Бела Иллеш - Избранное
Третье требование заключалось в том, чтобы Жаткович дал разрешение на издание русинской и венгерской рабочих газет. На это Ходла никак не хотел дать согласия. Он призывал Пари и Галичана подтвердить, что это пожелание идет против здравого смысла, против интересов государства и даже самих рабочих, что это пожелание невыполнимо.
— Если губернатор не имеет возможности дать разрешение на издание рабочей газеты, то пусть запретит и все буржуазные газеты, — предложила, мило улыбаясь, Анна Фоти.
Жатковичу стало невтерпеж. Он хотел спать и раздраженно обратился к Ходле, чтобы тот закончил наконец всю эту волынку.
Ходла пожал плечами.
— В чем дело? — спросил Жаткович.
— Они хотят издавать газету!
— Ладно. Разрешаю.
Светало, когда Жаткович, Пари и Ходла — с одной стороны, и Маккавей, Кошут, Бочек, Сикорский и Анна Фоти — с другой, подписали соглашение.
Из восьми подписавшихся один только Ходла знал, что Фельдман, для которого соглашение гарантировало безнаказанность, уже два дня назад был закопан во рву мункачского еврейского кладбища.
Ходла потому так упорно торговался с рабочими, что считался с необходимостью кое-что выполнить из состоявшегося соглашения, Жаткович же потому был так уступчив, что предполагал ничего не выполнять из того, что обещал.
Оба они ошиблись. Им пришлось выполнить все, что они обещали. Отец Гордон потребовал этого самым категорическим образом, и полковник Бенджамин Ф. Паркер говорил с Жатковичем в таком же духе. Глава государства с грустью повиновался. Ходла хотел торговаться с Гордоном так, как он торговался с рабочими. Но Гордон заставил его уступить.
— Американец выполняет то, что обещает, — сказал он решительно.
— Даже если он обещает бастующим рабочим, большевикам?
— Перед богом нет различия между начальником полиции и вонючими большевиками, — елейным тоном сказал отец Гордон.
А потом, увидя разочарованное лицо Ходлы и думая, что хитрый чех все равно знает, кто является настоящим главой подкарпатского государства, он прочел ему небольшую политическую лекцию.
— Большевизм является, конечно, движением против бога. Каждый верующий христианин от всего сердца ненавидит большевизм. Но каждый умный человек знает, что раздавить большевизм нужно не под Карпатами. Если заводчики Подкарпатского края в течение некоторого времени будут зарабатывать немножечко меньше, от этого большевизм не выиграет. Зато, обрекая рабочих Подкарпатского края на нищету и отчаяние, мы этим самым ставим под угрозу снабжение амуницией находящейся в Галиции польской армии. А теперь это самое важное, господин начальник политической полиции.
Ходла был вполне удовлетворен этим объяснением. Он почти восхищался Гордоном и решил впредь вместо курения жевать резину. Резину он жевал, правда, только два дня, но указания отца Гордона с этого времени всегда выполнял точно.
Тюрьмы опустели. После тринадцатимесячного заключения возвратились из лагерей для интернированных и бойцы Красной гвардии. Те двенадцать человек, которые вместе с Миколой и Кестикало все еще жили в лесу, тоже вернулись домой. Микола и няня Маруся переехали в Сойву. Кестикало опять сделался кузнецом в Верецке и ходил работать в окрестности — иногда даже в Польшу — в деревню Лавочне. Я остался в Ужгороде — редактором газеты.
После окончания забастовки Ходла арестовал только одного человека, и то с одобрения отца Гордона, — Эрно Седлячека.
Чехословацкое правительство за два дня до прибытия Жатковича освободило Седлячека от поста полномочного правительственного эмиссара. После того как губернатор на вокзале обошелся с ним явно недружелюбно, он вспомнил о том, что является старым деятелем рабочего движения. Пока в гостинице «Корона» происходил банкет в честь губернатора, Седлячек пошел в Дом рабочих.
«Если можно будет, — думал он, — я сорву забастовку и тогда буду героем дня. Если это не выйдет, я стану во главе забастовки и вернусь в Прагу одним из вождей левого крыла рабочего движения».
В Доме рабочих с ним никто не стал разговаривать. Не избили его только потому, что, как все понимали, он хотел именно этого. Но его сторонились, и с кем бы он ни заговаривал, ответа не получал. Только один из русинских лесорубов, у которого на голове был большой жировик, счел нужным просветить Седлячека относительно того, что «праздничное» обжорство происходит не здесь, а в гостинице «Корона».
Седлячек пошел домой. Он решил оставить Подкарпатский край и вернуться в Прагу. Там всегда можно что-нибудь делать. Пока он укладывался, железнодорожники забастовали. Когда поезда опять начали ходить, Ходла арестовал его.
В течение трех дней Седлячек напрасно требовал, чтобы его допросили. Наконец, на четвертый день, Ходла велел привести его к себе и сообщил, что он обвиняется в переводе на чешский язык воззвания, призывавшего к забастовке. Услышав это, Седлячек захохотал.
— Я буду рад, господин Седлячек, — сказал Ходла, — если вам удастся доказать, что вы невиновны.
Седлячек рассердился.
— Как можно доказать, что человек не сделал чего- нибудь?
— Это дело ваше, господин бывший правительственный эмиссар!
В течение двух недель Ходла через день-два допрашивал провалившегося эмиссара, потом, когда отцу Гордону эта игра надоела, Ходла переслал Седлячека в сопровождении двух жандармов в Кашшу и велел там отпустить его на свободу. С первым же поездом Седлячек поехал в Прагу и прямо с вокзала отправился в канцелярию председателя совета министров. Но как раз накануне Тусар передал власть беспартийному, так называемому чиновничьему правительству. Задачей чиновничьего правительства было обуздание все более радикализирующегося рабочего движения. И первым социал-демократом, попавшим в руки заместителя нового председателя совета министров, был Седлячек. Он выслушал жалобу «наменьского героя» с большим нетерпением, неоднократно предупреждая его, чтобы он говорил покороче, так как время — деньги. Когда Седлячек рассказал обо всем происшедшем с ним, заместитель премьера ответил, что «герой», собственно, должен радоваться — ведь его освободили, несмотря на то, что он не смог доказать свою невиновность. В секретариате социал-демократической партии ему посоветовали держаться пока подальше от политики, потому что человек, отрекшийся перед полицией от солидарности с бастующими рабочими, компрометирует партию в глазах общественного мнения.
Но печальнее всего было письмо, полученное Седлячеком от пилзенского пивного картеля. Дирекция картеля высказывала мнение, что, так как республика нуждается в работе Седлячека, недопустимо занимать для частных дел ни одной минуты его рабочего времени. По этой причине дирекция с большим сожалением освобождает «наменьского героя» от поста главного уполномоченного картеля.
Седлячек бегал от одного к другому, но безрезультатно.
На этот раз ему не удалось заработать ни на том, что он старый социал-демократ, ни на том, что он обнаружил такое большое мужество в войне против Советской Венгрии. Старые друзья, товарищи и знакомые покинули его. Один только Лихи, состоявший в это время опять профессором университета, предпринял кое-что, пытаясь помочь Седлячеку, но тоже безуспешно.
Когда Седлячек убедился, что ни в Праге, ни в Брно ничего добиться не сможет, он написал письмо отцу Гордону. Откровенно обрисовав перед миссионером свое положение, он просил у него содействия в своей борьбе за реабилитацию.
Отец Гордон опять поставил Седлячека на ноги, хотя, правда, не так, как представлял себе это «наменьский герой». По просьбе пресвитерианского пастора, «Берегский союз виноделов» поручил Седлячеку представительство в Праге.
«Наменьский герой» сделался агентом по продаже вина. Он оказался чрезвычайно талантливым агентом, и не в малой степени его заслугой являлось то, что берегское вино быстро завоевало популярность среди таких убежденных потребителей пива, как жители Чехии и Моравии.
Жаткович царствует
С такой же быстротой и энергией, с какой отец Гордон постарался устранить Седлячека из Подкарпатского края, он принял все меры для того, чтобы Пари там остался. Он боялся, что французское правительство, принимая во внимание советско-польскую войну, может заменить Пари таким французским генералом, которого русинский народ еще не знает и, следовательно, еще не ненавидит. Во избежание этого Гордон — через «Дженерал моторе» — оказал соответствующий нажим на чешское правительство, чтобы оно ходатайствовало о продлении командировки Пари, и на французское правительство, чтобы оно удовлетворило ходатайство чехов.
Гордону нужен был именно этот французский генерал, которого народ ненавидел и который поэтому не мог быть опасным конкурентом для Жатковича. Отец Гордон считал Пари из-за его марокканских манер очень глупым, и это тоже говорило в пользу Пари.
