Ганс Леберехт - Свет в Коорди
Опушка леса вывела Йоханнеса на проселочную дорогу, которой зимой пользовались крайне редко. В полукилометре от опушки чернело несколько убогих построек: дом и хлев. Издали посмотреть, — несколько банек приткнулись друг к другу, между ними колодец с журавлем. Таких колодцев давно уже не рыли в этих местах — ставили насосы. Здесь начинались поля хутора Курвеста. Когда-то на земле отца Марта, Карла Курвеста, его попс Кург построил эти хибарки. Несколько попсов жили здесь уже после Курга, но долго никто не уживался, — работать на Курвестов и ладить с ними было нелегко. Постепенно хутор приходил в ветхость. В народе его прозвали Журавлиным хутором, по имени его первого хозяина Курга[6].
Теперь хутор Курга получит нового хозяина. Им будет Пауль Рунге, бывший батрак Курвеста. Йоханнес Вао, один из членов волостной землеустроительной комиссии, только вчера подписал своей рукой это решение. Правда, Рунге хотел поселиться в доме Курвеста, а не в баньке Курга. Но, видно, Таммик, председатель комиссии, хотел оказать другому новоземельцу, Кянду, максимум льгот, и все из-за того, что в волости в лице Кянда все видели будущего председателя нового машинного товарищества. Вао был вполне согласен с председателем комиссии, и не столько потому, что очень уж рассчитывал на трактор Кянда, нет, не потому. Просто ему не нравилось, что хозяином богатого хутора Курвеста станет бедняк Рунге и разом получит то, чего Йоханнес Вао добивался всю жизнь, да так и не добился… И Рунге, чего доброго, через два-три года станет богаче его, Йоханнеса Вао. Он, Рунге, и так много получил: одиннадцать гектаров хорошей земли, корову, семена. Чего же более? А дом и хлев пусть построит сам, если он работник и мужчина. Нечего на даровое зариться!… Третьему члену комиссии, землемеру Нирку, было все равно, кого вселять на хутор Курвеста — Кянда или Рунге, лишь бы поскорее наконец завершить земельную реформу в волости и провести размежевание. Поэтому он охотно согласился с решением Таммика и Вао.
Разглядывая унылые пустые строения, Йоханнес, удивленный, остановился и встал за жидкие кусты ивы. Двое — мужчина и женщина — напрямик шли по полю к заброшенному хутору. Что за чорт! Шли, да еще взявшись за руку… Мужчина в шинели мог быть только Пауль Рунге. А по привычке носить запрокинутой голову и по решительной походке Йоханнес узнал свою дочь Айно…
Йоханнес полез в карман за трубкой, чтоб посоветоваться с ней.
Двое подошли к дому и медленно обошли его со всех сторон. Они сели на край колодца и стали смотреть на дом. Они смотрели так долго на него, что Йоханнес успел за это время набить трубку, разжечь ее и наполовину выкурить. Так люди смотрят на вещь, которую облюбовывают; им очень хочется приобрести ее, но они боятся, не будет ли она стоить им слишком дорого.
Старый Вао плюнул и, сунув трубку с огнем в карман, решительно зашагал по дороге, не глядя на хутор.
У него было такое ощущение, словно кто-то его крепко обошел и надул. Но кто? Уж не Михкель ли Коор? Но при чем тут Коор? И эта чортова девка! Мало того, что осрамила когда-то на всю деревню своим уходом — теперь спуталась с этим Рунге. Ничего себе положение: одна дочь замужем за Михкелем Коором, богатейшим человеком в Коорди, а другая в этой же деревне — хозяйкой на Журавлином хуторе. То-то все языки почешут, посмеются над гордостью Йоханнеса… Вао снова желчно сплюнул. Смеху и насмешек этот степенный, медлительный, с воловьей шеей, человек боялся больше всего.
А разве все не могло обойтись лучше? Разве не мог Рунге, в конце концов, чорт побери, поселиться в доме Курвеста, если бы он, Йоханнес, знал?
Он, мрачный, вошел в дом и молча шваркнул зайца о каменный пол кухни; сердито сопя, повесил ружье на гвоздь.
— Что с тобой? — удивилась Лийна.
— Ничего, — коротко отрезал он.
— Огонь в печке… Шкурку снимешь? — поинтересовалась Лийна.
— Я с этой девки шкуру спущу, — гневно закричал Йоханнес.
— С какой?.. Чего ты мелешь? — вытаращила глаза жена.
— Да все с той, что хозяйкой идет к Паулю Рунге на Журавлиный хутор, — язвительно сказал Йоханнес.
— Ну? — Лийна уставилась на мужа, ничего не понимая.
— Что — ну? Твоя Айно!
Лийна всплеснула руками и села на табурет.
— Айно на Журавлиный хутор?
В дверях показались румяные лица Линды и Вильмы, но, увидев отца, моментально скрылись.
Теперь бы Йоханнесу подвесить зайца к потолку, надрезать шкурку на лапках и стянуть через голову мягкую зимнюю шубку со смешным белым пушистым хвостиком. Заячью тушку Лийна разрубит, уложит в глубокую сковородку, нарежет туда едкий лук колечками, обильно обложит нежное мясо кубиками шпига, перцем посыплет. И — в печь… Заячьи мохнатые лапки высушит. Ими так хорошо и удобно смазывать и чистить сапоги.
Но о зайце забыли и Йоханнес и Лийна.
Йоханнес, сердито сопя, вышел на двор.
— Как рубишь? — заорал он, видя, как Вильма третий раз напрасно тяпает топором по сучковатому полену. Сам выхватил топор и с кряканием принялся долбить вязкий березовый комель.
Нарубив большую кучу и вспотев, он отшвырнул колун и вошел в дом.
— Вот что… Собери все тряпки Айно и уложи в ее чемодан, — угрюмо, но уже спокойно сказал он Лийне. — И поставь все это здесь.
И он показал на порог. Лийна заплакала. Йоханнес взял зайца за задние лапки, чтоб довершить свое охотничье дело.
Пауль Рунге не знал, что старый Йоханнес видел его вместе с Айно на пути к хутору Курга, как не подозревал и того, какой большой интерес вызывало у Михкеля Коора и у других его появление на полях хутора Курвеста.
Пауль и Айно и не могли заметить Йоханнеса, потому что слишком были поглощены своими делами. Крепко держась за руки, они шли прямо через покрытый снегом луг.
— К нашей усадьбе нет даже дороги, — сказал Пауль, и они посмеялись оба, хотя ничего смешного в этом не было.
— Тропинка идет правее, краем луга, — сказала Айно, — когда у тебя будет конь, он проложит широкую колею. А сейчас она и не нужна. Разве нужна птице дорога, чтоб найти свое гнездо?
Они снова весело посмеялись, и Пауль неожиданно ловко обхватил Айно и поцеловал в шею; она со смехом вырывалась, но не очень. (Все это видел Йоханнес из-за своего куста, когда запаливал трубку.)
Дом чернел на белом снегу своими необжитыми бревенчатыми стенами, стоял на голом месте, открытый всем ветрам; только с одного боку лепились к нему две старые березы и жидкие кусты. Пауль и Айно обошли дом кругом. Дом — низкий, как баня; два оконца на юг, одно на восток. Перед полуоткрытой закопченной дверью плоский плитняковый камень, занесенный снегом.
Они сели на заснеженный сруб колодца. Пауль заглянул в него.
— Воды в нем нет, — пробормотал он. — Как и говорил Семидор. Придется возить в бочке из ручья.
— Ты сделаешь санки, — согласилась Айно. — Ручей недалеко. Это пустое дело. Но как хлев?
Она потянула к себе дверь, но ее плотно занесло снегом. Пришлось Паулю помочь. Они вступили в холодную темноту, где чуть пахло прелой соломой и древесной гнильцой.
— Даже навоз вывезен до крошки, — огорчился Пауль. — Но корову и лошадь на первое время тут поставить можно. Только стойла сделать и кормушки. Дверь поправить, — видишь, покосилась, не закрывается…
— Здесь в углу будет поросенок, — с восторгом сказала Айно.
И ему показалось, что он видит, как в темноте блестят ее глаза.
— Поместится, — согласился Пауль. — Ну, пойдем дальше.
У сарая, примыкавшего к хлеву, совсем не было двери. В щели между разошедшимися досками сияли полоски света. На полу, покрытом слежавшимися опилками с требухой древесной коры, стояли широкие сломанные дровни, валялись беззубые грабли и измочаленный чурбан для колки дров. Больше ничего не было.
— Вот и сани, — оживился Пауль и поставил ногу на перекладину. — Может быть, мы на них еще лес повозим, а?
— Идем в дом, — потянула его Айно за рукав.. — В наш маленький домик, — засмеялась она.
Они вступили на порог. Дверь из маленьких сеней открывалась прямо в комнату. Комната была одна. В ней стоял очаг с черной, задымленной топкой. На полу перед окном белел сугроб снега, — занесло в разбитую раму. Айно бросилась к плите.
— Самое главное, чтоб не дымила, — озабоченно сказала она, отыскивая и выдвигая задвижки. В руках Айно появился клок соломы; она зажгла его и сунула в плиту. Синеватый дымок пропал было в устьи, а затем повалил в комнату.
— Ничего, разгорится — лучше будет, — успокоил Пауль, заметив огорчение на лице Айно. — Может быть, кирпич в дымоходе. Это пустяки поправить.
Он прошел широкими шагами вдоль задымленных стен, — пять шагов в ширину, семь в длину, — половицы заскрипели под ногами. Записал что-то в блокноте, вынутом из кармана.
— Пол… — коротко сказал он. — Пол перебрать надо. Мне бы пять-шесть досок двухдюймовых… Стены обобьем папкой, — тепло и светло. Ты увидишь… Мы на войне даже в земле в три дня такие квартиры устраивали, что загляденье… А тут стены есть и потолок.
