Илья Штемлер - Поезд
– Выставили, Семен Николаевич, – кивнул Свиридов.
– Выставили, Алексей Платонович. – Министр выдвинул ящик, достал платок, протер очки. – И такую причину выставили, что не посчитаться нельзя, вроде правы. Только грозным голосом и заставляешь, выводишь на предел человеческих возможностей. А разве это дело?! Предел, он и есть – предел! – Министр повысил голос. – И вы тоже, Алексей Платонович…
– Что я? – встрепенулся Свиридов.
– У вас в Чернопольске живет Харитон Викторович Васильчиков.
– Живет, – Свиридов нахмурился, он уже понял, куда клонит министр.
– Помню, была у старика задумка о принципиально новом комплексе для работы на горке. И что! Конечно, старик – мечтатель. Но изобретатель должен быть мечтателем… Если бы то, что он надумал, сделать… Это, считайте, революция в технологии работы на горке… Прошу, Алексей Платонович, пока дела свои сдаешь в Чернопольске, съезди к старику. Он обиды держать не станет, хоть и есть у него для этого основания… Не на тебя, ты как производственник тут ни при чем… Пришли его чертежи мне. Я передам в Институт, в конструкторское бюро. Необходимо объединить усилия в этом деле, давно назрело. А одному Харитону Викторовичу не совладать, силы уже не те – седьмой десяток досчитывает.
Министр положил подбородок на сплетенные пальцы согнутых в локтях рук. Его крупная голова в такой домашней позе казалась еще крупней, а глаза, такие непривычные без очков, не мигая смотрели на Свиридова, излучая какую-то элегическую печаль. Не помнил Свиридов таким министра.
– Дай бог некоторым выдать хотя бы часть того, что сделал Харитон Викторович. Годами отпуск не брал. Вот преданность делу… А у нас, понимаешь, есть командиры – в субботу на работу выйдет, на понедельник отгул берет. Или там, двадцать четыре дня отпуск, да еще и выслугу лет линейным командирам учитывают, а он идет в добровольную дружину, справку приносит, что хулиганов ловил. Якобы! Смешно, да? Было бы у нас побольше таких Викторычей, мы сейчас не о планах государственных заботились бы, а просили работу у государства… Так как ты думаешь, Алексей Платонович, реально то, что я предлагаю?
. – Вполне, – согласился Свиридов. – Я поеду к Васильчикову.
– Поезжай… Он ведь один ворочает такие дела. Да еще и мешал ему кто-то. Так зажали – с транспорта уходил человек, столько лет потерял. Потому что мешали ему некоторые, со степенями, которых голыми руками не возьмешь. В регалиях да при билете. Такую демагогию запустят – рад не будешь. Как же! Уральский неотесанный мужик да в калашный ряд лезет… Повидаешь Васильчикова – поклон от меня передай. А не успеешь – своему преемнику накажи…
Свиридов слушал и с тревогой ждал, что вот-вот раздастся какой-нибудь важный телефонный звонок или войдут в кабинет с неотложным делом, и разговор вновь будет прерван. Или министр сам должен будет срочно уехать. Надо было торопиться, а с чего начать, Свиридов так и не знал…
– Так вот, Алексей Платонович, сдавай дела главному инженеру – и в Североград, ознакамливайся… И еще! Сегодня в семь тридцать вечера, если не изменится ситуация, – поеду тебя представлять в Центральный Комитет. Не скрою, намечена еще одна кандидатура на Североградскую дорогу. Хочу надеяться, что ты оставишь хорошее впечатление в Центральном Комитете… Затем вынесем твое назначение на коллегию. Есть вопросы, просьбы?
Откуда, из какого потаенного закутка человеческого сознания, нет-нет да возникает чувство осторожности или, скорее, страха – за то, что доброе слово в защиту не только человека тебе близкого, но и против какой-то несправедливости может изменить твою собственную судьбу, вызвать недовольство тобой, заронить подозрение…
И Свиридов сейчас сердился на себя за этот страх.
Вначале он дал себе слово как-то защитить Савелия, помочь ему подняться, добиться у министра достойной должности для Савелия на той же дороге. Не уезжать же ему из города, в который врос корнями. Но постепенно, с приближением решающего момента, он остывал, благоразумие остужало порыв, и, подобно тому как огонь угасающей свечи уплотняет мрак, Свиридов все больше поддавался этому унизительному страху… Искал оправдание… Что ему Савелий Прохоров, в конце-то концов? Да, так случилось, что они жили в одной комнате общежития. Но если разобраться, не так уж они и дружили. Вот с Аполлоном Кацетадзе Савелий дружил – это точно…
– Тогда – всё! – подытожил министр. – К девятнадцати часам будьте в приемной. До встречи!
Министр кивнул Свиридову. И в этом, вдруг каком-то суховатом кивке Алексей Платонович Свиридов почувствовал укор. Чепуха, просто показалось…
2Сквозь заиндевелое стекло автомобиля Свиридов пробивался взглядом к арке семиэтажного дома, что на улице Радищева. Редкие прохожие одаривали вниманием эту тихую улочку, которую давно забыли уборочные машины. Снег здесь лежал твердым чистым настом.
Раза два Свиридов включал двигатель, прогревал салон. Но рокот раздражал, и, едва набрав тепло, он выключал двигатель. Да и по радио сплошной нудеж: диктор городского вещания рассказывал о технологии содержания свиней, точно в городе проживали сплошь специалисты-животноводы. Свиридов перекинул тумблер специальной связи, но она молчала. Селекторная, что проводил его заместитель, – или закончилась, или объявлен перерыв – выяснять Свиридову не хотелось. Неужели даже в этот день он не может быть предоставлен сам себе, отойти от забот дороги, выбросить из головы графики движения поездов, регулировку, передачу, погрузку-выгрузку, капстроительство, сохранность грузов, безопасность движения, детские сады и еще десятки вопросов, которые заботят начальника дороги. Всего лишь на один день! Даже не день, а вечер и ночь…
Правда, кое-кто из помощников точно знает, где находится сегодня Свиридов, но он просил не тревожить, если хоть как-то можно обойтись без начальника дороги. Только сегодня, только один вечер и одну ночь, заслужил он это безупречной службой? Именно безупречной – ни одного выговора за двадцать три года работы. И где – на железной дороге. Даже кадровики в министерстве удивлялись, когда вопрос коснулся назначения Свиридова управляющим главка. Наверное, говорили они, наше упущение, забыли внести в карточку – чтобы живой человек столько лет проработал и без единого строгача?! Конечно, кадровики шутили. Кто-кто, а они-то знали, что именно так и было. А какой Свиридов принял дорогу! Передача одна из низких по сети, графики сплошь и рядом нарушались, по любому показателю отставание. И вытянул Свиридов, вытянул…
Сумерки заметно сгущались, размывая и без того вялые тени, что отбрасывал семиэтажный дом.
А Свиридов все ждал Елизавету…
Впервые Свиридов познакомился с Елизаветой на приеме, устроенном важным иностранным деятелем по поводу подписания контракта о строительстве в Чернопольске туристского гостиничного комплекса. И привез его на прием муж Елизаветы, начальник архитектурно-планировочного управления, к которому Свиридов заехал по какому-то делу, связанному с железной дорогой. Елизавета – в вишневом бархатном платье и черном муаровом жилете – привлекала на приеме всеобщее внимание.
– Послушайте, генерал, а что, если мы с вами забьемся куда-нибудь подальше, пока мой муж поглощен дипломатическим «формолюбством». И как следует поедим, я чертовски голодна, – шепнула Елизавета несколько оробевшему Свиридову.
Латунный блеск собственных четырех звездочек на рукавах кителя в непривычной обстановке смущал Свиридова. И он, кляня себя за то, что поддался уговору, приехал на этот прием, безмерно обрадовался покровительству Елизаветы. А ее ироническое обращение «генерал» прозвучало так мило, тем более что Свиридов по рангу и был приравнен к генералу.
С того вечера прошло полгода, и вот Свиридов сидит в автомобиле, стараясь подавить удушающее волнение. Все давным-давно оговорено. Еще три месяца назад, когда Елизавета впервые пришла к семиэтажному дому, только со стороны шумного проспекта. И он, Свиридов, ждал ее на этом месте. Тогда осень только наплывала бронзой на листья деревьев хрупкого скверика. А теперь вот зима…
Звук хрустящего снега вывел Свиридова из задумчивости. Надо же, высматривал Елизавету под аркой, а она появилась с противоположной стороны.
Еще вчера Свиридов, будучи в Москве, разговаривал с Елизаветой по междугороднему телефону. В память запали ее слова: «Знаешь, каким поступком я отмечу это событие? Я сяду рядом с тобой, на переднее сиденье…» А сегодня Елизавета, как всегда крадучись, забилась в угол автомобиля.
Свиридов, обернувшись, посмотрел в лицо Елизаветы. Под пухлым козырьком теплой вязаной шапочки большие голубые глаза, носик с резким, глубоким вырезом ноздрей, бледные губы, подбородок с ямочкой и широкий розовый бант на шее…
– Ох, Алеша, – проговорила Елизавета. – Ты бы видел его глаза. Самое трудное, Алеша, видеть глаза. Я даже не думала, что будет так тяжко…
