Анатолий Голубев - Мир без милосердия
Русский понимает, что обоих сейчас мучает одно — голод. Он не догадывается о вчерашнем... Но знает, что чувство голода будет расти с непостижимой быстротой, и вот уже невозможно думать ни о чем, кроме еды.
Французская «техничка» догнала их внезапно. Из окна почти по пояс вылез Оскар, каким-то чудом удерживая руль машины. Он что-то прокричал Крокодилу. Тот кивнул и в свою очередь что-то крикнул менеджеру. Русский не понимал слов, но понял, о чем идет речь. Крокодил просил есть. Нет еды — нет сил. Спазмы терзают желудок.
Но Оскар только развел руками и показал на следовавшую перед «техничкой» русских машину главного судьи. Любая передача продуктов вне зоны питания — дисквалификация. Вместо еды французский менеджер начал давать длинные и громкие указания, на которые Крокодил даже не реагировал. Он лишь изредка поворачивался к менеджеру, словно спрашивая: ты еще здесь? Наконец французская «техничка» откатилась назад. И они вновь остались вдвоем.
«Вот французы! — подумал русский. — Даже в гонке без девки обойтись не могут! И зачем она им здесь?»
Он не знал, что на заднем сиденье машины видел жену Крокодила. Даже если бы знал, не понял, зачем она тут. Как, впрочем, не понимал этого и сам Крокодил.
«И обедать без вина не могут». Он вспомнил, как французский менеджер к каждому обеду приносил и ставил на стол бутыль сухого вина, и делал это под незлобивые шуточки всего зала. Воспоминание об обеде напомнило о голоде.
Сквозь очередной маленький городок прокатились с триумфом. У дверей кафе и баров толпились веселые, беззаботные люди, радостно приветствовавшие лидеров криками. И в руках многих светились золотом кружки прохладного пива, которые они поднимали высоко над головой, как бы провозглашая тост в честь будущих победителей.
A Крокодил в это время думал лишь о большом, в полбатона, сандвиче, который держал в руках толстяк, стоявший на повороте, у самой дороги. Крокодил пожалел, что заметил толстяка слишком поздно, иначе наверняка выхватил бы у него булку. Огромный сандвич все никак не шел из головы, хотя городок давно остался позади.
Теперь Крокодил сидел за спиной русского и почти не выходил вперед. А тот гнал с такой скоростью, что Крокодил боялся, как бы вот-вот не отвалиться. Он готов был поклясться, что Рыжий замыслил бросить его одного.
Русский, откинувшись, посмотрел назад. Крокодил ехал с бледным лицом, стиснув зубы и поочередно растирая грудь и живот то одной, то другой рукой. Даже он, не знакомый с Крокодилом, понимал, что тот обречен. Русский машинально повторил жест Крокодила и вдруг нащупал в нагрудном кармане какой-то плоский кусок. Он подумал, что это грудная мышца, которую от боли и усталости просто не ощущает. Тем не менее мокрой от пота перчаткой залез в карман и вынул облепленный хлебными крошками большой плоский ломоть белого куриного мяса. Не поверил своим глазам. Растертое мясо казалось комком обычной бумаги. Он поднес его к носу, чтобы убедиться хотя бы по запаху, что это мясо. Но в нос ударил лишь запах пота.
Русский оторвал зубами несколько толстых волокон и разжевал. Он почувствовал, как ласковое тепло разлилось по телу, как спазмы, терзавшие желудок, утихли. Судорожно глотнув несколько раз, он понял, что теперь сил хватит до самого финиша. Он не только дойдет, но уже никто не остановит его на пути к победе...
Русский торжествовал. Крокодил, следивший за ним долгим взглядом и видевший, как тот рвал зубами кусок мяса, сглотнул слюну, и отвернулся. Какое-то мгновение они ехали словно в тревожном ожидании событий, которым суждено изменить отношения друг к другу. Русский с зажатым в мокрой перчатке куском курятины. Крокодил — и русский не мог не ощущать на затылке его взгляда — сзади, все тяжелее оседая в седле.
Внезапно русский придержал машину. Они поравнялись и поехали рядом. Русский откинулся назад и, бросив руль, разорвал руками кусок курятины и большую — почти в две трети — часть протянул Крокодилу. Тот посмотрел на русского внимательным, оценивающим взглядом. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Ни одной искры не вспыхнуло в глазах. Лишь когда Роже протянул руку за мясом, челюсти непроизвольно сделали глотательное движение. Крокодил медленно, волокно за волокном жевал куриное мясо, стараясь то ли продлить удовольствие, то ли боясь, что пища, столь страстно желаемая, вызовет новые спазмы в желудке.
Так они и ехали под удивленными взглядами из машин сопровождения. Ехали, будто два подростка, вдруг решивших из озорства перекусить на ходу во время, загородной прогулки. Потом Крокодил и русский разом припали к рулям и заработали вновь.
Теперь Дюваллон напоминал гоночную машину, только что заправленную высококачественным бензином. Не говоря русскому ни слова, он вылез вперед и, не давая себя подменять, начал наращивать скорость. «Маршал», проехавший с доской, еще больше убедил, что решение заработать в полную силу весьма своевременно.
Они неслись, экономно прижимаясь к заборам, к длинным рядам зеленых декоративных кустов, к стенам домов, чтобы укрыться от встречно-бокового ветра и хоть на йоту, еще на одну йоту увеличить и без того высокую скорость.
Когда пошла последняя миля, Крокодил поравнялся с русским. Показал растопыренные пять пальцев и провел ладонью по горлу. «До финиша — пятьсот метров», — понял русский. Крокодил согнул ладонь в крутую скобу. «Разворот перед финишем на 180 градусов», — расшифровал русский. Затем Крокодил приложил к губам палец. «Надо быть осторожнее», — перевел русский и согласно кивнул головой.
Но, когда они подлетели к крутому повороту, оказалось, что русский понял Крокодила не совсем точно. Роже остановился и, балансируя на колесах, жестом показал русскому, чтобы тот первым выезжал на аллею городского парка, в трехстах метрах от которой лежал финиш. Аллея шла сквозь толстостенный людской коридор. Русский еще не понимал толком, что происходит. Готовый к финишному спринту, он осторожно косил взглядом на Крокодила, ожидая от него коварного броска из-за спины — вполне обычного явления на финише.
Когда до белой линии и клетчатого флага осталось с десяток метров, русский не выдержал и рванулся в спринте, еще не веря, что выигрывает этап. Он боялся, что именно сейчас, на последних метрах, может кто-то или что-то отнять у него победу.
Русский механик, как пушинку, снял победителя с машины и сквозь толпу умиленных зрителей понес к трибуне. Рыжий оглянулся. Крокодил, спокойно переехав белую линию, стоял в седле и тихо покачивал рукой в приветствии. Только он, Крокодил, знал, что этот жест адресован не зрителям, не журналистам, а этому парню, который поделился с ним куском курятины и сделал его — теперь это почти не вызывало сомнений — победителем гонки...
Первым после душа его перехватила Цинцы. И он, не жалея красок, рассказал ей все о разделенном куске белого мяса. В устах Крокодила это звучало исповедью, и Цинцы давно не видела его таким восторженным, словно цинизм умудренного опытом профессионального солдата отступил перед происшедшим. Лишь одного не мог правильно произнести — длинную и чудовищно сложную фамилию русского: «Тцукха-рууссинкофф». Весь вечер Крокодил охотно и легко отвечал на десятки вопросов настырных журналистов и не испытывал, что случалось редко, никакой раздражительности.
Один из репортеров английской газеты, уходя, передал ему последний номер журнала «Уорлд спортс».
— Мистер Дюваллон... — пояснил он. — Здесь рассказ о похоронах вашего друга Тома Тейлора. Счел своим долгом вам его привезти...
Оставшись наконец один, Крокодил долго сидел, не решаясь раскрыть журнал. В этот день, так горько начавшийся и так радостно закончившийся, он впервые не вспомнил о бедном Томе.
«Мы не властны над прошлым — оно сильнее нас, и в его власти прийти к нам в любую минуту, когда нам вдруг покажется, что ничего не было на свете и вся жизнь начинается только сейчас».
Роже смотрел на цветной портрет Тома на обложке. Том улыбался. Но в его улыбке, в уголках рта жила какая-то горечь... Возможно, скорбный оттенок улыбке придавала жирная черная рамка, в которую был обрамлен портрет.
Крокодил наугад открыл один из разворотов.
«...даже облака оплакивают Тома. И может быть, только здесь он принадлежал жене, как никогда. Вечно ее место занимали то менеджеры, то газетчики, то любовницы, слухи о которых доходили до нее, но она не то чтобы не хотела им верить — просто игнорировала сам факт возможной измены.
На колоссальный венок от дирекции «Тур де Франс», венок из лучших французских роз, падали капли английского дождя. Переполненная деревушка, в которой Тейлор родился, маленькая церковь двенадцатого века стали местом последнего прощания с Томом.
Шел дождь. Прямой, сильный, крупнокапельный. И все молили бога, чтобы внезапный шторм не помешал проводить в последний путь Тома Тейлора.
В церкви собрался весь цвет мирового велосипедного спорта. Не было только лучшего друга Тома — лидера французских гонщиков Роже Дюваллона. В эти дни он начинал гонку по дорогам Канады. Словно продолжал дело, которому служил до конца его друг...»
