Валентин Катаев - Том 5. Белеет парус одинокий
Она уже не только не сердилась на Петю, оказавшегося таким врунишкой, но даже любила его еще больше, особенно теперь, когда все вокруг было так тихо, темно и таинственно, когда все давно уже спали, — не спали только перепела и сверчки, — и когда степь вокруг неясно серебрилась от звезд.
— Петя, а вы не боитесь воров? — спрашивала она шепотом, но Петя молчал, делая вид, что не слышит.
Сейчас ему было не до любви. Да и вообще он дал себе слово больше не связываться с девчонками. Хватит! Пусть он лучше теперь будет одинокий, замкнутый, мужественный человек, для которого не существует женщин. Он напряженно всматривался в пустую степь, прислушивался к малейшему шороху. А Мотя плелась за ним на цыпочках и шептала:
— Петя, а вы будете стрелять, если вдруг увидите воров?
— Понятное дело, — отвечал Петя.
— Тогда я лучше закрою уши, — изнемогая от страха и любви, шептала Мотя.
— Отстань!
Она умолкала, но через некоторое время за спиной у Пети слышались странные звуки, как будто чихала кошка. Это сдержанно смеялась Мотя.
— Ты чего там хихикаешь?
— Вспомнила, как мы вас мутузили вместе с Маринкой.
— Дура! Это я вас мутузил, — бормотал Петя.
— Вы фантазер, — говорила Марина голосом своей матери.
Она вообще во время подобных ночных прогулок держала себя весьма сдержанно, солидно, как взрослая, больше молчала и шла все время рядом с Гавриком, даже иногда брала его под руку. Хотя Петя и чувствовал при этом небольшие муки ревности, но продолжал стойко играть роль человека, для которого не существует любви.
Увы, любовь не только существовала, но ею была как бы пропитана вся эта теплая степная ночь. Любовь была во всем: в темном небе, засыпанном серебристым песком мелких летних звезд, в хрустальном хоре сверчков, в мягких порывах теплого, почти горячего полуночного ветра, несущего пряные запахи чабреца и цветущей полыни, в далеком лае собак и особенно в огоньке светлячка, который, казалось, горит где-то за тридевять земель, а на самом деле стоило лишь протянуть руку — и мягкий, невесомый фонарик уже лежал на ладони, освещая вокруг себя крошечный участок кожи своим безжизненно-зеленым селеновым светом.
Девочки собирали светлячков и клали друг другу в волосы. Потом они начинали зевать и скоро уходили в свой шалашик, плывя в темноте, как два маленьких созвездия.
Гаврик и Петя оставались одни, продолжая охранять лагерь до тех пор, пока в шалаше Терентия не гас фонарь. Иногда он гас лишь на рассвете.
В эти предутренние часы Гаврик был особенно откровенен, и Петя узнавал много нового. Теперь для него было ясно, что уже началось новое, мощное революционное движение и во главе его стоит Ульянов-Ленин, который недавно, по словам Гаврика, переехал из Парижа в Краков, чтобы находиться поближе к России.
— И ты думаешь, она будет… революция? — спрашивал Петя, с усилием выговаривая это грозное слово.
— Не думаю, а наверное, — отвечал Гаврик и прибавлял шепотом: — Если хочешь знать, она уже вот-вот…
Затаив дыхание, Петя ждал, что он скажет дальше. Но Гаврик молчал, не умея объяснить словами все, что он чувствовал и слышал от Терентия. Впрочем, Петя понимал и без слов. Ленский расстрел. Забастовки. Митинг в степи за Ближними Мельницами. «Правда». Драка с «союзником». Прага. Краков. Ульянов-Ленин. Наконец, эта ночь и этот фонарь в шалаше. Разве все это не было предчувствием нарастающей революции?
54. «Усатый»
Скоро поспела вишня. Ее было не так много, как черешни, но возни с ней было не меньше. В самый разгар уборки неожиданно появилась мадам Стороженко. На этот раз она не въехала в усадьбу, а ее бричка остановилась за валом, поросшим дерезой, и мадам Стороженко долго стояла во весь рост на подножке, держась за голову одного из «персов», и наблюдала за уборкой.
— Босяки, хулиганы, пролетарии! — время от времени кричала она, грозя большим парусиновым зонтиком. — Вы у меня посмотрите, как сбивать цены на фрукту! Интересно знать, куда смотрит полиция!
Но на нее не обратили внимания, и она уехала, крикнув издали:
— Клянусь богом, я закрою эту вашу лавочку!
На другой день на рассвете за вишней приехали платформы, и Петя видел, как, не доезжая до хуторка, прямо в степи с них сбрасывали какие-то тяжелые ящики, которые потом исчезли.
— Что это за ящики? — спросил Петя.
— А я думал, ты еще спишь, — с неудовольствием сказал Гаврик, пропуская мимо ушей Петин вопрос.
— Нет, кроме шуток, что это за ящики?
— Какие ящики?.. — спросил Гаврик, сделав невинные глаза. — Где ты видишь ящики? Чудак, нет никаких!
Но Петя очень хорошо видел ящики.
— Не валяй дурака! — сердито сказал он.
Гаврик стоял перед ним, расставив ноги.
— Забудь! — сказал он строго.
Но его лицо светилось таким скрытым торжеством, таким лукавством, что Петю еще больше разобрало любопытство.
— Нет, ты все-таки скажи, что за ящики? — настойчиво спросил он, отлично понимая, что в этих ящиках, которые он случайно увидел, кроется какая-то важная тайна и что Гаврику ужасно хочется похвастать этой тайной. — Ну? — еще более настойчиво спросил Петя.
Тогда Гаврик приблизил к нему лицо, одну минуту поколебался, а затем сказал, оглянувшись по сторонам и понизив голос:
— «Американка».
Пете показалось, что он ослышался.
— Что? — переспросил он.
— «Аме-ри-канка», — повторил Гаврик раздельно. — Не понимаешь? Эх ты, лопух…
Десятки раз проходил Петя мимо этой маленькой степной балочки, густо заросшей будяками и полынью, и никогда не замечал в ней ничего особенного. Но как раз в это время бурьян на дне балочки зашевелился, и оттуда вылезли две фигурки: сначала дядя Федя, а потом старый железнодорожник. И тогда Петя сразу понял: на дне балочки, в скале, находилась щель. Таких щелей вокруг города — в степи и на берегу моря — было довольно много, и Петя знал, что это ходы в знаменитые одесские катакомбы. Так вот, оказывается, куда делись ящики!
— Теперь тебе понятно? — сказал Гаврик и так пронзительно, даже грозно посмотрел на Петю, что тот уже готов был произнести клятву, но воздержался, а только открыто и твердо посмотрел Гаврику в глаза, коротко сказав:
— Понятно.
— Ну, так смотри же! — сказал Гаврик. — И помни, что ты ничего не видел. Забудь!
— Забуду, — сказал Петя, и они оба, не торопясь, пошли на хуторок, где уже на подводы, прямо навалом, грузили вишню.
А на другой день утром на террасе снова появился Терентий. Он положил на стол деньги и сказал Василию Петровичу:
— Вот видите, как хорошо получается: вы — нам, мы — вам. Здесь без трех рублей сто двадцать, не считая пятнадцати карбованцев, которые мы удержали на разные мелкие расходы. Вы на нас за это не обижаетесь?
— О, что вы, что вы! — замахал руками Василий Петрович.
Он, конечно, и не подозревал, что эти «пятнадцать рублей на мелкие расходы» в тот же день были посланы по почте в Петербург, а через неделю в «Правде», в списке денежных поступлений на издание газеты, было напечатано мелким шрифтом: «От группы одесских рабочих 15 руб.».
Таким образом был реализован урожай вишен.
Теперь на очереди стояли ранние сорта яблок. Лето проходило незаметно. Все обстояло благополучно, если не считать одного маленького события, которое для всех прошло незамеченным, но у Пети оставило неприятный осадок.
Как-то, возвращаясь с купанья и уже подходя к хуторку, Петя увидел человека, выходящего из их калитки. Человек показался знакомым. Повинуясь необъяснимому чувству тревоги, Петя осторожно вошел в чащу кукурузы и присел на корточки среди толстых, мясистых стеблей и шуршащих листьев. Человек прошел так близко, что Петя мог дотронуться до его пыльных диагоналевых брюк и серых парусиновых туфель. Петя посмотрел вверх и на фоне яркого неба с гипсовыми июльскими облаками увидел голову в летнем люфовом шлеме с двумя козырьками сзади и спереди — так называемом «здравствуй — прощай», — серые усы и пенсне с темными стеклами, как у слепого. Это был тот самый «усатый», которого Петя на всю жизнь запомнил еще в детстве, на пароходе «Тургенев», а последний раз видел перед отъездом за границу на палубе «Палермо», рядом с жандармским офицером. Не замечая Пети, «усатый» прошел мимо, надувая сизые щеки и трубя под нос популярный марш капельмейстера Чернецкого.
Переждав некоторое время, Петя побежал домой, чтобы поскорее узнать, для чего приходил «усатый», но ничего важного не узнал. По словам тети, просто-напросто заходил какой-то дачник с Большого Фонтана за вишнями, и тетя ему сказала, что он, к сожалению, опоздал. Дачник обошел сад, похвалил хозяйство и обещал непременно наведаться в сентябре, когда будет виноград. Вот, собственно, и все. Так как дело происходило в середине недели, никого с Ближних Мельниц не было и в саду работали только свои, Петя успокоился. Может быть, действительно «усатый» живет на Большом Фонтане и действительно просто заходил покупать вишни. Ведь в конце концов он тоже человек. Почему он не может быть дачником и жить летом на Большом Фонтане?
