Николай Дементьев - 3амужество Татьяны Беловой
Так мы молча и сидели, будто все уже было сказано. Мимо шли люди. Парни иногда оглядывались на меня, и мне было приятно это. И Анатолий видел, конечно, их восхищенные взгляды. А кое-кто из девушек смотрел на него, подтянутого, собранного, одетого с иголочки. И это было приятно мне. Вообще, посмотрела бы на нас сейчас Зинка или кто-нибудь из наших!
И я вдруг — точно меня кто-то уверенно вел за руку — стала рассказывать о Светке и Косте. О том, как давным-давно мы с Лешкой выкупали Светку в озере, воспитывая в ней характер. Потом вообще о Светке и Косте, не хвастаясь, но так, чтобы и не умалять их достоинств. И Анатолий смеялся там, где надо, как я и рассчитывала, и вообще понимал меня, как я того хотела. У меня не было ощущения, что мы давно знакомы с ним, я по-прежнему чувствовала разницу между нами, но одновременно очень отчетливо понимала, что мы подходим друг другу, как две детали из одного узла. Раньше, если парень мне нравился, я ни о чем не задумывалась. А тут было что-то новое: я, пожалуй, ни на минуту не переставала думать, сравнивать. Анатолий нравился мне. Но по-новому, не так, как ребята раньше. Теперь-то я знаю, почему у меня тогда было такое чувство, почему у меня все шло от ума. Да и в то время, ну, может быть, чуточку попозже, я уже начинала догадываться о характере моего чувства к Анатолию. Но в этом ведь не так просто разобраться, — кто из нас по-настоящему знает, что такое любовь? Ведь она у каждого своя. Легко ли двадцатилетней девице? Да еще такой, которая в голову себе уже заранее что-то вбила.
И все же по каким-то неуловимым признакам я догадывалась, что Анатолий относится ко мне иначе, чем я к нему: было что-то похожее на отношение ко мне влюбленных мальчишек, того же Лешки. Временами он даже терялся, — то без причины смеялся, то начинал волноваться. И я тогда же подумала, что он, наверно, никого еще не любил в своей жизни и вообще не был близок с женщинами.
Там же на скамейке он рассказал мне о своем детстве, об отце и матери. Рассказывал он с улыбкой взрослого, но я неожиданно увидела, что в нем и сейчас еще много детского: к отцу и матери он относился с ревностным почтением ребенка, с увлечением говорил о первом приемнике, который собрал своими руками, будто этот приемник и до сих пор что-то значил для него; так и чувствовалась в нем привязанность к своему дому, привычкам семьи, видно было, что они очень много значат в его жизни.
Я узнала, что отец его из рабочей семьи, что познакомился он с матерью Анатолия где-то в Сибири. Отец после окончания института работал там инженером. Анатолий в годы войны был с матерью в эвакуации, как и я, в армию не попал: в сорок четвертом году из института, где он учился, в армию не брали. В сорок пятом отец демобилизовался, и они с матерью вернулись к нему в Ленинград. Теперь отец преподает в институте, мама не работает, у них отдельная квартира и пес Ярд, дог, величиной с теленка.
Рассказывал он мне все это очень доверчиво, как близкому человеку, два раза даже легонько дотронулся до моей руки. И это еще сильнее сближало нас, сводило его с пьедестала, и я чувствовала себя с ним все свободнее, увереннее. И все желанней и заманчивей казалась мне жизнь, о которой он рассказывал, все сильнее мне хотелось попасть в его семью. Смешно, конечно, но особенно укрепил мою веру в незыблемое благополучие этой семьи один штрих в его рассказе — собака: у некоторых наших наиболее состоятельных дачников всегда были такие породистые, огромные собаки.
И я уже первой, точно желая проверить, подчинится ли мне Анатолий, сказала:
— Ну что же, пойдемте? — И встала.
И он тотчас вежливо поднялся.
Мы шли вдоль Невы — я водила рукой по теплому от солнца, шершавому граниту парапета — шли мимо Адмиралтейства, мимо Зимнего дворца к Кировскому мосту, а потом через Литейный мост к вокзалу. Небо было блекло-голубым, как выстиранное, гладь Невы лучилась солнечными зайчиками, вокруг слышался говор и смех по-летнему нарядных и оживленных людей, а у стен Петропавловки было еще много купающихся. Анатолий что-то рассказывал о статуях на Зимнем дворце, потом о романе Ольги Форш «Одеты камнем». Но теперь уже все это звучало совсем не так, как на Исаакиевской площади, при разговоре о памятниках. То есть я по-прежнему признавала превосходство Анатолия, восхищалась им, но и не чувствовала смущения от того, что сама ничего такого не знаю, что знает он. Будто между нами произошло нечто более серьезное, и эта мелочь уже не могла изменить отношения Анатолия ко мне. И я прямо-таки наслаждалась, была на седьмом небе от того, что вот так, под руку, иду рядом с ним.
На вокзале мы снова долго сидели на скамейке. Разговаривали, а мои поезда уходили один за другим. Мы оба замечали это, хотя и делали вид, что не замечаем. И мне уже было просто интересно, поедет Анатолий провожать меня в Мельничный Ручей или нет. Даже казалось, что я могу заставить его сделать это, только все не удавалось придумать, как именно. А потом я решила, что могу показаться навязчивой, и стала прощаться. Он долго не отпускал мою руку.
В поезде, а потом дома, за столом с родителями и в постели перед сном, у меня все время было такое ощущение, будто я выиграла по трехрублевому билету «Волгу», причем билет уже проверен, все сошлось и надо только подождать, когда в магазин поступят машины.
Утром проснулась, как в детстве, от предчувствия близкого счастья. И странно, ведь ничего еще решительно не случилось, не было сказано ни слова, а я почему-то твердо верила, что все будет хорошо, что все уже решилось. Вдруг увидела Анатолия улыбающимся, тотчас вспомнила, как он некрасив, представила, как он меня целует, и впервые чего-то испугалась, постаралась прогнать мысли об этом, даже забыть их. И смутно догадывалась, что и в этом отношение мое к Анатолию не похоже на отношение к другим парням. Раньше мне нравились только красивые. И одновременно понимала, что все-таки сумею заставить себя поцеловаться с ним.
8
После работы, когда все уже прощались и расходились, Анатолий, улыбаясь, подошел к моему столу, спокойно ждал, пока я соберусь. Громко, ни от кого не таясь, сказал:
— Я думаю, вам незачем перед театром ехать домой?..
Он еще утром пригласил меня в театр.
— Ой, но мне же надо переодеться!
— Что вы! — Он с восхищением поглядел на меня и снова чуточку смутился, поспешно договорил: — Зайдем к нам, пообедаем и как раз успеем.
Опять холодок пробежал по спине. Я сразу же поняла: если не понравлюсь его родителям — ничего у нас не получится! Была почему-то совершенно уверена, что, при всей своей внешней независимости, Анатолий ни за что не пойдет против родителей. Хотела было даже отказаться. Да ведь все равно — рано или поздно это должно было случиться. Так уж лучше сейчас. И я сказала:
— Ну что ж, отлично!
Когда мы вышли на улицу, я первой взяла Анатолия под руку. Он ничего не сказал, но я чувствовала, что ему это очень приятно. И всю дорогу старалась говорить о чем-нибудь постороннем, точно посещение таких домов, как их, для меня обычное дело. И при взгляде на фасады с колоннами всякий раз думала: не его ли это дом? И удовлетворенно улыбнулась: их дом был шестиэтажным, тоже с колоннами, желтеющий свежей краской; за решеткой — сквер.
Мы вошли на лестницу, широкую и чистую. Я почувствовала, что волнуюсь. Незаметно поправила платье, дотронулась до волос, проверила прическу. Очень хотелось посмотреться в зеркальце, но я не решилась. Анатолий, внимательно, даже придирчиво оглядев меня, не ощущая ни малейшей неловкости, сказал:
— Все хорошо! — И привычным движением оправил пиджак; мне стало еще беспокойнее.
Когда он открывал ключом высокую дверь с медной дощечкой «Доцент К. М. Локотов», за ней послышался такой густой, басистый лай, что даже я, никогда не боявшаяся собак, немного струхнула.
— Я войду первым. Собака… — как бы извиняясь, проговорил Анатолий.
Я вошла вслед за ним. Дог, вихляя огромным, мускулистым, голубовато-дымчатым телом, — ростом пес был мне по пояс — ткнулся мне в руку влажным носом. Любовно поглаживая его, Анатолий ласково говорил: «Своя! Своя!» — и дог радостно завертелся вокруг Анатолия.
— Ну и пес, — с восхищением выговорила я; знала, что Анатолию понравится это. — Первый раз такого голубого вижу!
— Таких в Ленинграде всего несколько, — с гордостью ответил Анатолий и заторопился: — Проходите, проходите!..
Прихожую я увидела как-то всю сразу, и комнаты потом разглядела так же, будто с одного взгляда. Большое зеркало до пола, полки с книгами до потолка, в углу — круглая вешалка с разноцветными плащами, яркими сумками, шляпками и шляпами. И хотя в доме собака — пахнет чистотой, опрятностью, свежим воздухом. Все это мне очень понравилось.
— Толик, ты?.. — откуда-то из глубины коридора послышался по-молодому звучный женский голос.
