Александр Шеллер-Михайлов - Под гнетом окружающего
— Батюшка, служитель Бога не долженъ унижаться до цѣлованія рукъ грѣшниковъ.
Никогда ни съ кѣмъ не ссорилась графиня. Затѣетъ съ ней кто-нибудь, хотя это и рѣдко случалось, тяжбу, она спокойно напишетъ губернатору и ужъ больше даже не говоритъ объ этомъ дѣлѣ: непремѣнно рѣшится оно въ ея пользу. Провинится, бывало, у нея слуга, она ему не даетъ выговора, а просто удаляетъ его изъ дому; даетъ ему паспортъ, если онъ крѣпостной; отказываетъ отъ мѣста, если онъ вольный. Она это дѣлала, не сердясь, не унижая человѣка, что было бы противно съ ея христіанскимъ взглядомъ на людей.
— Не можемъ ужиться — такъ надо разъѣхаться, — разсуждала она въ этихъ случаяхъ.
Вслѣдствіе этого гуманнаго правила слуги боялись ея до невѣроятной степени. У нея имъ жилось хорошо, работы было мало, жалованье большое, квартира, столъ, всего было вволю. Но чтобы сохранить за собой всѣ эти блага, которыми не могли не дорожить люди, испытавшіе и голодъ, и холодъ, нужно было быть безусловно хорошимъ слугой въ барскихъ покояхъ. На сторонѣ можно было пьянствовать, развратничать, но слѣдовало только исполнять свое дѣло во время службы. Частная жизнь не касалась графини: она считала сплетни грѣхомъ; зная свою дальновидность, не терпѣла вмѣшательства въ свои дѣла; исправлять людей хотѣла только своею примѣрною жизнію и не считала возможнымъ внушать этой несчастной неразвитой черни, которую она не забывала въ своихъ молитвахъ, великія истины, доступныя только развитому уму… Отъ нея, отъ ея комнатъ, отъ ея слугъ, когда они являлись въ этихъ комнатахъ, вѣяло холоднымъ спокойствіемъ и непоколебимою строгостью…
— Въ вашемъ домѣ что-то такое святое чуется, — говорили ей люди, потому что имъ становилось холодно и жутко отъ этой безмятежности, какъ отъ заупокойнаго пѣнія: «во блаженномъ успеніи»…
Кромѣ высокопоставленныхъ личностей, кромѣ заслуженныхъ стариковъ, кромѣ своего вдоваго управляющаго изъ чиновниковъ, взявшаго недавно къ себѣ двухъ дочерей изъ столичнаго института, она любила видѣть у себя молодыхъ гостей и молодую прислугу. Воспитанницъ она не держала, потому что считала обязанностъ воспитывать человѣка не по своимъ силамъ и даже говорила, что она почти радуется потери дочери и неимѣнію другихъ дѣтей, такъ какъ Богъ знаетъ, что было бы изъ нихъ. Но молодые люди, пріѣзжавшіе иногда къ ней гостить, были ей просто милы, какъ цвѣты, какъ попугаи.
— Это моя послѣдняя слабость, — говорила она.
Дѣйствительно, пребываніе въ ея домѣ молодежи было такъ же не нужно, какъ появленіе роскошныхъ- бронзовыхъ и фарфоровыхъ украшеній, какъ появленіе всего этого блеска для нея, для женщины, проповѣдывавшей аскетизмъ и воздержаніе, молитву и смиреніе. Чаще всѣхъ другихъ дѣвушекъ появлялись здѣсь невинныя, наивныя, всему изумлявшіяся дочери управителя и Лиза Баскакова. Послѣдняя когда-то росла съ покойной дочерью Серпуховской, и графиня чувствовала что-то въ родѣ холодной привязанности къ молодой дѣвушкѣ. Она ласково цѣловала ее въ лобъ при встрѣчѣ; спрашивала, здорова ли она, давала ей полную свободу ходить по комнатамъ, читать духовныя и нравственныя книги, играть на фортепьяно, и въ день отъѣзда спрашивала ее, не нужно ли ей чего-нибудь. Хотя всегда получался отрицательный отвѣтъ, графиня все-таки дарила что-нибудь Баскаковой, прибавляя:
— Это дѣтямъ отъ меня!
Иногда графиня, окончивъ свои бесѣды съ управителемъ и часть своей душеспасительной переписки, входила неслышными шагами по мягкимъ коврамъ въ залъ, гдѣ стоялъ рояль, и опускалась на какое-нибудь кресло въ темномъ углу комнаты. Не замѣчая присутствія графини Баскакова продолжала играть. Эта задушевная игра не для публики, игра мечтающей въ сумеркахъ и въ одиночествѣ дѣвушки, то веселая, бойкая и бурная, какъ сама молодость, то едва-слышная, замирающая и страстная, какъ какое-то безотчетное стремленіе къ неизвѣстной, созданной воображеніемъ жизни, эта игра странно дѣйствовала на графиню. Она задумчиво опускала голову на руки и не шевелилась въ своемъ креслѣ по цѣлому часу. Но едва только замиралъ послѣдній звукъ, какъ только вставала Лиза, какъ тотчасъ же понималась и графиня.
— А я взошла взглянуть, дитя, не скучаете ли вы. Сегодня мы какъ-то однѣ остались — говорила она, дѣлая видъ, что едва-едва успѣла переступить черезъ порогъ въ эту комнату.
— Нѣтъ, мнѣ не скучно. Вы знаете, я люблю музыку; мнѣ такъ хорошо здѣсь, — отвѣчала и дѣйствительно, ей легко дышалось среди этой тишины, послѣ бурь и крикoвъ, оглашавшихъ бабиновское жилище.
Графиня тихо цѣловала въ лобъ молодую дѣвушку и тихо удалялась въ свои покои. Лиза даже и не подозрѣвала, что ее долго слушали, что звуки ея музыка пробуждали нѣчто въ родѣ чувства въ вѣчно невозмутимой душѣ набожной женщины, безропотно покорившейся своей судьбѣ…
Въ такомъ-то домѣ Лиза провела, почти безвыѣздно пять лѣтъ жизни, начиная съ десятаго года. Въ это время, въ ея собственномъ домѣ, ей житья не было; отецъ воевалъ съ матерью и ея родными; имѣніе закладывалось и продавалось для ушаты его долговъ; вѣчныя постройки остановились, и бѣдной дѣвочкѣ не только нельзя было учиться, и даже некуда было пріютиться. Графиня въ эту пору неожиданно предложила Дарьѣ Власьевнѣ отпустить въ ея «дворецъ» маленькую Лизу «погостить». — Дарья Власьевна даже прослезилась, я облобызала ручку ея сіятельства, несмотря на всѣ возраженья графини, Лизу тоже заставили поцѣловать эту щедрую руку, и съ этой минуты графиня сдѣлалась благодѣтельницей Баскаковыхъ. Въ сущности, она совсѣмъ не думала о благодѣяніи, приглашая на время въ свой домъ дочь небогатыхъ сосѣдей. У нея была болѣзненная, скучавшая въ одиночествѣ дочь, ровесница Лизы, и ей нужна быта подруга. Такимъ образомъ, въ дѣйствительности Лиза должна была принести пользу только дочери графини; извлечетъ ли она какую-нибудь выгоду изъ этой роли для себя — объ этомъ, разумѣется, и не думала Серпуховская. Но такъ все ведется на свѣтѣ, Лизу всѣ стали считать облагодѣтельствованною воспитанницею графини, и никто и не думалъ, что ей благодѣтельствуютъ для своихъ цѣлей, для своихъ выгодъ, и что о ней и не позаботились бы; если бы она не была нужна самимъ благодѣтелямъ. Не думала объ этомъ какъ графиня, такъ и Лиза, привыкшая видѣть въ Серпуховской свою покровительницу. Прошло пять лѣтъ, успѣла Лиза оплакать свою зачахнувшую въ богатомъ парникѣ подругу, переселилась она въ родной постылый домъ, такъ какъ ея ученіе окончилось въ день смерти молодей Серпуховской, и навсегда сохранила свѣтлыя воспоминанія о дворцѣ, гдѣ каждая вещь тѣшила глаза, гдѣ все шло чинно и прилично, гдѣ и виды были лучше, и люди довольнѣе, и не было ни дрязгъ, ни ссоръ. Да и изъ-за чего было тутъ ссориться? Всѣмъ доставало хлѣба, всѣ привыкли повиноваться за деньги графинѣ. Теперь этотъ дворецъ сталъ еще дороже Лизѣ. Въ немъ жилъ тотъ, кого она помнила, какъ веселаго друга дѣтства, кузена своей покойной подруги, кого она теперь любила, правда немного странною любовью, но все же любила.
Михаилъ Александровичъ Задонскій служилъ еще недавно въ столицѣ, захворалъ, вышелъ въ отставку и пріѣхалъ въ деревню. Говорятъ, онъ уѣхалъ изъ столицы потому, что долженъ былъ бѣжать отъ кредиторовъ; говорятъ, онъ уѣхалъ въ деревню, а не за границу, потому что у него не было средствъ на поѣздку за границу, и была надежда выпросить денегъ у тетки на уплату долговъ. Тетка обрадовалась ему своею набожною, невозмутимою радостью и попросила пожить съ нею. Намеки о деньгахъ оставались покуда безъ всякаго положительнаго отвѣта. Встрѣча Лизы съ Михаиломъ Александровичемъ была странная: онъ удивился, увидавъ хорошенькое и бойкое личико простенькой деревенской барышни; она сконфузилась и боялась его. Но въ первые же дни у Лизы проснулись воспоминанія, она опять стала видѣть въ Михаилѣ Александровичѣ рѣзваго и удалого пажа Мишеля, украдкою цѣловавшаго ее въ былые годы въ дѣтское плечико. Михаилъ Александровичъ сталъ ухаживать за нею, иногда они играли въ четыре руки, иногда весело болтали о разныхъ пустякахъ, подчасъ онъ пѣлъ страстныя пѣсни, порою становился задумчивъ, выражалъ мысли о своемъ разочарованіи, о своей тоскѣ,- все это понемногу сближало съ нимъ Лизу. Дешевенькое, салонное остроуміе, хорошій голосъ, ловкость, хитрость, все это уже не разъ пускалось въ ходъ Михаиломъ Александровичемъ, когда ему хотѣлось побѣдитъ какое-нибудь молодое женское сердце, и почти всегда черезъ недѣлю или черезъ двѣ настойчивая атака оканчивалась побѣдой. Уже пажомъ онъ насмотрѣлся на скандалезную жизнь своей матери, покойной сестры графини Серпуховской; уже шестнадцати лѣтъ онъ былъ неизмѣннымъ посѣтителемъ балета, близкимъ знакомымъ танцовщицъ, постояннымъ членомъ на кутежахъ своихъ пріятелей; онъ, въ сущности, не зналъ ничего основательно, былъ вполнѣ однимъ изъ тѣхъ блестящихъ неучей, которые нахально и свысока болтаютъ обо всемъ въ нашихъ мало-образованныхъ гостиныхъ. Стоя по умственному и нравственному развитію, подобно многимъ изъ своихъ друзей, крайне низко, онъ не могъ приняться ни-за какую дѣятельность; всякое занятіе, начиная съ составленія канцелярскихъ бумагъ, до занятій агрономіей, торговлей или ремесломъ, было не по силамъ ему, такъ какъ онъ изъ всего зналъ только какіе-то кончики, отрывки и ненужности; онъ могъ только красоваться на лошади, гремѣть саблей на публичныхъ гуляньяхъ, свысока смотрѣть на несравненно болѣе, чѣмъ онъ, нравственную и развитую массу и пользоваться значеніемъ, покуда въ его карманѣ оставалась послѣдняя копейка, которую можно было поставить ребромъ. Но эти копейки скоро исчезаютъ у людей, умѣющихъ проживать и не умѣющихъ работать; эти люди постоянно должны заглушать звономъ золота ничтожество высказываемыхъ ими идей, должны покупать себѣ за деньги друзей и поклонниковъ, такъ какъ въ нихъ самихъ нѣтъ ничего, что привлекаетъ къ человѣку. Покуда они богаты, надъ ними всѣ смѣются только за глаза; когда они бѣднѣютъ — всѣ явно отворачиваются отъ нихъ. Но таково свойство неразвитого, стоящаго по уму на самой низшей ступени человѣка, что онъ, сдѣлавъ ошибку, будучи наказанъ за нее, не можетъ сознаться въ ошибочности своихъ дѣйствій и приняться за исправленіе себя. Нѣтъ, онъ разыгрываетъ роль угнетенной невинности, онъ ругаетъ вссь свѣтъ, онъ воображаетъ себя умирающимъ подъ ослиными копытами львомъ, тогда какъ у него если и была когда-нибудь львиная грива, то она была взята напрокатъ за деньги и теперь красуется у какого-нибудь ростовщика вмѣстѣ съ другими его украшеніями, продающимися съ аукціоннаго торга и готовыми придать временное значеніе какому-нибудь новому шуту… Пора такого безцѣльнаго, безсодержательнаго озлобленья и разочарованья наступила и для Задонскаго, когда онъ домоталъ послѣдній грошъ на кормленіе праздной толпы столичныхъ лизоблюдовъ и уѣхалъ въ деревню. Уже черезъ двѣ или три недѣли онъ началъ все яснѣе и яснѣе высказывать Лизѣ довольно странныя идеи о непрочности всего существующаго и о ничтожествѣ всѣхъ людскихъ стремленій къ хорошему.
