Семьдесят два градуса ниже нуля. Роман, повести (СИ) - Санин Владимир Маркович

Когда-то Семёнову попалась в руки научно-фантастическая книжка, и из рассказов очень запомнился один, поразивший его тонким проникновением в тайну создания коллектива.

Сливки человечества, пять или шесть выдающихся людей, летят на космическом корабле к доселе недостижимой звезде, и среди них — психолог Бертелли, редкостный простак и невежда, неведомо почему попавший в число избранных. Его неприспособленность к трудным условиям полёта, добродушие, лишь подчёркивающее его тупость, делают Бертелли объектом постоянных насмешек, которые становятся, правда, чуть дружелюбнее, когда он обнаруживает незаурядные способности к пантомиме. Всю дорогу этот недалёкий человек потешает экипаж, так и не понявший, зачем послали в космос такую бездарь, и лишь когда корабль возвратился на Землю, его командир узнал, что Бертелли — великий клоун, известный всему человечеству. А в число избранных его включили потому, что им, выдающимся учёным-мыслителям и космонавтам, нужно было «немного смазки». И Бертелли это задание выполнил! Он никому не давал скучать, он был той отдушиной, куда уходили гнев и отчаяние, тоска и раздражение, он был мальчиком для битья, великим Инкогнито — врачевателем душ!

Саша Бармин, чуткий к малейшим нюансам человеческих отношений, с его счастливой способностью растворять зло в собственной доброте — был той самой смазкой, без которой шестерёнки механизма, называемого коллективом, могли бы начать скрипеть.

Семёнов вспомнил: книга с этим рассказом была последней, которую читал Андрей, и в содержании против названия «Немного смазки» стоял крестик.

Филатов и Осокин

После окончания первого своего дрейфа Филатов работал в мастерских Института. Шла подготовка к очередной антарктической экспедиции, сроки были сжатые, приходилось авралить, и он задерживался допоздна. В тот день закончили ремонтировать тягач для Новолазаревской, куда Филатова прочили механиком, все разошлись, а он остался — для себя хотелось отделать машину поаккуратней. А в полночь, возвращаясь домой, услышал чьи-то крики и увидел в свете уличного фонаря девушку, которая прижалась к забору новостройки и отбивалась спортивной сумкой от трёх явно подвыпивших парней.

Охоты ввязываться в потасовку у Филатова не было: парни здоровые, намнут бока, но девушка крикнула: «Помогите!» — и теперь уже мимо не пройдёшь. Ощущая знакомую дрожь в мускулах, он подошёл поближе.

— Бросьте, ребята, — дружелюбно предложил он, и тут же получил сильнейший удар в челюсть, от которого шлёпнулся на тротуар.

— Отдохнул? А теперь проваливай!

Ощупав гудящую голову, Филатов поднялся, попятился от стоявшего наготове рыжего детины с весёлыми навыкате глазами и, сделав простоватую испуганную физиономию, вдруг резко ударил его носком ботинка под колено. Боль от такого удара дикая, детина заревел, и двое дружков, оставив девушку, бросились ему на помощь.

Дрался в своей жизни Филатов часто, дрался жестоко и беспощадно, особенно с теми, кого считал подонками; много коварных приёмов, которые он сначала испытал на себе, а потом искусно перенял, сделали его опасным противником, и редко кто из ребят, знавших его, по своей охоте с ним связывался. А тут подонки были тёмные, у одного в руке блеснул кастет, другой щёлкнул ножом, и с ними Филатов считал себя вправе драться без всякого кодекса. Того, что с кастетом, Филатов ударил ногой в пах — страшной жестокости удар, после которого человек превращается в извивающегося червяка; от взмахнувшего ножом ловко увернулся и, подпрыгнув, саданул ему ребром ладони по переносице.

Постоял, удовлетворённо слушая рёв, проклятья и угрозы подонков, подумал, стоит ли добавить, и решил, что на сегодня они своё получили.

— Бежим, крошка!

Он схватил за руку девушку, которая замерла у забора, и силой потащил её за собой по пустынной улице.

— Сюда!

Они нырнули в подъезд и тихо поднялись на пятый этаж панельного дома. Филатов долго шарил ключом по замку, открыл наконец дверь и кивком пригласил девушку войти. Она колебалась.

— Да входи!

— Меня в общежитии ждут, — нерешительно сказала она.

— А мне какое дело? Иди, если хочешь.

— Я одна боюсь.

— Ну, а с меня тоже хватит, — буркнул Филатов, косясь в зеркало на распухшую щёку.

Девушка вошла, осмотрелась.

— Вы здесь один живёте?

— Один. Ужинать будешь?

— Нет.

— Ну, а я голодный как волк. — Филатов повесил на вешалку пиджак, исподлобья посмотрел на девушку. Невысокая, но складная, короткие, под мальчишку, волосы, голубые глаза. Ничего себе. — Между прочим, Веня.

— Надя. А ловко вы их! — Она ещё не остыла от волнения, и голос её вздрагивал. — Я думала, у меня сердце выпрыгнет. Одного, второго, третьего — как в кино!

— Лучше бы в кино, — возразил Филатов. — Если б тот, длинный, воткнул в бок перо…

Он пошёл на кухню, поставил на плиту сковородку, достал из холодильника яйца и колбасу.

— Входи, не съем.

— У вас губа разбита и щека синяя. Больно? Холодный компресс нужно сделать.

— До свадьбы заживёт.

— А вы вообще кто?

— Механик.

— А я студентка второго курса института физкультуры.

— По ночам зря ходишь, студентка.

— Я с тренировки, нам зал дают поздно.

— Так яичницу на тебя жарить?

— Спасибо, не хочу.

— Не хочешь — иди спать, вон в комнате кровать.

— А если я останусь, вы… вы…

— Ещё чего! — презрительно бросил Филатов. — Вот что, крошка, топай в комнату и можешь забаррикадировать дверь комодом. А проснёшься рано — дверь без ключа захлопывается. Вопросы есть?

— А вы где спать будете?

— Не твоя забота, шагай, шагай!

Поужинав, Филатов постелил себе в кухне на полу, улёгся и долго не мог заснуть. Ныла челюсть, мешал полувыбитый зуб, и никак не проходило возбуждение после нежданного и опасного происшествия. Лежать на пальто было жёстко и неудобно, и он злился на девчонку, из-за которой не отдохнёт как следует: не будь у неё такое перепуганное лицо, мог бы лечь в комнате на диване. Зал им поздно дают, шастают по ночам, и поэтому люди должны в больницах лежать, хотя не люди, поправил себя Филатов, а подонки, особенно этот, с глазами навыкате, рыжий, с кулаком что свинчатка…

Когда в половине седьмого Филатов проснулся от звонка будильника, в дверях кухни, одетая, стояла Надя. Теперь она выглядела куда уверенней, и Филатов ещё раз отметил, что девчонка складненькая и что ей очень идёт короткая юбка.

— Не выспались? — сочувственно спросила Надя.

— Ерунда. — Филатов встал и натянул брюки. — Извиняюсь.

— Так я пошла, — глядя чуть в сторону, сказала Надя.

— Будь здорова, крошка. — Филатов кивнул и поставил на плиту чайник.

— Могли бы хоть чашку чаю предложить… спаситель!

— Считай, что предложил. Только мне некогда, сама пошуруй в холодильнике.

Филатов пошёл в ванную.

— Не очень-то вы любезны.

Филатов остановился и положил руку ей на плечо.

— Послушай, крошка, я в кавалеры не набивался и с цветами тебя не караулил. С чего мне расшаркиваться? Шуруй.

Вернувшись через несколько минут на кухню, он увидел на столе тарелку с бутербродами, чашки с кофе и одобрительно кивнул.

— Молодец, крошка.

— Убедительно прошу вас отныне не называть меня этим дурацким словом!

— Почему это «отныне»? — весело удивился Филатов, осторожно откусывая от бутерброда. — Ты что, жизнь со мной собралась вместе прожить?

— А разве вы после всего не захотите больше со мной встретиться?

Филатов присвистнул.

— После чего это — «всего»? После того, как я на полу, как собака, дрых?

— Если б захотели, легли бы на диване.

— Спасибо за разрешение. Тебе сколько лет?

— Девятнадцать.

— А мне двадцать три. Можешь не «выкать».

— Ты всегда так поздно работаешь?

— А что?

— Заходил бы тогда за мной, у меня четыре раза в неделю тренировки в одиннадцать вечера кончаются.

Филатов развеселился.