Анатолий Иванов - Вечный зов. Том II
«Врёшь… врёшь! — думал Василий неожиданно спокойно, понимая отчётливо и ясно, что конопатый этот немец действительно врёт. — Верно, танки ваши где-то за Перемышлем, за Дрогобычем… Но так ли уже глубоко продвинулись ваши войска? Львов, Киев… А тем более — Москва?! Нет, нет!»
В голову Василия толчками била кровь, но всё тише и тише, странным образом утихомириваясь.
— Из всех вас самым порядочным здесь является этот человек, этот солдат, — продолжал Грюндель, показывая плетью на Василия. — Мы, немцы, понимаем и ценим солдатский долг, мужество и верность. Этот солдат не бросил своего офицера, это вот дерьмо, которое вы держите на плечах. — Немец ткнул плетью в сторону Назарова. — Если он выживет, будет у… как вас? Василь…
— Кружилин, — проговорил неожиданно для самого себя Василий.
— …будет у господина Кружилина в денщиках. Сапоги будет ему чистить, бельё грязное стирать… — Грюндель резко повернулся к Василию. — Назначаю вас пока старостой этой камеры. Номер вашей камеры одиннадцатый. — И протянул ему плеть.
Василий, опешив и онемев, стоял не двигаясь.
— Берите же! — рявкнул Грюндель.
Василий, теперь даже не вздрогнув от зловещего этого окрика, ещё помедлив, принял плеть.
— Так, хорошо… — усмехнулся чему-то Грюндель. — Хорошо, что вы приняли эту плеть — символ и средство вашей власти над этими безмозглыми существами, кое о чём раздумывая. Думайте, думайте, господин Кружилин. — Немец сделал ударение на слове «господин». — И вы найдёте своё место среди великой немецкой нации, сделаете свою жизнь… К завтрашнему утру составьте список наличного состава вашей камеры — возраст, звание, состояние здоровья… Бумагу вам дадут.
Так же резко повернувшись лицом к угрюмо стоявшим вдоль стены пленным, Грюндель, сдерживая на губах усмешку, отчётливо произнёс:
— За малейшее неповиновение вашему старосте — смерть. За словесное оскорбление его чести и достоинства — смерть. За недостаточное оказание ему знаков внимания, если он таковое в ком-либо усмотрит, — на первый раз публичная порка, на второй раз смерть… Надеюсь, я выразился ясно? Ауфвидерзеен, господа. До свидания…
Взмахнув полами плаща, Грюндель крутанулся и пошёл прочь. Следом загрохотали по бетонному полу коваными сапогами эсэсовцы, затем автоматчики. С грохотом захлопнулась дверь, и в каменном мешке установилась тишина. Люди у стены стояли молча, лишь дышали тяжко и глядели на Василия. А Кружилин глядел на них, только сейчас поняв до конца, в каком же положении он оказался, не понимая, как это произошло, не зная, не представляя, что он теперь будет делать, что вот он сейчас, какое первое слово им скажет.
Василий стоял, опустив безвольно отяжелевшие руки. Потом он почувствовал плеть в правой ладони, приподнял эту плеть, короткую, тяжёлую, сплетённую из жёстких ремней, будто хотел получше рассмотреть её. Плеть была новенькая, только что со склада, кожа резко пахла. Она ни разу не была ещё в употреблении. Люди, стоявшие у стены толпой, молча наблюдали за действиями Кружилина. Наблюдал исподлобья и капитан Назаров, висевший на плечах майора Паровозникова и лейтенанта Кузнецова.
Помедлив ещё секунду-другую, Кружилин размахнулся и швырнул плеть в сторону раковины. А сам опустился на бетонный пол, осел, будто надломился враз, подтянул к лицу колени, спрятал в них голову. Спина его затряслась.
Тогда майор Паровозников глазами попросил кого-то поддержать вместо него капитана Назарова, подошёл к раковине, поднял плеть и протянул её Василию:
— Возьми.
Кружилин не приподнял головы.
— Я самый старший в камере по званию. Я приказываю — возьми. А там видно будет… как ею действовать.
— Никак я не буду действовать.
— Ну, расстреляют тебя, — жёстко произнёс майор. — Легче нам всем, что ли, от этого станет?
Толпа уставших от долгого стояния людей зашевелилась, расползлась по камере. Люди принялись устраиваться, кто как мог. Назарова бережно положили на его место.
Никто ничего Василию не сказал. И сам Василий, приняв от Паровозникова плеть, долго молчал. Потом спросил:
— Унтерштурмфюрер — это что за чин у них?
— Это эсэсовское звание. Соответствует, кажется, армейскому лейтенанту, — ответил майор Паровозников.
Василий ещё посидел недвижимо, поднялся, прошёл к Назарову, сел возле него.
— Как вы себя чувствуете, товарищ капитан?
— Голова кружится. Наверное, от… от этого долгого стояния. А так ничего… Неужели я буду жить?
Назаров за эти несколько дней оброс густой щетиной. На голове у капитана не было ни одного седого волоса, а вылезшая щетина на лице была наполовину белёсой. Это удивило Василия, и он почему-то подумал: неужели с бороды люди седеть начинают?
— Я буду, буду жить, Кружилин! — зашептал вдруг капитан Назаров, лихорадочно блестя глазами. — Ах, сволочи! Что с людьми делают! Со старшим-то лейтенантом этим… Я, назло им, выздоровею! И вырвусь отсюда! Мы с тобой вырвемся вместе. И будем их, гадов, бить, стрелять, давить… Пока ни одного не останется! Пока ни одного… на всей земле!
* * * *
«Да, раньше капитан Назаров был не такой…» — всё размышлял Василий Кружилин, пока их колонна по раскисшей дороге тащилась куда-то в неизвестность. Дорога петляла между жиденьких перелесков с молодой, ослепительно засверкавшей под первыми лучами солнца листвой, мокрой от ночного дождя, иногда выбегала на открытое поле. Грязь была здесь не такой, как в Сибири, как в Ойротии, отметил Василий. Светло-серая, клейкая, точно перемешанная с яичным белком, она крепко присасывала деревянные колодки, и, чтобы из неё выдернуть ногу и сделать следующий шаг, нужно было напрягать все силы.
Солнце часто скрывалось за текущими по блёкло-зелёному небу дымными облаками, и тогда сразу становилось холоднее, ветер пронизывал ветхие лохмотья, и по грязному, давно не мытому телу Василия словно рашпилем шоркало.
Валентин Губарев, хлюпая по грязи, сильно размахивая руками, пристально всматривался зачем-то в перелески и невысокие холмики, часто оглядывался, чем привлёк даже внимание конвоиров. Один из них, пожилой, толстый, с изъеденным в дыры лицом, погрозил спустить на него собаку, а потом шагал сбоку колонны, всё время напротив Валентина.
— Думает, бежать примеряюсь, сволота, — произнёс негромко Валентин. — А я не примеряюсь.
— Hörf auf zu quatschen![3] — угрожающе крикнул немец.
Максим Назаров шагал бок о бок с Василием, согнувшись, уныло глядя в землю. Покрасневшие от холода ладони он беспрерывно совал в рукава полосатой куртки. Сковывающая их цепь была длиной метра в полтора, и Василий, чтобы Назарову было легче, почти всю её намотал на свою руку.
По этой дороге они тащились до полудня, сделав один только привал где-то на открытой поляне. Конвойные приказали им сесть прямо в холодную грязь, и ослушаться было нельзя. Отдых превратился в пытку, лучше бы уж, несмотря на смертельную усталость, идти дальше. Но конвойные по очереди обедали, сидя на взявшихся откуда-то лёгких раскладных стульчиках, подолгу пили из своих фляжек горячий кофе, что-то рассказывали друг другу и на всё поле гоготали. Затем кормили своих собак.
Так, коченея, люди сидели в грязи часа два, если не больше.
Наконец колонну подняли и повели дальше по пустынной дороге. За всё время с самого утра колонну никто не обгонял и навстречу никто не попадался. Жизнь кругом словно вымерла.
Когда люди уже начали падать от изнеможения и голода, дорога заметно поползла вверх между негустых деревьев, и идти стало ещё труднее. Конвоиры теперь оживились, громко орали, требуя держать равнение. Некоторые бегали вдоль колонны, то в одном, то в другом конце её громко, как выстрелы, щёлкали длинные плети. Всё это означало, что колонна приближалась к месту назначения.
И, действительно, вскоре за верхушками деревьев показались тёмные от дождя крыши строений. Миновали пропускной пункт, из будки выскочил высокий солдат, торопливо поднял полосатый шлагбаум, и колонна двинулась дальше. Впереди замаячила какая-то кирпичная башня, по всем признакам водонапорная. А за башней возникли островерхие сторожевые вышки, так знакомые каждому заключённому. «Всё, кажется, пришли», — с облегчением подумал Василий.
Но конец мучительного пути всё не наступал. Водонапорная башня давно осталась позади, а колонну гнали и гнали дальше по залитой грязью дороге, мимо высокого дощатого забора, поверх которого в несколько рядов была натянута колючая проволока, мимо сторожевых вышек. За забором виднелись тёмные постройки заводского типа, высокие кирпичные трубы, некоторые из них жиденько дымили…
Минут через двадцать колонна вышла на мощённую камнем довольно широкую улицу, по бокам которой стояли дощатые, казарменного вида бараки, каменные коробки с редкими и очень маленькими окнами, миновали гараж. Опять показались вдруг сторожевые вышки.
