, где у них здесь местные жители утоляют жажду. А узнавши, что это совершается в так называемых барах, отправился в один из них и заказал себе выпивку. Ему подали на донышке виски и бутылочку содовой воды. Содовой водой он пренебрег, а виски одним махом опрокинул в рот и спросил еще порцию. Хозяин бара поставил ему еще. Потом еще, и еще, и несколько раз еще, так что вскоре на цинковой стойке перед Хлудовым-младшим образовалась целая выставка нетронутых бутылочек содовой. Заметив, что столь воробьиные дозы его не берут, Хлудов-младший дал понять, что желал бы продолжать более естественными порциями. Хозяин предложил ему на выбор разнообразную посуду, и Хлудов-младший указал на фужер самого крупного калибра, из которого обычно джентльмены пьют минеральные воды. Хозяин удивился, но все-таки налил полный фужер чистейшего шотландского виски «Белая лошадь». Хлудов-младший выпил до дна и попросил повторить.
Между тем — изволите ли видеть — слух об иностранце, который пьет неразбавленное виски из больших фужеров, с быстротой молнии распространился по всему Лондону, и в бар хлынула толпа любопытных. После десятого фужера хозяин сообщил собравшейся публике и представителям печати, что за все время четырехсотлетнего существования заведения это лишь третий случай подобного рода. Затем он торжественно обратился к Хлудову-младшему с просьбой в память сего знаменательного события оставить свой автограф. С этими словами он дал Хлудову-младшему понюхать нашатырного спирта, немного потер ему уши толченым льдом с солью и вручил вилку.
Хлудов-младший собрался с силами и, не теряя способности держаться сравнительно вертикально, под приветственные клики лондонских граждан нацарапал на цинковом прилавке бара хотя и не без труда, но вполне разборчиво слова «Никита Хлудов».
— Вы третий за всю историю нашего заведения, совершивший подобный подвиг, — сказал хозяин бара, — поэтому по традиции я не возьму с вас ни одного пенса. Выпивка за счет заведения.
— А кто же первые двое? — поинтересовался Хлудов-младший.
— Вы можете прочесть их имена здесь, — ответил хозяин бара, сняв с прилавка дощечку, под которой хранились исторические автографы, и Хлудов-младший не без труда разобрал две подписи, нацарапанные вилкой на русском языке: «Хлудов Артамон» и «Хлудов Степан».
