Владимир Успенский - Неизвестные солдаты, кн.1, 2
– Бее может быть, Тоня… Впрочем, драка – это естественная вещь. – Григорий Дмитриевич затянулся, в трубке затрещало, захлюпало. – Все мы в молодости немножко петухи… Издержки возраста, да.
Антонина Николаевна неопределенно хмыкнула, спросила:
– Ты собираешься его защищать?
– Нет. Мальчишка был пьян.
– Так уж и пьян, – обронила Марфа Ивановна.
– От него пахло водкой, этого достаточно. Беспрецедентный случай. – Григорий Дмитриевич любил употреблять мудреные словечки, угнетающе действовавшие на Марфу Ивановну. – У мальчишки экзамены на носу, а он амурничает, целыми днями курсирует неизвестно где.
– Учит… Я ведь вижу.
– Мама, не оправдывай, – вмешалась Антонина Николаевна.
– Да я молчу… Только учит он.
– Надо, Тоня, принять решительные меры. И прежде всего – изолировать его от теперешней обстановки.
– Что ты предлагаешь?
– Отправить в Стоялово, к Ивану.
– Да, маленькие детки – маленькие бедки, а большие детки – большие бедки! – вздохнула бабка. – Давно ли было – крапивой пригрозишь Игорьку – и ладно все!
– Не грозить, стегать его надо!
– Теперь поздно – за девками бегает, – улыбнулся размякший после чая Григорий Дмитриевич, – крапива не поможет.
– У тебя игривое настроение?! Не понимаю, – возмущенно пожала плечами Антонина Николаевна.
– Что же теперь – слезы лить? Перемелется – мука будет. А ты не возмущайся, Тоня. Дело обговорили, все ясно.
– Звать его, что ли? – заторопилась бабка, радуясь, что разговор кончается мирно.
Игорь вошел в комнату медленно. Остановился в темном углу. Антонина Николаевна надела пенсне. Отец старательно хлюпал трубкой, раскуривая.
– Игорь, – толос матери сух и строг. – Ты понимаешь, что ты сделал?
– Угу. Подрался.
– Боже мой, и ты так спокойно говоришь об этом. – Ведь ты не мальчик, взрослый человек. Отец, слышишь?
– Слышу… Пьяный был?
– Нет, папа. Я уже лотом выпил.
– Все равно. Это плохо.
– Я знаю.
– Ну, а Пашке-то здорово досталось?
– Порядочно, – улыбнулся Игорь.
– Отец, о чем ты говоришь! – возмутилась Антонина Николаевна. – Мама, ты только послушай: они обсуждают, кому больше досталось. Да вы понимаете, с какими глазами я завтра на улицу выйду? Я воспитываю детей в советской школе. А мой собственный сын дерется из-за девчонки, пьет водку, идет через весь город в синяках…
– Но ведь это же я, а не ты, – возразил Игорь. – Я и в ответе.
– Молчи, негодяй! Вот уж не думала, что у меня растет такой эгоист!
Игорь низко опустил голову. Ругань – не деловой разговор, тут не ответишь.
– Ну, вот что, – произнес Григорий Дмитриевич. – Завтра ты едешь к дяде Ивану. Будешь жить там до экзаменов.
– К дяде Ивану? Но как же…
– Все. Без возражений. Возьмешь с собой учебники. Хватит баклуши бить. А теперь отправляйся спать.
Игорь шагнул к двери, но мать остановила его.
– Ты обещаешь, что это не повторится?
– Постараюсь.
Выбравшись из комнаты, Игорь облегченно вздохнул. Будто гора с плеч. Разговор оказался не очень страшным. Ехать к дяде Ивану – не так уж плохо. Надо же в конце концов и позаниматься.
Он вышел во двор. Ночь была прохладной и звездной. В тишине слышалась далекая песня: наверно, в роще за слободой гуляли девчата. Недовольно бормотали что-то сонные грачи в гнезде на верхушке березы.
– В ссылку, значит, – оказал себе Игорь. – В Сибирь, на каторгу… Ну, это ничего, могло быть и хуже. Надо только ребят предупредить, чтобы проведать пришли.
* * *Между лесом и деревней протянулся по косогору колхозный сад. Длинными шеренгами стоят яблоньки на белых от известки ногах. В верхней части сада, что ближе к лесу, – ряды аккуратно подстриженных кустов крыжовника. Среди кустов шалаш сторожа, деда Сидора. Старик въедливый, ко всем цепляется, всех поправляет, и за это кличут его по-уличному Крючком. Прозвище это прилипло к деду давно, никто не помнит его настоящую фамилию. Известна она только в сельском Совете.
В саду дед Крючок обосновался прочно, перетащил в шалаш дерюгу для подстилки, тулуп, медный котелок. Держа под мышкой старую берданку, заряженную солью, несколько раз в сутки обходил свои владения. Мальчишки боялись его – дед стрелял, не предупреждая.
Днем старик поправлял чучела, смотрел, не завелась ли вредная гусеница. Вечером рано ложился спать. До полуночи сад стерег Иван Булгаков. У него маленький шалаш в том конце яблоневых посадок, который почти вплотную примыкает к деревне.
Прожив в Стоялове двое суток, Игорь пошел на дежурство с дядей Ив алом. Прихватили с собой чайник. Пока Игорь бегал к ручью за водой, дядя Иван развел костер, воткнул в землю палки-рогульки.
Пасмурный, сырой день угасал, медленно наползали сумерки, суживая горизонт. Воздух был теплым и влажным от прошедшего недавно дождя. В низине над рекой белым дымком вился туман.
Вся деревня хорошо видна с косогора: два ряда изб, крытых соломой, новый белый сруб правления колхоза. За околицей, возле реки, просторный выгон. Деревня казалась пустой и унылой. Изредка перейдет улицу баба с коромыслом. Трое ребятишек в длинных рубахах копошились у плетня. Щипали траву стреноженные лошади. Игорю скучно было смотреть на затихшую деревню, тянуло в Одуев, к людям.
Хорошо побывать в Стоялове раз в году, когда ясная погода. Походить за грибами, поваляться на лугу. А ведь многие проводят в деревне всю жизнь. И сколько таких – большинство! Они выращивают хлеб, везут в город молоко, мясо. Эти люди необходимы всем, они – основа основ.
– Чего задумался, Игорек? – окликнул дядя Иван.
– Так… Смотрю на деревню, и грустно становится… Ведь тут моя родина. В этих избах прадеды мои жили. Отец, когда молодой был, эту землю пахал. И ты вот… А я будто чужой здесь.
– Отвык, – улыбнулся дядя Иван. – Вот поживешь месяц и уезжать не схочешь… А летом в деревне завсегда веселья мало. Люди с солнцем встают, весь день на работе. Наломаются – и спать. По гостям зимой ходим.
Закипел чайник. Бурлящая вода вырвалась из носика, полилась на костер. Дядя Иван подхватил чайник за ручку, поставил на землю.
– Посмотри, чего Алена в узелок нам положила… Хлеб, сало… Яички есть… Ну, не помрем, парень.
Круто посолив мягкую, еще теплую горбушку, Игорь взял яйцо.
– Забыл про сахар-то я, – огорченно оказал дядя Иван. – Ведь ты же непривычный с нетом чай пить.
– С солью вкусно.
– Это кому как. Вон дед Крючок у нас балованный. Старуха его намедни жаловалась в сельпо – все деньги на сахар изводит. Я, говорит, цельные сутки в одиночестве. Хожу по саду и думаю про разные дела. А думаю чем? Умом. У меня, говорит, от этих размышлениев мозг сохнет, и его надо чаем с сахаром разжижать.
– А ты, дядя Иван, тоже сутки дежуришь?
– Я – нет, сторожу между делом. Днем в бригаде – вечером сюда. По хозяйству Алена справляется, а я тут и а курорте вроде.
– Хорош курорт, по пять часов на сон остается. То-то похудел ты так против зимы.
– Летом мужик всегда худеет… А за этот курорт мне колхоз полтрудодня начисляет. Дело немаленькое. Сам знаешь, трое воробьев у меня. К зиме на обуж и заработать надо… Ну, и колхозу опять же польза.
– А ты почему без ружья, дядя Иван? Сторож ведь.
– Меня и без ружья боятся, – засмеялся тот. – Я с финской ракетницу принес. Сказал парням: как увижу – ракетой стрелять буду. Это не соль. Одежду спалю и мясо до костей прожгу. Теперь во всех соседних деревнях про эту ракетницу знают.
– А я и не видел! Где она?
– У Алены спроси. Где-то в сундуке у нее валяется.
Было уже совсем темно. Дядя Иван бросил в костер бумажки, яичную скорлупу. Поднялся.
– Так порыбалим утром?
– Ты ведь на работу пойдешь…
– До обеда посплю. Косить не придется, дождь будет… – Он вынес из шалаша фонарь «летучая мышь», вытащил закопченные стекла, начал протирать их. Казалось, они, того и гляди, хрустнут в ею больших грубых руках.
Игорь смотрел молча. За эти дни он понял, что дядя Иван совсем не такой, каким представлялся ему раньше. В прошлые годы, когда Игорь изредка приезжал в Стоялово вместе с отцом, он почти не видел дядю, занятого работой. Дядя Иван, бывая в Одуеве на базаре, заходил в гости вместе с женой. И тетя Алена и он чувствовали себя неловко в городском доме, за столом сидели чинно, держа на коленях руки. Ели мало, благодарили за угощение, говорили, что сыты. От сапог дяди Ивана всегда пахло дегтем. Пиджак был узковат в плечах и угрожающе потрескивал – вот-вот лопнет по швам.
Чаще всего дядя Иван забегал ненадолго, на полчаса, оставив лошадь у ворот. Отдавал Марфе Ивановне убитого зайца или связку рыбы, брал у Григория Дмитриевича порох, дробь и тотчас уезжал.
Бабка и дядя Иван уважали друг друга. Для гостя у Марфы Ивановны всегда находилась на кухне стопка водки и соленые огурцы. Когда появлялась строгая, с неизменным пенсне на носу Антонина Николаевна, Иван терялся, становился мешковатым и неуклюжим.
