Зоя Прокопьева - Лиюшка
— Знаете, — потирая руки, сказал Шабалин, — да пусть простит меня женщина, я снимаю пиджак и готовлю шашлык… Ладушка, будь добра, поищи в этом доме передник… Я, братцы, уже забыл, когда баловался коньячком. Думаю, что шеф меня за это не осудит, а?
— Шеф тебя не осудит, — возбуждаясь предстоящим весельем, пообещал Павел Иванович.
Все пошли по дорожке, выложенной плитняком в саду, к озеру. Там, на берегу, у огромного мраморного валуна, до половины утопающего в воде, будто забрел какой-то дивный зверь напиться и окаменел навсегда, стоял крепкий столик и низкие широкие чурочки да несколько шезлонгов, сложенных под столиком. Рядом была горка полешек, накрытая сверху куском пленки, и несколько задымленных кирпичей.
— Стас Юрьевич, прежде чем мы дождемся твоего шашлыка, нас съедят комары, — сказала Лидия Петровна, раскрывая объемистую сумку и вынимая шампуры с нанизанными кусочками мяса.
— Господа! — внушительно сказал Шабалин. — Присаживайтесь! Через тридцать минут вы получите неописуемое наслаждение. А пока отдыхайте на лоне природы, набирайтесь сил… Я разрешаю… Ладушка, принеси в соуснице водицы, остальное я сделаю сам.
Тихая гладь воды дышала покоем. Тонким дымком с каменистых берегов поднимался туман и стлался над замершим, неподвижным озером. Далеко за горами дотлевал закат, и слабые его отблески тихо таяли в темной воде у плотика.
— Давайте по маленькой, — предложил кто-то. — За удачу Шабалина.
И на столе появились высокие пузатые бокалы, затем коньяк.
— Лидия Петровна, Лидушка! — кричал Шабалин. — Я держу твой бокал… Где ты?
— Иду, — сказала она, неся тарелку с земляникой.
Она была возбуждена, красива. Черные волосы она носила коротко, зачесывая со лба и опуская на виски аккуратные завитки. Ее короткое белое платье-рубашка со стежкой черных пуговиц спереди оттеняло загар. На черных туфлях сияли, переливались большие пряжки, и мужчины молча посматривали на их тревожащий лучистый блеск от костра, на ее стройные ноги.
Неожиданно начал моросить дождь. Все перебрались в дом, лишь Шабалин, прыгая и радуясь, как ребенок, мужественно мок под дождем, оберегая свое ароматное сокровище.
Наконец он сбегал в дом за блюдом, снял шампуры и разворошил костер.
В доме, в небольшом, но уютном зале, то вспыхивала, то никла нежная музыка, на столе горели свечи. Мужчины, поснимав пиджаки и галстуки, сидели в креслах и говорили о работе.
— А я считаю, — выкрикивал с горячностью молодости маленький, кругленький Сахаров, — мы обязаны дать это чертово топливо. И мы дадим его!..
Шабалин внес дымящийся шашлык. Все оживились.
— Да здравствует Стас и его новый рецепт изготовления шашлыка! Ура-а! — смеясь, крикнула Лидия Петровна.
— Жениться мне на тебе, что ли? — сказал Стас, делая озабоченное лицо и водружая на середину стола блюдо.
— Нет, — твердо сказала она, расставляя на белой скатерти тарелки, — тебе нужна жена без всяких творческих порывов, которая бы жила только для тебя: мыла, стирала, растила детей, по утрам подносила галстук и кофе. А мне нужен муж, который бы жил для меня, потому что двое заумных в семье — уже скучно.
— За такую речь я, пожалуй, выпью… Садись рядом со мной, Ладушка.
Первый тост был за хозяина, второй за женщину в науке, остальные все крутились где-то возле стендов, молекул и формул.
Вскоре Шабалина потянуло на лирику. Дождавшись джазовой музыки, он расшаркался перед Лидией Петровной. Танцевали в уголке у книжных полок. Быстро опьянев, он сказал:
— Хватит… отдохнем…
Весь вечер он ходил следом за ней, и когда она подсела к мужчинам и включилась в спор, он прислушался и сказал:
— Лидка, не мыркай! — И пошатнувшись, добавил: — Чего тебе делать в науке? Ты — баба…
— Деградируешь, милый Стас, — сказала она, медленно вскинув голову и сузив глаза. На ее нервном лице медленно гасла улыбка.
— А я повторяю: нельзя допускать баб в науку… Вы должны выращивать детей и розы…
— Кюри и наша соотечественница Софья Ковалевская, может быть, и выращивали розы.
— О! — Стас грузно сел рядом с ней в кресло, откинулся и закрыл холодные помутневшие глаза.
— А вы, вы против этих женщин просто бездари, — горячо говорила она. — В наше время кандидат — это рядовой инженер, а доктор чуть грамотнее его…
Шабалин пошевелился, полуоткрыл глаза:
— Не надо так пространно, Лидия Петровна… Я сдаюсь. Мы не гении… Мука просеивается, отруби остаются. Но без муки нет хлеба… То бишь… Что я хотел сказать?.. — Встряхнув головой, он, покачиваясь, встал и брякнулся перед ней на колени:
За то, что я руки твои не сумел удержать,
За то, что я предал соленые, нежные губы…
— Ладушка, подари мне сына, а? — Он обнял ее ноги и всхлипнул, и преданно опустил тяжелую, горячую голову с жесткими, начинающими седеть волосами.
— Встань, отрок! — сказал аспирант Николай Макушкин, взяв под мышки и поднимая Шабалина. — Тебе надо срочно испить пару чашек крепкого чая.
Лидия Петровна нашла взглядом Павла Ивановича, и он кивнул ей. Она встала и пошла на кухню. Павел Иванович вышел следом. Там его встретили ее зыбкие темные глаза. Он положил на ее плечо руку и, чувствуя, как она напряглась, сказал:
— Ты не слушай Шабалина. Ты талантлива и молода. Ты еще многое сделаешь. Разве не натворила ты шума своей диссертацией?.. Просто он очень любит тебя… Ты полюби его, а?.. Ах, да… Ты прости, я тоже пьян, — сказал он грустно.
Она высвободила плечо и стала заваривать чай.
— Да пусть тебе жизнь подарит все земные радости! — сказал он и плеснул в бокал коньяка. — Выпьем за это! — Сел и придвинул к столу стул для нее. — Я устал. Завтра я начну отдыхать…
— Павел, возьми меня в жены, — сказала она серьезно. Она первый раз назвала его так по-домашнему, и он улыбнулся, пряча глаза от ее зоркого, умного взгляда и бледных, нежных губ. Губы она не красила.
— Я не смогу жить только для тебя.
— Я чепуху тогда говорила.
— Не думаю, — покачал он головой.
Она отпила глоток и тихо сказала:
— Павел, я б подарила тебе сына… Ты необходим мне… Мне возле тебя почему-то спокойно, светло, как возле мамы…
— Утешила, — рассмеялся он и, отрезвев, вдруг понял, что говорит она ему об этом серьезно, что как бы она ни силилась свести весь разговор в шутку — глаза ее трезвы и печальны.
И когда поздней ночью стали собираться по домам, она сказала, что остается, что завтра выходной и надо полить землянику и цветы в тёкинском саду. Услышав это, Шабалин схватился за сердце и лег на кушетку, бледнея, сказал:
— Я умираю.
Она испугалась, начала отпаивать его холодной водой, мочить голову:
— Ребята, вызовите «Скорую!»
Шабалин, украдчиво приоткрыл глаз и, увидев склонившегося над собой Павла Ивановича, незаметно подмигнул ему.
— Хорошо, Лидия Петровна, — мягко сказал Павел Иванович. — Я вызову «Скорую». — И проводив гостей, чувствуя какое-то необъяснимое облегчение, он посидел на валуне у озера и, озябнув, пошел спать.
Под утро его разбудил Шабалин.
— Шеф, — позвал он тихо, — а шеф? Встань, испей чашечку чая. Наступит изумительное облегчение, и расцветет утро.
Он поставил чашку на тумбочку и, просветленный, присел на кровать.
— Она спит в кресле. Свернулась, как белый котенок… Всем надобно счастье: жена, добрый человек, чуткость и взаимопонимание… У нас с тобой этого нет. Ты слышишь, Павел, мы — нищие…
А Павел Иванович, проснувшись, вспомнил, как имитировал Шабалин сердечный приступ, негромко рассмеялся.
…Валя шевельнулась. По ее руке долго брела божья коровка и, запутавшись в пушистых русых волосах у виска, стала биться.
Павел Иванович осторожно освободил ее и пожалел об этом. Потому что она, ошалев от свободы, полетела и ударилась о ствол сосны.
— Как я долго спала! — открыв удивленные глаза, сказала Валя.
«Милая моя, хорошая, как же мы теперь?» — грустно подумал он и поцеловал ее снова.
4К вечеру они вышли из леса на взгорок. И Павел Иванович увидел в междуозерье деревню, а по дороге к ней стадо коров. Над озерами метались и кричали чайки.
Валя подвела его к шелковистым от ветра и времени узорчатым воротам с тяжелым железным кольцом на калитке. Дом пятистенный из могучих бревен, почерневший и обросший у завалин коротким зеленым мошком. Во дворе под одной крышей хлев для скота и амбар. А вокруг него сушатся на шпагате караси. У крыльца мотоцикл с коляской. В коляске мокрые сети.
Из амбара вышла полная широкая женщина, вначале мельком взглянула, потом бросила пустое ведро, всплеснула руками:
— Батюшки, никак Валюшка приехала?! — кинулась к дочери.
Из дома выскочила румянощекая девушка, тоже с косой, похожая на Валю, рослая, загорелая, кинулась к ней, закружила на месте.
