Анатолий Голубев - Мир без милосердия
Если кто-нибудь когда-нибудь попытается сделать фильм «Мир Роже Дюваллона», он легко наберет сотни и сотни эпизодов, многие из которых просто уникальны, замонтирует в фильм километры отснятой хроникерами пленки. Но он никогда не сможет рассказать и о тысячной доли того, что передумал Крокодил во время гонки. Вначале по примеру бельгийских коллег ему вдруг мечталось открыть кафе. Бросить велосипед и работать за стойкой, рассказывать веселые истории в качестве бесплатной добавки к той бутылке вина, которую покупает посетитель. И он открыл кафе. И одно и второе. У него было достаточно призов, чтобы украсить гостевую залу любого ресторана. Мадлен и десятой части призов не использовала в украшении обоих кафе. Но мечты о тихой работе так и остались мечтами. Он не решился ограничить свой мир пределами буфетных стоек.
И хотя Роже видел себя в роли гостеприимного, радушного хозяина, он понимал, что такая роль в общем-то не для него: в характере Крокодила не было той неразборчивой приветливости и дружелюбия, столь необходимых торговцу. Собственно говоря, второе кафе Мадлен открыла сама в запале хозяйственного ража, который пришел с первыми большими деньгами.
Время от времени хлопая ресницами, чтобы отряхнуть с них набухшие капли воды, Роже думал об отвратительной видимости, об уставшей от бесконечного дождя земле.
Крокодил вспомнил о майках. Это была, пожалуй, единственная из страстей, которую он пронес с первой гонки до сегодняшней. И результат — огромный, шестнадцатого века, кованый сундук, будто раздувший полукруглые бока от бессчетного количества маек, набитых в него. Вот майка, в которой он выступал первый раз: простой дешевый текстиль, растянувшийся ворот и горб на спине. Вот нейлоновая, будто и неодевавшаяся, майка, в которой он шел «Тур Бельгии». Он мог, подойдя к сундуку, выполнить, пожалуй, любое желание фанатика-коллекционера. По майкам Крокодил без труда восстанавливал полную историю своей жизни. Это был календарь несбывшихся надежд и радостных свершений.
«Гонка, гонка, ничего, кроме гонки! Гонка каждый день! Когда здоров и когда нездоров...»
Широкое шоссе внезапно сменилось грязной и узкой дорогой. Переднее колесо стучало на колдобинах, будто было не круглым, а четырехугольным. Начались проколы. Роже внимательно следил не только за своими колесами, но и за колесами товарищей. «Поймал» два прокола. Сначала у Эдмонда, потом у Гастона. Вовремя предупредил, и те, без труда сменив колеса, вернулись в «поезд». Пожалуй, только он, Роже своим зорким глазом мог заметить чужие неполадки, когда «поезд» шел, съежившись от холодного ветра, под проливным дождем.
Блокировка и высокая скорость на спусках после легких горных примов начали накалять обстановку, несмотря на дождевое охлаждение. Атаки на скользком булыжнике были настолько рискованными, что Роже подумал: «Всех, кто закончит сегодняшний день благополучно, можно поздравить с большой победой».
Мокрая газета под майкой уже разбухла и превратилась в вязкую бумажную массу. Где-то в середине этапа к «поезду» подошла французская «техничка».
— Роже, четверо мальцов скисли! — крикнул Оскар, будто сообщая радостную весть.
— Предлагаешь последовать их примеру? — огрызнулся Роже.
Он тряхнул головой и нагнулся, чтобы лучше видеть Мадлен.
Но в машине ее не оказалось. Роже удивленно посмотрел на Оскара.
— Она в автобусе. Сегодня всех гостей собрали в автобусы. Считают, при дожде в «техничках» опасно. А как ты?
— Не хватает дыхания, — сказал Роже и потер грязной перчаткой грудь.
— Это от сырости. Пройдет. Вперед особенно не лезь. Не нравится мне эта агрессивность. Опасна... Будь осторожен.
Роже согласно закивал головой и подумал: «Холод так опасен для поврежденного ахиллесова сухожилия! Если порву — без сомнения, больше в седло не сяду».
Гонка шумно пронеслась мимо небольшой чадящей фабричонки. Только под редкими случайными укрытиями стояли равнодушные люди и удивленно глядели на грязных гонщиков. Выражение лиц у зевак было приблизительно одинаково: «А почему бы, парни, вам не отложить гонку до хорошей, солнечной погоды?»
Сразу за фабричонкой упало человек тридцать. Скорость была невелика. Завал, учитывая невысокую скорость и качество дороги, оказался не очень серьезным. Правда, без крови и искореженных машин не обошлось. Кто-то даже остался лежать у дороги. Роже почти не пострадал. Поднявшись на ноги, подумал: «Славный способ послать всех к черту: улечься на обочине и дожидаться санитарной машины. В ней тепло, сухо. Похрапывай себе до финиша. И конец мучениям...»
Крокодил аккуратно провел мокрым нарукавником по слегка ссаженному бедру. Вода, смешавшись с кровью, оплыла розовым потеком и окрасила бело-грязный носок. Следовало дождаться амбулаторную машину и смазать рану хотя бы зеленкой. Роже поискал глазами врача. С помощью двух механиков и сестры тот нес к амбулатории кого-то из англичан. Роже на мгновение растерялся: ждать врача, когда по ту сторону завала уже запрыгали в седлах счастливчики, отделавшиеся легким испугом? Плюнув, он поднял над головой неповрежденную машину и стал пробиваться через завал.
На стене последнего дома ярко-кровавыми буквами было выведено: «Добро пожаловать в ад!» Две рыжие головки пацанов со слипшимися от дождя волосами и в цветастых непромокаемых куртках испуганно таращили глаза, стоя на высокой каменной ограде, нависшей над дорогой.
Это был действительно ад. Дорога сужалась до двух метров. Под колесами хлюпали пятнадцатисантиметровые стяжки между булыжниками, полные ледяной воды. В следующем городке, несмотря на дождь, собрались толпы людей, обступивших трассу так плотно, словно шла не гонка, а экзекуция.
Один из комментаторов сообщил, что у англичанина, побывавшего в завале, перелом руки. Роже взглянул на свою шпаргалку и легко нашел номер английского гонщика, которого несли к машине: он числился третьим в общем зачете. Роже не смог сдержать злорадства — судьба отбросила с дороги серьезного конкурента.
«Ох и накажет меня бог за такие мысли! Накажет!» — почти панически подумал Роже и перекрестился.
Роже подумал об англичанине: «Команда, теряющая лидера, вряд ли найдет замену!»
Роже вспомнил, что вчера прочитал в газете интервью Цинцы. Почти каждый сто́ящий участник гонки признавался, что следит не отрывая глаз за Крокодилом, находящимся в отличной форме.
«Предпочел, чтобы они считали меня дохлой крысой, — подумал Роже. — И я бы мог их здорово удивить. Увы, все наоборот. Они считают меня Крокодилом. А я едва прохожу по разряду цыплят. Особенно сегодня... Но если удастся как следует пройти горные этапы, то всем этим парням придется здорово поработать, прежде чем снимут с меня желтую майку».
Начались серьезные неприятности — второй раз прокололся Эдмонд. Сплошная пелена настолько плотно застилала переднее ветровое стекло автомобиля, что Оскар прозевал Эдмонда, стоявшего на обочине. «Дворники», работая на полных оборотах, не успевали сгребать воду, и вся дорога перед Оскаром представала искаженной, будто ее пропустили через кривые зеркала комнаты смеха.
— Послушай! — вскричал Жаки. — Кто-то стоит с колесом на обочине! Кажется, Крокодил!
Скорее от испуга, чем по необходимости, Оскар тормознул так, что машина пошла юзом и замерла у обочины, перегородив почти всю узкую дорогу. Пришлось терять время, чтобы поставить машину аккуратнее.
Как рыба глотнув несколько раз теплого и сухого воздуха машины, Жаки выскочил наружу и исчез. Поскольку слева французскую «техничку» осторожно, будто слепой на незнакомой улице, обходил караван машин, Платнер перебрался из-за руля на место Жаки, чтобы выйти на правую сторону. Когда он свесил ноги наружу, у самых ботинок вдруг появилась испуганная физиономия Жаки, Оскар мгновенно понял, что произошло: крутостенная, скользкая и полная воды канава... Несмотря на всю трагичность положения, он расхохотался. Пока помогал подняться перепачканному рыжей грязью неуклюжему Жаки, пока осторожно вдоль задней дверцы и крыла пробирался по узкой, в одну ступню, полоске асфальта, ушла уйма времени. Подбежал с машиной разъяренный Эдмонд.
— Вы что?! — кричал он, и струйки воды смешно огибали его судорожно открывавшийся рот. — Не видите?! Ножки боитесь замочить?! Совсем обнаглели...
В любой другой ситуации тихий, воспитанный Эдмонд не посмел бы произнести и половины сказанного. Да и Оскар не дал бы спуску. Но на этой исхлестанной дождями земле все сместилось — и границы возможного, и границы приличия. Молча сменив колесо Эдмонду, Платнер остолбенело глядел, как тот в набухшей шерстяной форме, висевшей мешком на локтях и животе, будто «летучий голландец», исчез за ширмой дождя.
Обратно к машине Оскар и Жаки не бежали. Шли, хотя дождь с каждой минутой лил все сильней. Но они уже были настолько мокрыми, что лишняя минута пребывания под дождем ничего не меняла. Только в машине, захлопнув дверцы, Оскар выругался:
