Георгий Шолохов-Синявский - Беспокойный возраст
Бражинский и Юрий потребовали коньяка и водки, Элька — коктейль.
— Мой любимый, — пояснила она и заговорщицки переглянулась с Максимом.
Юрий выпил водки, потом коньяка и быстро захмелел. Элька неторопливо тянула через соломинку зеленоватую жидкость. Бражинский пил только коньяк маленькими рюмками, длинный нос его залоснился, глаза заблестели.
Он украдкой следил за каждым движением и словом Максима и все время подливал ему то коньяка, то водки. Он надел на себя личину этакого доброго, выдержанного в своем поведении парня, позабывшего все старые обиды и ссоры.
Элька, потягивая через соломинку коктейль, все время улыбалась Максиму и уже не раз под столом пожала ему руку.
Но вот она наклонилась, коснувшись щекой его разгоряченного лица. Максиму почудилось: глаза ее в темной подкрашенной щетинке ресниц завертелись перед самым его носом, как два синих лучистых кружочка.
— Так что же случилось с моим мальчиком? — вкрадчиво зашептала она. — Неужели он совсем забыл свою Элечку? А? Неужели эта неуклюжая мещаночка Лидия так завладела его сердцем?
Максим вздрогнул, как от щелчка:
— Откуда ты знаешь… Лидию?
— Эля Кудеярова все знает. Не удивляйся, миленький. Когда девушка ревнует, она все знает о своей сопернице.
Она захихикала, и Максим не мог понять, шутит она или говорит серьезно.
— Знаешь что? Я однажды видела с тобой эту дурнушку, — приглушая голос, продолжала Элька. — Типичная провинциалка, хотя и москвичка. Пресмешно одевается. Все время поджимает губы. И тебе не скучно с ней?
Максим смущенно отвел глаза, но тут же нахмурился:
— Лида — хорошая девушка. Через год она заканчивает институт и получает диплом инженера, как и я.
— Прибавь — она спортсменка.
— Да… и хорошая…
— Оно и заметно. Знаешь, все спортсменки топорно некрасивы. — Элька презрительно оттопырила губы, добавила: — Очень груба и угловата твоя Лидия. Глаза как тарелки, нос как белая слива.
Максим усмехнулся, но в душе уже начинал злиться.
— Знаешь что? Давай оставим Лидию в покое. Ты не имеешь права о ней судить.
В нем боролись две души — та, что принадлежала Лидии, новым друзьям, институту, будущей работе, и другая — прежняя, отравленная былым общением с Бражинским и его компанией. Он чувствовал, что еще был связан с ними какими-то узами, может быть, надеждой на то, что благодаря заботам матери его оставят в Москве, и он будет продолжать прежнюю праздную жизнь.
Ему была гадка эта надежда и эти ставшие чужими и все-таки чем-то близкие ему в недавнем прошлом люди. Максим хотел спорить с ними, высмеивать их, он не верил ни единому слову Кудеяровой. Ему были противны кривляние Юрки, вежливое нахальство Бражинского. Он сознавал, что после вручения ему диплома у него не было с ними ничего общего. И все-таки он продолжал сидеть с ними, пить и разговаривать.
Его удерживало возле них прежде ребячье, а теперь мужское самолюбие. Ему не хотелось быть в глазах Эльки излишне благонравным. Что ж? Они хотели испытать его, затащили сюда, и он пошел. Они хотят, чтобы он пил… Ладно, он и пить будет.
Бражинский все подливал в его бокал, чокался и казался любезным, как никогда. Максим чувствовал, что пьянеет.
Внезапно Бражинский изменил свое поведение. На его лице появилось уже знакомое наглое и насмешливое выражение.
— Эй ты!. — грубо заговорил он, приближая к Максиму замаслившееся лицо. — Так ты, оказывается, уезжаешь работать на периферию?
— Да, уезжаю, — вызывающе ответил Максим. — Поеду на Ангару, на Сахалин… Куда захочу…
— Куда же все-таки? Неужели так далеко? — Бражинский захохотал прямо Максиму в лицо. — Ты идиот! Осел! Кто же сейчас уезжает из Москвы? Эля, слышишь? Этот ортодокс-комсомолец едет на работу. Жить в бараках, валяться на грязных нарах, кормить клопов… Он хочет быть героем труда… Ха-ха-ха!
— Бедненький. Остается только посочувствовать ему, — вздохнула Элька и снова взяла Максима за руку. — Неужели ты поедешь, родненький? Разве твой отец не может похлопотать, чтобы тебя оставили в Москве?
Максим хвастливо ответил:
— Может. Но я не хочу!
— Он желает остаться до конца непогрешимым комсомольцем, — издевался Бражинский, — как твой Бесхлебнов, — Эля. Тот тоже уехал на целину и вернулся героем.
— Кто такой Бесхлебнов? — спросил Максим и отодвинул наполненный Бражинским бокал.
— А тут один утюг… Элин ухажер… Жених… Избрала себе слесаря не то тракториста… Был на целине два года… Теперь приехал получать орден… Элечка, — захохотал Бражинский, — Мишка, как ни говори, орденоносец, слава, почет, а сам рукавом нос вытирает.
Элька вспылила:
— Заткнись Леопольд. Мишка — славный парень, мой школьный товарищ… друг детства… Макс, я тебя с ним познакомлю. А насчет всего прочего не верь. Леопольд просто завидует…
— Знаешь что, Леопольд, ты все-таки комсомол не тронь, — предупредил Максим. — Не смей трогать, слышишь? Для нас с Элей комсомол был, есть и будет. Правда, Эля?
Элька утвердительно кивнула.
— Я не трогаю… Я только говорю, — осклабился Бражинский.
Хмель, видно, по-настоящему разобрал Леопольда, с него разом смыло наигранно вежливые манеры.
Максим встал:
— Я ухожу…
— Ты куда, Максуэлл? — всполошился Юрий. — А кто же будет расплачиваться?.. У меня же н-нет долларов.
Максим порылся в карманах, бросил на стол две бумажки:
— Сегодня я угощал вас.
Он держался довольно крепко.
За спиной Бражинского уже стоял пожилой официант, укоризненно покачивая головой:
— Не хватит ли, молодые люди?..
— Н-не ваше дело! Получайте свои луидоры и… убирайтесь, — промямлил Юрий.
— Ая-яй, — вздохнул официант, ставя на поднос пустые тарелки. — Молодежь-то, молодежь… Как не стыдно! — И в сторону: — Вот сопляки-то!
Бражинский схватил Максима за рукав:
— Ты не уходи! Слышишь? Ты должен с нами еще выпить.
— Пусти, — вырвал руку Максим.
— Не пущу, — повторил Бражинский и крепче вцепился в его рукав. — Ты в милиции еще не был? В вытрезвителе? Эх, ты… Чистоплюйчик… — Бражинский захохотал.
— Оставь! — с силой вырвал руку Максим и резким движением опрокинул бутылку с вином. Тоненько, пугливо зазвенели бокалы.
— Мальчики, мальчики… перестаньте, — встала между Бражинским и Максимом не на шутку перепуганная Элька.
Неизвестно, чем кончилась бы эта вспышка, может быть крупной ссорой. Могло случиться, вся подвыпившая компания действительно попала бы в милицию, но в эту минуту Элька радостно захлопала в ладоши:
— Вон Аркадий! И Миша. Они нас ищут. Браво, браво! Миша! Мишка! Аркадий! Мы здесь…
Максим взглянул в ту сторону, куда показывала Элька. От двери к их столику направлялись двое мужчин. Бражинский выпустил руку Максима и сразу как-то весь подобрался. Юрка ликующе взвизгнул «Ур-ра», но Леопольд поспешил утихомирить его:
— 3-замолчи, младенец!
Казалось, он приготовился встречать большого начальника. Об Аркадии (Максим заметил это раньше) Леопольд говорил с подобострастием, как о непререкаемом авторитете.
— Макс, как удачно, — сказала Элька. — Вот мы и познакомим тебя с Аркадием Семеновичем и Мишей Беехлебновым. Не уходи, прошу тебя.
Тем временем к столику подошли двое. Один — широкоплечий толстяк с копной черных курчавых волос — Аркадий, другой — в сером, с иголочки костюме, плотный крепыш, загорелый, голубоглазый, с широким лицом и большими, рабочими руками. Он добродушно и застенчиво улыбался.
Максим догадался — это и есть тот целинник, не то тракторист, не то слесарь, о котором так глумливо отзывался Бражинский.
Аркадий держался важно, с достоинством. Он словно нарочно, для большей солидности, выпячивал толстый, обтянутый зеленым свитером живот, держал руки в карманах. Голова у него была круглая, как футбольный мяч, губы толстые, нос с горбинкой, с малиновым бликом на кончике, а веки сильно припухшие, воспаленные, как после многих бессонных ночей; острыми угольками беспокойно и недобро светились черные, чуть навыкате глаза.
На восторженное, почти подобострастное приветствие Бражинского, на радостное, с кокетливым хихиканьем восклицание Эльки «Аркаша! Дядечка, милый!» Аркадий ответил снисходительным поклоном и легким кивком Максиму. Над пухленькой, с алыми ноготками рукой Эли он склонил всклокоченную голову, жадно присосался к ней толстыми масляными губами. На Юрку он покосился брезгливо и даже не ответил на его пьяное бормотание.
— А, эпикурейское племя! Вы, я вижу, принялись за дневное возлияние, не дождавшись меня, — усаживаясь на придвинутый Бражинским стул, проговорил Аркадий. — В такой обильной мере не одобряю… Я за чистые нравы… Это все вы, Леопольд.
— Аркадий Семенович, мы совсем немножко, — стал всерьез оправдываться Бражинский. — Так сказать, в честь нашего друга… Максима… У него сегодня большой день. Он получил диплом инженера.
