Ефим Зозуля - Мастерская человеков (сборник)
«Люди не доросли до скрижалей!» – горько подумал он.
Моисей внимательно, внимательнее, чем всегда, посмотрел на плотную человеческую резину лица Аарона и спросил:
– Что тебе сделал этот народ, что ты ввел его в такой великий грех?
Аарон ответил:
– Да не возгорится гнев господина моего! Ты знаешь этот народ: он глуп и темен. Он не дорос до понимания господа. Они велели мне сделать им бога. Понимаешь, они заставили!
Моисею не о чем было говорить с Аароном. Он ушел. Ушел на край стана и внешне спокойно, но могуче, оглушая все вокруг себя, крикнул:
– Кто за господа, ко мне!
Один раз крикнул и стал ждать.
Стан замолк. Мрачное молчание сковало людей.
И вскоре раздались шаги. Шли к Моисею. Кто? Люди. Юноши со светлыми глазами, девушки, загорелые воины – все, кто хотел новой жизни, кто не забыл рабства и не хотел вернуться к нему.
Весь день шли. Из всех отрядов, из всех станов.
Когда людей собралось много, Моисей приказал:
– Возложите каждый меч свой на бедро свое, пройдите по стану из конца в конец, от ворот до ворот, и убивайте: кто брата своего, кто друга, кто ближнего. Бейте нещадно! Не жалейте ни отца, ни сына, ни матери. Сегодня посвятите себя господу, чтобы дано было вам сегодня же благословение.
Несколько тысяч человек было убито сразу.
Лежали грудами изувеченные трупы с застывшими мольбами на губах и скрюченных пальцах. Рваное платье, залитое кровью, ненужно пестрело на ненужных ногах, животах, головах и спинах.
Лежали бывшие отцы и матери, дети и друзья, красавицы женщины, умницы и весельчаки, добрые и злые, трусливые и мужественные – всякие, во всем многообразии человеческих отличий, но одинаково повинные в том, что не хотели новой жизни.
– Моисей, Моисей, что сделал ты с нами?
– Моисей, скажи господу, чтобы он пощадил нас!
Моисей молчал. Суровая дума бороздила лоб.
Он прошептал в раздумьи, как бы про себя:
– Господь сказал мне: «Я помилую, кого надо помиловать, и пожалею, кого надо пожалеть».
…А небо жило своей жизнью.
К вечеру на западе собирались все краски и образовывали толпу из разноцветных пятен. Как знатные гости, толпились они вокруг хозяина-солнца, а солнце торжественно удалялось, красное и важное. И разноцветные гости обижались, темнели, вытягивались и расходились. А наутро опять появлялись и ждали солнца, которое важно появлялось, для того чтобы опять разогнать их. Для чего все это?
Моисей шел на гору, долго смотрел на небо, искал бога, одиноко говорил с ним, падал в изнеможении наземь, потом возвращался к людям, и люди опять рождали в ном суровые решения.
Так в одно утро Моисей пришел к спящему Аарону и разбудил его.
– Что заставило тебя так рано прийти ко мне? – спросил Аарон.
– Этой ночью, размышляя о мудрости божественной, я остановился над одним вопросом, – сказал Моисей.
– Над каким?
– Что сказать об Адаме, который грехопадением дал смерти доступ к миру? Долго ли нам осталось жить?
Аарон знал, что бездейственные рассуждения несвойственны Моисею. Разговор Моисея о смерти был страшен.
– Не о моей ли смерти говоришь ты? – дрожащими губами спросил Аарон.
– Да. О твоей. Ты должен умереть.
Аарон похолодел. Мелкая рябь ужаса поползла по спине его – точь-в-точь, как ползет она у всех людей во все времена перед смертью.
– Моисей, брат мой, сердце трепещет во мне, и ужасы смертные напали на меня, – взмолился Аарон.
– Ты должен умереть, – неотвратимо повторил Моисей.
Аарон был уведен на гору и не вернулся.
Люди узнали. Собирались. Говорили.
– Это Моисей убил Аарона из зависти.
Когда Моисей спустился с горы, его спросили:
– Где Аарон?
Моисей холодно ответил:
– Господь принял его для жизни вечной.
– Мы не верим тебе! Ты приговорил его к смерти.
Жалели Аарона. Он был такой покладистый, а главное, такой понятный. Моисей же был суров и требователен.
Даже в пустыне было тесно таким братьям.
Желтые пески пустыни были все так же унылы и бесконечны. Много жизней нашли вечный покой в этих песках, а живые продвигались и продвигались вперед.
Моисей состарился, но твердость и мудрость не покидали его.
«Еще долго будете блуждать в пустыне, – говорил он мысленно народу. – Прямым путем я поведу вас в землю обетованную. Нет! Если прямо привести туда, займется каждый своим полем и своим виноградником. Нет! Надо сначала дух истины господней внедрить в ваши рабские души. Долго еще вам блуждать, долго, долго.»
И Моисей учил народ истине, работал для этого неустанно, а по вечерам уходил один в пустыню, смотрел на закат солнца и унылые волны темнеющего песка.
1920
Каин и Авель
Хлестал ливень. Гнул деревья. Топтал траву. Бил длинными толстыми злыми водяными воронками. Овцы сбились в темную неразрывную массу и тяжко, болезненно дышали друг на друга, в теплые вздрагивающие тела, в намокшую скользкую дымящуюся шерсть.
В стучащей хлещущей тьме кричали испуганно птицы, которых ливень выбивал из гнезд, выметал из густолиственных прикрытий.
Даже крепкий, железными руками Каина сколоченный шалаш, – из кож, дерна и сучьев, осклизло осел, приплюснулся, и с одного края вовнутрь лилась вода.
Адам лежал в шалаше, прикрытый двумя овечьими шкурами, и мычал – длинно, неопределенно, с однотонным завыванием. Завывания усиливались, когда тьму терзала молния и оглушительно, раскатисто бился в пространстве гром.
Адам тревожно вскидывал голову, смотрел полуобезьяньими заросшими глазами на мгновенно освещенные молнией, такие знакомые, а теперь синие, странные и чужие поля, завывал еще унылее и укрывался овчиной.
Ева молчала. Ее большой белый лукавый лоб был озабочен. Тонкие губы сжаты. Грудь дышала учащенно, а сильные толстые пальцы перебирали волнистые волосы Авеля, лежавшего у ее ног.
Она ласкала Авеля, но не замечала его, как не замечала и Адама. Она молилась извечной молитвой матери, безмолвной, застывшей в белках округленных настороженных глаз.
«Господи, – молилась она, – на полях темно и страшно. Огонь, вода и гром. А Каина, моего сына, нет. Господи, спаси моего сына! Спаси от огня, грома и воды!»
Когда сила ливня несколько ослабела, Ева спросила:
– Авель, где Каин?
– Он пляшет, мама, – нежно и мягко, как говорил почти всегда, ответил Авель. – Он любит плясать под ливнем и громом. Он скачет и сгибает руки и ноги.
– Но где он?
– В поле около леса, мама!
Ливень ослаб, и сквозь притихший усталый шум бегущих струй послышался вдруг громкий, неприятный, грубый и резкий человеческий крик. В этом то ровном и могучем, то визгливом дурашливом крике клокотало беспричинное веселье, ликующий избыток сил, танцующая шалая энергия крепкого тела и необузданной души.
Все трое молчали.
Они знали, что это кричит Каин. Они давно привыкли не говорить об его странностях, об его чудачествах. В молчании первой семьи безмолвно родилась ложь семейного самолюбия. Один Авель хотел обратить внимание матери на странности брата, но знал по опыту, что мать не любит в нем его недоброжелательной и завистливой наблюдательности.
Когда прекратился ливень и начало светать, и небо было виновато чисто, и темные тучи покаянно расползались по краям его, – у входа в шалаш показалась сумрачная фигура Каина.
Полосы на голове его были мокры и блестящи. С полуголого тела стекали капли. Он устал. Огромные руки свисали вдоль темного волосатого тела. Он тяжело дышал, и все же был красив.
Темной буйной силой веяло от него, и Ева, одна не спавшая всю ночь, взглянув на Каина, подумала с непонятной ей самой взмывающей гордостью то, что сказала вскоре после его рождения:
– От господа приобрела я человека.
2. Люди узнают друг другаКаин был землепашцем. Земля была крепка и равнодушна. Она скупо давала всходы. Скупо давала хлеб. Ее нужно было глубоко взрыхлить, прежде чем класть семя, и заостренные колья, которыми взрыхлял землю Каин, быстро притуплялись. Каин должен был часто валить деревья и делать новые колья.
Как-то он расшатал плотное крепкое дерево и надеялся повалить его и обломать. Но корни не отпускали дерева, держали с непонятной мощью, и Каин рассвирепел. Шея налилась красным. Огромные мускулы вспружинились и заблестели, как шары. Изо рта вырывались клубы пара.
Потный, жаркий, страшный, он бросился на дерево, могучим усилием пригнул к земле, хотел лечь на него, но оступился, и дерево, отогнувшись, ударило его по лицу.
Каин, рыча от боли, упал.
Но сейчас же опять вскочил, громко визжа и плача, вновь набросился на дерево, охватил окровавленными руками, задыхаясь от крика и усилий, вырвал с корнями и упал вместе с ним на траву.
