Аркадий Пинчук - К своей звезде
Рассвет набирал силу. Надо будить Голубова, надо браться за работу. Дел у них невпроворот, и хорошо бы сейчас хоть пару глоточков чая. Но где взять воды, если в этот каменный мешок даже снег не залетает. И как здесь смог зацепиться Ефимов, да еще при таком освещении, – уму непостижимо.
Коля даже не успел дотронуться до Голубова, как он совсем не заспанным голосом спросил:
– Который час, начальник?
Коля сказал.
– Значит, они уже дома, – буркнул Голубов. – Или где-нибудь грохнулись. А мы с тобою, как видишь, еще хвункционируем.
– А я и не сомневался, что будут дома, – твердо сказал Коля Баран.
Голубов сел и потянулся:
– Блажен, кто верует.
Впрочем, Голубов и сам не сомневался, но все-таки предпочитал держаться своего железного правила – быть готовым к худшему. Ему сейчас остро захотелось умыться и сбрить колючую щетину. Но чем умоешься? Чем, если во рту все склеилось, а кругом одни только камни. «Воды, воды! Полцарства за глоток!»
– Что прикажете делать, товарищ начальник?
– Я думаю, надо попытаться оживить рацию.
– Смотрите, соображают.
– Да уж не совсем под циркуль.
– И чувство юмора не потеряно. Значит, гарнизон живет и борется.
– Хвункционирует, – повторил Коля любимое словечко старшего лейтенанта Свищенко. И спросил: – Как вы думаете, товарищ капитан, сможет сегодня прилететь за нами вертолет?
– Может, этот отремонтируем? – Голубов сделал несколько движений руками, присел, встал, снова присел. – А что мы, хуже других, что ли? Отремонтируем и полетим.
Паша попытался представить, в каком сейчас состоянии Ефимов, способен ли на повторный вылет. Но как он ни обожествлял своего командира, выходило одно – не сможет. Даже если захочет. Врачи не пустят. Шульга не разрешит. Генерал не даст согласия. Во-первых, силы человека не беспредельны, во-вторых, небо забелело не просто от рассвета, над горами уже пурга. А к ним сюда не долетает снег по одной простой причине – из ущелья поднимается теплый воздух. С такими фокусами в горах Паша встречался.
– Снег! – вдруг выкрикнул Коля.
– И чему ты радуешься? – Паша поднял лицо и почувствовал, как на лоб села холодная мушка. Значит, они здесь крепко заперты. И надолго.
– Вода будет, – объяснил свой восторг Коля Баран, – чай согреем, умоемся. – Он кинулся искать посуду, не понимая, чем грозит им разыгравшийся буран над горами.
«Телок молочный», – ласково подумал о нем Паша и осмотрелся. Светлело быстро, стали различаться камуфляжные пятна на фюзеляже вертолета, уходящий к небу скалистый склон, черный изгиб каньона. Паша сделал несколько шагов к тому месту, где ночью висел (именно висел – другого слова и не придумаешь) их родной вертолет, но остановился на полпути. Провал был столь страшен, что в животе захолодело, будто за пазуху сыпанули горсть сухого снега. А ноги обмякли, словно из них выпустили силу… Ему чудилось, что здесь любой камень может предательски выскользнуть из-под унтов, и тогда уже ни за что не схватишься и никто тебя не удержит. Мгновение на воспоминания, и долгий, долгий путь к прабабушкам. Пока долетишь до дна, несколько раз умрешь.
Паша отвернулся и осторожненько отошел подальше от обрыва. Теперь он понимал, что фактически никакой посадки не было, что вертолет Ефимов держал все время в режиме висения, а колесами лишь пробовал грунт, чтобы не потерять контакта с кромкой провала и не оторваться от берега. Зависни он хотя бы на шаг в сторону, на полметра от скалы, и греметь бы им с Колей «под фанфары». Они же тут бегали, как наскипидаренные, из вертолета в вертолет, все внимание – раненым. Поисковая фара жгла и ослепляла так, что перед глазами только зеленые пятна.
– Ох, ночка, господи помилуй, – сказал Паша и полез в пилотскую кабину. Хорошо бы, конечно, наладить связь. Хорошо бы…
Примерно через час они с Колей обнаружили и исправили повреждение антенного входа, так называемого фидера. Но рация не оживала. Аккумуляторные батареи были сорваны с креплений, все соединения перепутаны, весь отсек забрызган электролитом, на клеммах следы черной копоти.
– Они чудом не загорелись, – сказал Коля Баран, профессионально оценив обстановку. – Аккумуляторы надо снимать в первую очередь. Если замкнет, взорвемся.
Стало совсем светло. Но видимость из-за падающего снега уменьшилась, противоположный склон ущелья словно растворился в белой густой кисее. К ним на площадку заносило лишь отдельные снежинки. Приземляясь, они мгновенно таяли, даже не оставляя следов. А пить, как назло, хотелось все сильнее и сильнее. Паша чувствовал, что пересохли не только губы, липкой коркой обложило небо, язык, гортань. Даже не было желания говорить, потому что каждое слово давалось с трудом.
Выбраться бы только из этой мышеловки. Без еды, он знал, человек держаться может долго. Без воды – уже через сутки в его сознании начинаются нежелательные сдвиги. По фазе. А пурга в горах бушует неделями. Дернул же его черт… А вдруг и долетели бы.
– На аварийной рации питание есть, – доложил Коля Баран. – Главная сдохла. Без тестера не разобраться.
– Включи аварийную на прием. – Паша в глубине души верил, что, несмотря на «жесткий минимум», кто-то попытается к ним пробиться. – Будем снимать несущий винт. Жалко все-таки бросать машину. Может, удастся вытащить. Горючее сольем в последний час.
Где-то высоко над ними ухнуло, пророкотало, тягуче прогудело и стихло. Голос гор.
– Сошла лавина, – сказал Коля.
Паша осмотрелся. Если и лавина, то где-то далеко. Прикинул – какова возможность выбраться из плена сухопутным путем? При наличии альпинистского снаряжения и умения пользоваться этим снаряжением, не исключено. Но… Можно сигануть с парашютом вниз. Но опять же неизвестно – где сейчас лучше? Здесь, на неприступном пятачке, или на дне ущелья, где в любой миг можно угодить в лапы к душманам?
…А так ли неприступен их пятачок? Ведь Шульга вчера не зря предупреждал, что «духи» засекли место аварийной посадки и могут организовать нападение. Нет, бдительности терять нельзя. И автомат, который он приготовил, должен быть рядом, а не вон там, на войлочной подстилке.
С самого утра Шульга настойчиво просил у командования разрешения на вылет. Объяснял запальчиво и упрямо:
– Пусть не увижу, пусть не смогу, но они хотя бы услышат звук вертолета, будут знать, что мы пробиваемся.
– Скорость ветра в горах ураганная, – возражали ему, – разобьетесь. Пусть потерпят сутки, буран скоро уляжется.
– У них ни воды, ни еды. Хорошо, сидя здесь, говорить – сутки. Вас на их место, небось, по-другому бы заговорили.
– Давайте, товарищ Шульга, делать то, что положено каждому на своем месте.
– Я буду генералу звонить.
Но генерал сам позвонил. Поинтересовался самочувствием Ефимова («Спит? Это хорошо»), выслушал предложения Шульги («До завтра воздержимся, риск не оправдан»), распорядился одну из машин готовить к подъемно-транспортной работе («Попробуем снять аварийный вертолет»).
– Соседи-вертолетчики, – сказал в заключение генерал, – благодарят за операцию по спасению раненых. Они восхищены мужеством и мастерством экипажа.
– Спасибо, товарищ генерал, за добрые слова. Но экипаж пока в опасности. А может, и вообще…
– Давайте без эмоций, Игорь Олегович. Лучше подумайте, кто полетит на задание по эвакуации пострадавшего вертолета.
– Сам полечу.
Генерал помолчал, и Шульга обрадовался, приняв это молчание как одобрение.
– Полетите парой, – сказал генерал, – будете ведущим. Руководить будете. Саму операцию выполнит ведомый.
– Но, товарищ генерал! Тут же…
– Я не закончил, – оборвал его генерал, – с вами полетит еще пара боевых вертолетов. Ее задача – обеспечить безопасность операции. Все ясно?
– Так точно.
– Ведомым у вас должен быть опытный летчик. На Ефимова не рассчитывайте, он измотан и лететь не готов. Но его опыт использовать надо. Решение подработайте и позвоните.
Шульга попытался вспомнить, что ему докладывал Ефимов по радио, когда они установили связь. Доклады были лаконичные, «на нерве», но главное Шульга уловил: над площадкой, где лежит разбитый вертолет, нависает выступ. Возможность вертикального зависания исключена. Значит, канат внешней подвески надо значительно удлинять, надо хоть ненадолго, но приткнуться к скале, чтобы высадить людей, передать им конец и крепежный такелаж, снять Голубова и Барана. Если, конечно, они еще живы.
Кто в эскадрилье способен повторить то, что сделал сегодня ночью Ефимов? Если не сам Шульга, значит Скородумов, его комиссар. Проснется Ефимов, пусть побеседуют. Скородумову необходимо из первых рук получить информацию по обстановке. Сам Ефимов провел бы эту операцию надежнее, но генерал прав. Есть предел человеческим возможностям. Любой риск, даже за шахматной доской, вызывает перенапряжение организма. А Ефимов ходил в эту ночь по лезвию, и не единожды. Рисковал, что самое трудное, жизнями других людей, не говоря о своей жизни. И нервы, естественно, не выдержали. Посадив вертолет, он через минуту потерял сознание. В медпункт Ефимова доставили на носилках.
