Анатолий Знаменский - Иван-чай. Год первого спутника
— Ты по забывчивости не уволила Прокофьева?
Надя взволнованно вздохнула в трубке:
— Прокофьева я не видела, а вот тебя, боюсь, придется рассчитывать! Что ты там творишь? Скандал на всю контору, заявления какие-то на тебя потащили директору! Приходи, жду.
— Ты скажи, где Сашка. Со мной ничего не случится. Ну?
Надя не ответила, обиженно положила трубку.
Табельщицу он разыскал в механическом. На вопрос о Прокофьеве Майя строго насупила подбритые бровки и молча показала в список на фанерном листе. Табель свидетельствовал, что лучший токарь Прокофьев уже второй день числится в прогуле.
19
Почему все-таки так трудно?
Стокопытова ты, Терновой, вновь расстроил и заставил нюхать пробирку, Надю обидел без явной причины. Уже во второй раз. Какой же ты человек, если около тебя даже близким людям жить неуютно? Может, все-таки полегче нужно?
Работать не мог. Достал наряды и справочники, бессознательно тасовал их, как гадалка тасует карты. Потом неизвестно по какой причине в руках оказался ключ от сейфа, и Павел с той же бессознательностью начал царапать продырявленную, напоминавшую ломоть сыра стенку выдвижного ящика. Занятие это, по-видимому, служило нервной разрядкой не только ему, но и самым благонамеренным его предшественникам. Они-то, словно жуки-древоточцы, и превратили за долгие годы крашеную доску в некие бесплодные соты, ячеистую древесину.
Да, трудная у него жизнь. Как было хорошо когда-то, после смены растопить печурку в балке, выпить горячего чаю и упасть замертво на промазученные нары. Тощая телогрейка под боком была куда мягче, чем нынешняя чистая постель на пружинной кровати. В лесу Павел понятия не имел, что такое бессонница.
А руки? Были они когда-то смуглыми, почти черными от въевшейся солярки, ныли по ночам от работы, а в душе было светло и покойно. Теперь все наоборот.
А не бросить ли все к дьяволу? Что в самом деле, тебе больше всех нужно? Пыжов вон требует делать глупейшую, никому не нужную работу — неужели и это вытерпишь?
Пришел Эрзя Ворожейкин. Деловито положил перед ним список закрепленных за звеном тракторов, присел к столу. В нем что-то переменилось: исчезла куда-то прежняя лихость, задиристая беззаботность. Он ткнул черным пальцем в список:
— Я вот чего хотел, Павел Петрович… Трактора эти мои?
— Ну, твои. За тобой закрепленные, — тупо кивнул Павел.
— Так вот, я думаю, нужно обезличить узлы. Взаимно заменять! Можно?
— Зачем? — вяло спросил Павел.
Эрзя посмотрел на него как-то странно, будто не узнавая:
— Как зачем? Не вам спрашивать! В запасе надо держать отремонтированные узлы. Пришел трактор в ремонт — раз, два — и в дамки!
«Вот так раз! А ты все-таки порядочная скотина, Терновой! — сказал себе Павел. — Выдумал, что людям непонятно все, что ты делаешь! Одиночкой себя посчитал! А Эрзя уже на «вы» обращается, даже холодок по коже. Ну-ка, что там?»
Разобраться, впрочем, не так уж трудно. Он разрешил Эрзе менять коробки передач, воздухоочистители и прочую мелочь, об остальном пообещал договориться у начальника. Предложил было бригадирство, но Эрзя только засмеялся в ответ.
— Вы лучше доску показателей поскорее восстановите. Хоть за мой счет. Теперь она понадобится, — заметил он.
— Плотники говорят: резьбу, мол, не с чего делать. Ни липы, ни другой мягкой породы нету.
— А без всякой резьбы, простую! И без липы! Приказ составил?
— Насчет поломки доски я приказ не писал, — сказал Павел. — Это дело Турмана. А лучше было бы… и вправду восстановить ее без всяких санкций. Ты как думаешь?
Эрзя почесал в затылке, засмеялся.
— Давай бумагу. Сделаем заявление, чтобы за наш счет. И Тараника заставлю подписать.
Он вышел, а Павел с неожиданной энергией принялся за наряды. Потом схватил бумагу и стал сочинять приказ об узловом методе ремонта.
Гора с плеч!
Хорошо, когда вокруг свои люди! Мы еще повоюем, Терновой!
Отложив на минуту перо, заметил пристальный, чрезвычайно заинтересованный взгляд Эры Фоминичны. В ней сегодня что-то решительно изменилось к лучшему. Она, казалось, даже забыла его недавнюю оплошность — нелестные слова о муже.
Перемена, по всей видимости, имела глубокие корни, потому что Эра Фоминична явилась в необычном для нее очень простом платье из серенького штапеля, что, кстати, заметили еще утром все сотрудники, за исключением Павла. Теперь заметил и он. Эра не надела того черного платья из креп-фая, что вовсе сваливалось с плеч, делало ее роковой пиковой дамой, ни другого — лилового, что очень молодило ее, ни третьего — из голубого панбархата. А на лице Эры Фоминичны Павел впервые заметил следы нешутейной озабоченности, и это как бы примирило его с нею.
Васюков глянул на часы и хлопнул дверкой тумбы, давая сигнал на обеденный перерыв. Когда все вышли, Эра Фоминична искательно и напряженно взглянула на Павла, попросила его задержаться.
— Я вас очень прошу, Павел Петрович, — умоляюще сказала она. — У меня к вам большая просьба.
Павел никуда не спешил, но что случилось с Эрой?
Он чувствовал, что ей мучительно трудно говорить с ним — в этом было что-то противоестественное и, прямо говоря, вынужденное.
— Наш Веник может попасть под суд, — преодолев волнение, сказала Эра Фоминична. Порывистым движением выхватив платочек из рукава, осушила закипевшие на гнутых ресницах слезы. И предупредила возможное удивление Павла доверительным прикосновением легких пальцев к грубоватой руке. — Мы совершенно растеряны, Павел Петрович. Муж подал мне эту мысль: поговорить с вами, ведь он очень ценит вас.
Что такое? Пыжов его ценит? Ну и новость!
— Вы можете помочь нам спасти семью.
Острое любопытство избавляло его сейчас от обычного тягостного смущения перед этой женщиной.
— Что случилось-то, не пойму я? — спросил Павел.
— Видите ли, наш Веник… — Эра вновь прибегла к носовому платку. Из ее обрывочных фраз он кое-как понял суть дела.
Оказывается, ее Веник с неразлучным Валеркой поздним вечером ломились в общежитие девчат на Кировской, разбили окно и проникли в комнату. Но там, на беду, оказался парнишка, защитник девичьего покоя. Друзья, конечно, избили его, пустив в ход табуретку. Теперь пострадавший лежит в больнице, хотя, как свидетельствуют врачи, ничего серьезного нет, скоро его выпишут. Но мальчикам так или иначе грозят неприятности.
Побили и будут отвечать. Тяжело, конечно. Но как умело, тактично можно обо всем этом рассказывать! Как все невинно получается. Нет, ты, Терновой, слушай, учись!
— Вы же сам, Павел Петрович, молодой человек! — с жаром, снижая голос до шепота, внушала Эра Фоминична. — Мало ли что случается в вашем возрасте? Представьте, что и вы с кем-то не поделили успеха у девочек — мы взрослые люди. — Губы ее, в помаде, обсыхали от волнения припаленной корочкой. — Не поздно еще все уладить! Ну, повздорили молодые люди, попробуйте в этом разобраться. И разве весь смысл в отместке? Ведь это ужасно некрасиво — мстить!
«Какова женщина! Все моральные нормы знает назубок, и в одну минуту все их перевернет себе на пользу, а там хоть трава не расти».
— Нельзя же, право, из-за какого-то нелепого случая портить жизнь мальчику! — продолжала настаивать Эра. — Он всегда был ужасно сообразителен, у него склонности к высшей математике, а сейчас он увлекся кибернетикой! Может выйти ученый с именем, и вот…
— Из Веника? — не на шутку удивился Павел.
«Из Веника при любых обстоятельствах выйдет Метла, да и то, если за него вовремя взяться!» — хотелось сказать напрямик, но он все-таки сдержался, пощадив материнские чувства.
— Как жаль, что вы ближе не познакомились… Вы заходите, заходите к нам обязательно. Даже сегодня, мы будем все очень рады! И муж…
— Спасибо, — сказал Павел, и по его глазам Эра поняла, что он бесстыдно рассматривал ее, как неодушевленный предмет, чем-то удививший его.
— Скажите прямо, что я должен сделать? — Павел откровенно глянул на часы. А Эра успела заметить, что даже часы его не заслуживают уважения: у них стекло с трещиной. Разбил, наверное, копаясь на трассе в барахлящем моторе.
— Как же вы не поймете? — дернула сухим языком по губам-корочкам Эра Фоминична. — Дело в том, Павел Петрович, что все зависит от… того паренька. Если он не будет подавать в суд, то все и уляжется само собой. С ним хорошо бы поговорить, убедить его. И мы просили бы…
— Странно. Почему я?
— У вас, извините, большой авторитет. Вы разве не замечаете? А паренек — он вас знает, и девочки тоже. Ну, он заходил к вам совсем недавно, я только не упомню фамилии. По-моему, что-то насчет увольнения.
Словно железным прутом с оттяжкой ударили Павла.
— Сашу? Прокофьева!
Как долго она морочила ему голову! Ах, салонная львица, элита! И как все интеллигентно и благопристойно.
