Иван Лепин - Двойное дно
И вот теперь он увидел «редкостную» Машу. Невысокая, она была посправнее Инги и менее изящна. Но лицо — молодое-молодое. Ни морщинки на высоком круглом лбу. И — черные, широко открытые глаза.
14
Примерно в тот час, когда Шуклин, сидя в кузове грохочущего грузовика, мечтал о лете, об отпуске, в кабинет Натальи постучал высокий красивый мужчина. Одет он был в белый полушубок, на голове лоснилась шапка из нутрии. Вошел с улыбкой, как давний знакомец, едва заметно поклонился.
— Я от Дмитрия Ивановича… — И протянул Наталье записку.
Наталья смутилась — вошедший, казалось, пронзал ее взглядом. Проверила верхнюю пуговицу на кофте — застегнута ли? Вспомнила, что «молнии» на сапогах наполовину сдвинуты — жарко в кабинете. Брала записку машинально, мысли были о другом: как бы понезаметнее застегнуть «молнии».
— Разрешите присесть? — с иронией спросил Рябцев (это был он).
— Ох, извините, — смутилась Наталья, — я и не догадалась пригласить.
Рябцев снял шапку, сел. Увидев, как Наталья застегивает сапоги и пытается это сделать скрытно, он усмехнулся уголком рта. Про себя, между прочим, отметил: женщина недурна собой, что называется, в самом соку.
Справившись с «молниями», Наталья наконец облегченно вздохнула. Развернула записку, медленно прочла. А прочтя, с полминуты молчала, обдумывая ответ. Сказала официальным голосом:
— К сожалению, ничем помочь не могу. Масло у нас бывает очень редко. Когда снова поступит — неизвестно.
Рябцев облокотился на стол. Вздохнул:
— А Дмитрий Иванович так обнадеживал. Говорил, что вы все можете.
Их взгляды встретились. «До чего ж он нагло и жадно смотрит на меня! — подумала Наталья. — Как и все красивые мужчины, он напорист и беззастенчив». Но не зло подумала, благодушно: отродясь злой не была.
— Жаль-жаль, — теребил Рябцев свои пальцы. — Мне так необходимо масло! Для сестры. И Дмитрий Иванович…
— Минуточку! — не дала договорить Рябцеву Наталья и встала из-за стола. — Посидите, я сейчас…
И удалилась из кабинета.
Наталья вспомнила, что совсем недавно она видела в сейфе заведующей два флакона облепихового масла. «Энзе», — объяснила тогда заведующая. Может, уступит она эти флаконы? Несамолюбива Наталья, а приятно ей было слышать лестные слова о себе. Пусть даже их сказал Севастьянов. Но он их сказал этому мужчине-красавцу, который, наверное, о ней такого же мнения. Надо не ударить в грязь лицом, во что бы то ни стало подтвердить свою репутацию.
Заведующей, однако, на месте не оказалось — ее срочно вызвали в аптечное управление. Наталья от досады ломала пальцы рук, стоя у дверей кабинета начальницы. Что же делать? Масло она любыми средствами добудет. Заведующая — женщина с сердцем, раздобрится. Наглеца-красавца же Наталья попросит прийти к концу рабочего дня.
С этим решением она и открыла дверь своего кабинета.
Рябцев снова расцвел в улыбке, как только Наталья вошла.
— Надеюсь, вы сейчас меня обрадуете?
— Не совсем, — скупо улыбнулась в ответ Наталья. — Но есть надежда. К концу дня вы можете подойти?
— Будь моя воля, я бы от такой очаровательной женщины вообще не уходил.
— Спасибо за комплимент.
— Это — убеждение. Я умею оценивать людей мгновенно.
— Вы психолог?
— Нет, писатель.
— Писатель? А как ваша фамилия?
— Василий Рябцев. Не слышали?
— Рябцев? У нас есть ваша книга — муж на днях принес, «Половодье», кажется.
— Чуть-чуть не так. «Паводок».
— Надо почитать.
— Рад буду услышать ваше мнение. У вас, надо полагать, тонкий вкус.
— Откуда это видно?
— Вы очаровательны, хотя неброски. У всех неброских женщин тонкий вкус. Они умеют верно ценить и человека, и произведение искусства.
— Да? А я этого за собой не замечала. — Но тут же спохватилась: «Впрочем, почему это не замечала? Мне не раз Федя говорил, когда я высказывала ему свое мнение о кинофильме или книге: „Зачем ты, Наталья, пошла в фармацевтический? Ты — прирожденный критик, тебе в Литинститут нужно было поступать“. И в людях я неплохо разбираюсь, в коллективе, например, меня уважают… Ты смотри, какой он, писатель, проницательный. А как обходителен! „Очаровательная“, „тонкий вкус“… Какие слова! От Феди никогда таких не дождешься. Сухарь он у меня, как пить дать, сухарь… Должно быть, у этого Рябцева счастливая жена. С таким рядом по улице пройдешь — все женщины засмотрятся, от зависти сгорят… Мой же Федя рядом вообще не любит ходить. Или бежит так, что за ним еле успеваю, или вдруг задумается о чем-нибудь, плетется, будто три дня не ел, и тогда я его чуть ли не за рукав тащу… Ах, есть же счастливые женщины!..»
— Вы о чем-то задумались? — прервал Рябцев минутное молчание.
— О предстоящем квартальном отчете, — откровенно соврала Наталья.
— Тогда я вам не буду мешать. До вечера.
— До вечера.
15
Газ к дому еще не был подключен, и Инга приготовила только закуску. Прямо на газете разложила колбасу, сыр, копченую рыбу, сало, хлеб. Все это порезала не очень тонко и не столь изящно — ребята устали, проголодались, им было не до изящества. Открыла еще припасенную банку шпротов, выставила три бутылки минеральной воды, вино. Поскольку стола у Кузовлевой не было, еду поставили на табуретку и подоконник в кухне. Внесли несколько стульев, кое-как расселись. Шуклину места не хватило, и ему уступила краешек стула Маша.
— Садитесь рядом, я не кусаюсь, — сказала она.
Не успели прикоснуться к еде, как раздался звонок. Инга подхватилась и побежала открывать. Вскоре из коридора послышался мягкий голосок Михаила Михайловича Гугляра. Решили подождать, пока он разденется, тем более что все знали: он должен был вручать подарок.
Но вот появился и Гугляр, прижимая к себе обернутую серой бумагой вазу. Инга усадила его на свой стул, а сама присоседилась к Науму, который не преминул подмигнуть Федору и вслух заявить:
— Нас с Шуклиным женщины любят больше всех. Не теряйся, Федя, держи марку, — поднял он вверх указательный палец.
— Наум! — прикрикнула Инга и толкнула его локтем в грудь.
— Замолчал-замолчал, — поняв, чего от него хотят, залепетал Добромыслов.
Встал Гугляр, все притихли.
Михаил Михайлович обвел присутствующих спокойным взглядом, сказал:
— Вместе с Ингой Кузовлевой, боевой нашей журналисткой, мы с нетерпением ждали этот день. День новоселья. Коллектив редакции поручил мне поздравить Ингу с радостным событием, пожелать ей большого счастья под новой крышей. Разрешите вручить ей на память наш скромный подарок. — Гугляр поднял с пола почти полуметровую вазу, развернул ее. Свет переливался в ее многочисленных гранях, Инга завороженно смотрела на нее, не веря, что отныне эта красотища будет принадлежать ей. — Держи, — протянул Михаил Михайлович вазу Инге. — Чур, только не урони.
Инга взяла подарок, на минуту растерялась, не зная, что делать с вазой. Спасибо Науму. Он взял ее у Инги и, не долго думая, отнес в комнату — ту, что поменьше. От греха подальше. А то ненароком и разбить можно.
Вернулся Наум, Гугляр поднял рюмку.
— Да здравствуют те, кто строил этот дом и кто будет в нем жить!
Все встали. Каждый норовил чокнуться с Ингой. У той, бедняжки, от волнения аж слезы выступили.
— Спасибо, Михаил Михайлович. Всем вам, ребята, спасибо. — Инга не удержалась и звонко поцеловала Гугляра. На щеке Михаила Михайловича остался оранжевый след от помады.
— И меня! — подставил щеку Наум.
Поднялся шум, хохот, когда Инга чмокнула и Добромыслова.
— Самозванец!
— Зачем помаду вытираешь?
— Боится, Ниночка заругает!
Ели аппетитно — все сегодня наработались. И Гугляр смачно уплетал колбасу с мягким ржаным хлебом — на обед он не ходил, один за весь отдел трудился.
Федору Маша подкладывала и колбасу, и хлеб, сделала ему бутерброд со шпротами. Приговаривала: «Вы ешьте, ешьте, вон сколько вещей перетаскали». Федор, смущенный таким вниманием, ел молча и все опасался возможных подначек со стороны Добромыслова. Но тот был занят Ингой и не замечал Машиных ухаживаний.
Подзакусив, хозяйка квартиры отыскала в беспорядке вещей проигрыватель, пластинки. Первым поставила диск с записью песен ансамбля «Бони М».
Нестареющий элегантный Гугляр не утерпел и пошел танцевать шейк. За ним — Инга, Верхоланцев, незаметный до сих пор.
Танцевали в большой комнате. Федор к шейку был равнодушен, Маша же решила покурить — при всей компании она это делать постеснялась. Она принесла из коридора сумочку, достала из нее сигареты, спички, встала у окна, у открытой форточки.
— Вы не простудитесь?
— Я закаленная. Мы в детсаде знаете, как группы проветриваем?
— Вот почему дети болеют, — усмехнулся Шуклин.
