Михаил Алексеев - Большевики
Прозвучал свисток, и спор прекратился.
— Значит, завтра товарищи будут расстреляны, — глухо сказал Михеев.
— Э, дорогой товарищ. А сколько их в этот же миг гибнет по всей стране! На войне всегда есть и убитые и раненые.
— Но у нас их особенно много — особенно много дорогих жертв.
— И борьба грандиозная, мировая.
— Ах, Фролов! Да нельзя же в такие минуты так рассуждать. Ведь это же товарищи по борьбе. Больно ведь.
На глазах Михеева показались слезы. Он вспомнил санаторцев; особенно ярко всплыли в его сознании Стрепетов и военкомбриг. Ему не хотелось верить, что они завтра будут расстреляны.
— Ты просто устал. Измучился. Приляг, Миша.
Михеев послушно лег на пыльный пол лицом к ящикам.
* * *Ночью Феня не приходила на чердак. Поутру Михеев и Фролов проснулись с ощущением болезненной тошноты в желудках. Хотелось есть. Фролов пытался острить.
— Этак, пожалуй, и помереть голодной смертью можно. Придет Феня через неделю и увидит здесь наши хладные трупы.
Михеев криво улыбнулся.
— Вот я тебя, Фролов, съем — это будет куда позанятнее. Представь себе, входит Феня и видит: я сижу и с легким ворчанием гложу твою лапку.
— Да, это буде позабористее…
Между тем через слуховое чердачное окно лился рекою уличный шум. То отдельно ржание лошади, то громкий смех или речь всплывали на поверхности этого потока и вновь тонули в нем. Фролов, пригнувшись, посмотрел в слуховое окно.
— Площадь полна военными… Только — стой-ка, да ведь часть из них стоит под стражей… Миша, подойди, посмотри ты.
Михеев подошел и выглянул.
— Да. На самом деле, под стражей. Это казаки окружают солдат. Но кто эти солдаты? Или взбунтовавшиеся, или…
— Или пленные, — добавил Фролов. — Скорее всего пленные.
Площадь внезапно затихла. До чердачного окна стала долетать неразборчивая крикливая речь. Вся площадь заревела в ответ.
— Приветствуют кого-нибудь. Отвечают так, точно лает необыкновенной величины пес.
— Похоже. Жаль только, что не видно того, кто здоровается.
Площадь опять затихла. Снова послышалась крикливая невнятная речь. Она то замолкала, то вновь разражалась, все повышаясь в тоне. Речь снова замолкла.
— Смотри-ка, Миша, — смотри, — офицеры ходят и смотрят у пленных руки. Видишь? Вон вывели двоих и еще. Что это такое?
— Что-то трудно понять…
— Их куда-то уводят в сторону. Жаль, что не видно — куда. Вон видишь, один упал — видишь, крайний офицер бьет его каблуком по животу. Мерзавец. — Брови Фролова сжались.
— Смотри-ка, уводят всех. Вот уже никого не видно, кроме казаков.
Опять с площади понесся шум и крики массы народа. Вдруг — прорезал воздух ружейный залп: т-р-р-р-рах!
— Что это? — вздрогнул побледневший Фролов. — Залп?
— Расстрел. — Губы Михеева задрожали. — Это пленных расстреливают.
Залпы стали продолжаться через ровные промежутки времени.
— А что, если… это… наших стреляют? — робко сказал Фролов, но тотчас же добавил: — Хотя так в бою не ведут себя. Вон на площади казаки стоят кучей и спокойно разговаривают, даже смеются.
— Нет, это расстрел. Слышишь стоны. Это расстрел, — придушенно сказал Михеев. Точно придавленные громадной тяжестью, сгорбившись они отошли от окна. Каждой залп и стон заставлял их вздрагивать.
— Как много! — сказал Фролов. — Как много убитых! — Вдруг оба они бросились стремительно к окну. Внизу пели интернационал.
— Поют… Слышишь… Поют. Кто же это?
— Это наверное из пленных — коммунисты.
— Это наверно санаторцы, — почти шопотом сказал Михеев. — Они… Там среди них… Знаешь… Гм… Гм… Стрепетов… Гм… и — и, ох, др-у-у-у-у-гииие. Яне могу больше слушать этих залпов… Не могу. — Михеев лег ничком на пол, заткнув пальцами уши. Фролов подошел к нему. Постоял над ним как бы в глубокой задумчивости. Покачал головою. Пожевал губами и вдруг неожиданно для самого себя заплакал.
Около двух часов длилась стрельба.
Глава четвертая
Федор бегал по своей санаторской комнате.
— Чорт их знает — испортили все дело. Ну, а еще что?
Он был в сильном гневе. Скуластое лицо потемнело. Он судорожно потрясал кулаками. Морщил брови.
— Ну, а еще что ты видел? — спрашивал он.
Перед ним стоял подросток, одетый в праздничный костюм деревенского парня, в черные сапоги гармонькой, полосатые шаровары с напуском, в синюю рубаху без пояса.
Парень полушопотом отвечал:
— Трудно мне было видеть все из-за забора, товарищ Федосеев. Но было слышно, как кто-то из них громко закричал. Должно быть, убили или ранили. Потом стало тихо. Улица обезлюдела.
— Ах, ты-шь!.. Ну, что же делать. И сами погибнут, и других погубят. Наверно уже в живых нет…
На глазах Федора появились слезинки.
— Гм! Вот что, братец… Ты продолжай слежку, и остальные чтобы на постах были… Побольше маскировки… Ты сам проследи, что они сделают с Михеевым и санаторцами. Раз они пошли на такой шаг, значит нужно действовать побыстрее. Я же бегу предупредить ребят. Так… Донесение давай под мост справа.
Федор вытер глаза кистями рук.
— Ну, ступай, братец… или иди-ка сюда. — Парень близко подо шел к Федору. Федор пожал ему руку. Крепко поцеловал в губы. — Иди, Коля, работай, братец — небось увидимся…
— Увидимся… товарищ Федосеев.
Парень быстро шмыгнул за дверь. Федор вынул из чемодана наган и браунинг. Быстро спрятал их в необъятные карманы своих солдатских штанов. Тихонько вышел в коридор. Не спеша пошел к выходу из санатории. У выхода на улицу он повстречался со стариком фельдшером. Старик подозрительно посмотрел на него исподлобья, но не сказал ни слова.
Поднявшись на бугор, Федор, пустился во всю мочь бегом, по направлению к партийному комитету. Партийный комитет помещался возле церкви, приблизительно в полуверсте от санатории. Запыхавшись, Федор подбежал к крыльцу одноэтажного бревенчатого дома. Взбежал на крыльцо. Парадная дверь оказалась закрытой. Федор перепрыгнул через палисадник и подбежал к окну с закрытыми изнутри ставнями. Энергично постучал в него кулаком. Загремел болт ставни, и окно открылось. В светлом четырехугольнике окна появилась фигура Арона. Федор не дал ему сказать ни слова.
— Арон, быстро бери оружие и прыгай сюда. Опасность.
Арон отбежал внутрь комнаты, схватил со стола револьвер, снял со стены винтовку и выпрыгнул в окно.
— Готовится восстание. Надо предупредить остальных товарищей. Телефон есть. А то…
Но Федору не удалось закончить мысли. Вблизи послышался топот и выстрелы. Шум приближался. Федор выглянул через изгородь на улицу.
— Бегут сюда, — сказал он. — Уже поздно предупреждать других, бежим и мы, или нас перестреляют как зайцев.
На бегу Арон взволнованно спросил: — А как же с санаторцами…
— После узнаешь… А теперь давай-ка припустим побыстрее… На ходу, братец, трудно говорить… Вон через этот огород, а там через плотину мельницы, да в лес… В лесу поговорим… Время будет…
* * *В лесу неподалеку от опушки усталые беглецы разбросались на мягкой прохладной высокой траве. В лесу было темно и тихо.
— У-ф-ф! Никак не отдышешься, во рту все пересохло, — прохрипел Федор. — Уф!
— А все же свинство, — отрывисто бросил Арон. — Так работать, как работает ваша ЧК, свинство. Просто безобразие… не могли предупредить восстание. Позор!
— Тут не ЧК виновата, а другие. — Федор рассказал Арону, что услышал от своего агента.
— А ты бы за ними установил слежку, — глухо проворчал Арон. — Они — что малые дети.
— Поди ты к лешему. Слежку я установил за ними, но и слежка не помогла. Тут, братец, не нужно искать виноватого. Нужно, отдохнувши, быстрее взяться за работу. Может быть, еще спасем ребят. Там у меня остались сотрудники. Они сообщат нам завтра все новости. Лишь бы дотянуть до завтра. Ползи сюда поближе, Арон, да осторожнее — лба не расшиби. Возле меня есть корень, точно подушка. И давай спать.
Арон подполз к Федору. Лег на спину, подложив под голову ладони рук. Ему не хотелось спать. Темнота давила на него.
— Федор, а как ты думаешь? Нас сюда не отправятся искать, не захватят сонных? Узнают, что сбежали, и пойдут искать.
Федор в потемках заворочался. Сонно ответил:
— Не раньше, как завтра. Спи, брат.
Но Арон не мог спать до самого рассвета. Он почти всю ночь пролежал на спине, глядя перед собою. Сквозь просветы в листве деревьев, мерцая, потухали и загорались звезды. Проплывали легкие серые облачка, заслонявшие глубокую синеву неба. Где-то неподалеку во тьме свирещал не то какой-то зверь, не то сонная птица.
— Сфрь! Сфрь!
В утренних туманных сумерках громоздилась масса темного леса. На рассвете выпала большая роса. Федор же беззаботно спал, свернувшись клубочком.
