Пантелеймон Романов - Сборник рассказов
Прежде, когда лавочник был председателем, он был строг и недоступен, и у мужичков уже начало накопляться недовольство им. Но теперь он стал такой хороший и разговорчивый, что все растрогались и говорили:
— От добра добра не ищут. Нам новых не надо.
— Ведь они все разбойники, — говорил лавочник, — ведь у них ни бога, ничего нет.
— Это верно, о боге теперь не думают.
— И потом, нешто они дело тебе понимают! — продолжал лавочник. — На кажное дело нужна особая специальность, а они, кроме того, что глотку драть, ни на что больше не годны.
— Это что там…
— Мы трудились для вас, можно сказать, все начало положили, они хочут готовенькое подцапать, а нас долой. Правильно это?..
— Кто там хочет! — послышались голоса. — Мы выбирали вас, значит — наша воля. Нам нужны дельные, одно слово, чтоб человек основательный был. А это что… Голытьба! Так она и всегда голытьбой будет не хуже этого Алёшки. В пальто ходит и думает… Когда только этот корень окаянный выведется!
— Значит, поддержите? — спрашивал лавочник.
— Не опасайтесь. Мы за вас, как один человек, поднимемся… Глас народа, брат, одно слово. Раз уж мы выбирали, на вас положились, значит, крышка.
— А то придут какие–то голодранцы, у которых материно молоко на губах не обсохло, и пожалуйте, выбирайте их.
— Силантьич просит того… чтобы поддержать его, — говорили мужики тем, которые не присутствовали на беседе.
— Это можно.
— Ну видишь, все, как один человек, за тебя стоят. Ставь брат, магарыч. Не выдадим! Хоть иной раз и прижимал нашего брата, ну, да что там, без этого нельзя.
— Ведь обязан был, на основании, — говорил лавочник. — Ежели бы моя воля, так я бы со всеми, как с братьями. А ежели иной раз за дело, так ведь сам понимаешь — нельзя.
— Правильно! — говорили мужики. — А что строг бывал, так с нашим братом иначе и нельзя; ты с ними хочешь по–благородному, а они тебе в карман накладут.
— Значит, буду надеяться?.. — спрашивал лавочник.
— Сказано уж, чего там! Прямо как один человек встанем.
В воскресенье около школы толпились мужики. Все сидели на траве, на бревнах, курили, говорили и поглядывали на дверь школы, куда пошли молодые солдаты с фронта с высоким человеком в пальто с барашковым воротником.
— Что–то они дюже долго разговаривают–то там?
— Хочут умными себя показать.
Из школы вышел солдат и позвал всех на собрание.
В передней части школы, где обыкновенно заседал президиум комитета, за столиком сидел Алексей Гуров, и около него два молодых солдата в шинелях и в шапках.
— Шапки–то можно бы и снять, — сказал кто–то негромко в задних рядах.
— У них головы воздуху не терпят, — ответил насмешливый голос.
Лавочник стал на виду у окна передней части школы и водил глазами по лицам. Все ему подмигивали. Степан, товарищ председателя, кротко сидел на подоконнике. Николая–сапожника не было видно, — очевидно, опоздал на собрание.
Сидевший за столом Алексей Гуров, так же, как и лавочник, тоже смотрел на все, как бы следя, чтобы не было лишней толкотни и чтобы все скорее расселись. Лицо его было серьезно. Он не узнавал знакомых, как будто совсем не тем был занят.
— Словно начальство какое… Сел себе за стол, никто его не просил… Чего же это Силантьич–то молчит?
— Нахальный человек, и больше ничего, — кому охота связываться.
— Все равно. Раз против него все, тут сколько ни нахальничай, толку не будет, — говорили в разных углах.
— Сели? — раздался голос сидевшего за столом.
— Сели… — сказали недовольно сзади.
— Ну, вот и ладно. Вы прежним президиумом довольны?
— Довольны! — сказали дружно голоса, и многие посмотрели при этом на лавочника.
Лавочник опустил глаза.
— Хорошо. Теперь по декрету комитеты отменяются. На их место приказано организовать Советы. Президиум можете оставить старый, можете выбрать новый.
— Думали, нахальничать будет, а он — ничего, по–благородному, — послышался после некоторого молчания голос из угла.
— Малый как будто ничего…
— А чем вы довольны старым президиумом? — спросил Алексей.
Все молчали.
— Землю они вам разделили?
— Насчет земли разговор был, — сказал нерешительный голос.
— А дележа не было еще?
— Подождать велели, — ответил тот же голос.
— Значит, ждете по собственному желанию?
— По собственному… чтобы по порядку все было, — сказал Иван Никитич, — а не зря.
Он хмуро сел, взглянув при этом на лавочника. Тот тоже посмотрел на него.
— А еще насчет чего разговор был?
— Мало ли насчет чего… — ответил опять неохотно голос сзади.
— Насчет хлеба был. Хлеб и скотину уже поделили.
— А у кого она, эта скотина–то? — спросил Алексей.
— К прасолу в гости пошла… — сказал Семен–плотник, — она богатых дюже любит.
— Вот, вот, — послышалось несколько голосов, — бедным дали, а она опять к богатым прибежала.
— Так… — сказал Алексей; он все сидел за столом и держал в руках карандаш, повертывая его за рубчики. — А сеять на помещичьей земле будете?
— Велели подождать. Как там порешат…
— Так вы довольны?
— Вот черт–то, исповедовать пошел. Крючком за губу поймал и ведет, — сказал недовольно Иван Никитич и прибавил громко: — Чем довольны–то?
— Да вот, что подождать–то велели…
— Чем уже тут быть довольным? — отвечал хмуро Иван Никитич, но взглянул на лавочника и еще более хмуро сказал: — Известно, довольны, потому — порядок.
— Так… А ежели сейчас такой закон выйдет, что бери землю и — никаких!
Все переглянулись.
— Чем скорей, тем лучше, — сказал Иван Никитич, не взглянув на лавочника, который быстро поднял голову.
Все посмотрели на лавочника.
— Как бы Силантьича не обидеть… — сказал кто–то.
— А чем его обидишь. Ему–то что? Он, что ли, отвечает? Раз такой закон вышел… выберем его в совет, только и дело.
— Что ж, ежели такой закон вышел, отчего и не брать, ежели по шапке за это не попадет! — сказало уж несколько голосов.
— А то прежде ждали и теперь опять жди.
— Правильно!
— Им–то хорошо, они залезли себе в комитет и гребут, а мы, дурачки, ждать будем?
— Чего вы, черти! Силантьич услышит, — послышались негромкие голоса.
— А пущай слышит. Он карманы–то себе набил!
Лавочник водил глазами по всем скамьям, но никак не мог ни с кем встретиться взглядом. Все смотрели мимо него или так водили глазами, что за ними невозможно было угоняться.
— Нечего глаза–то таращить… — сказал кто–то, видимо, по адресу лавочника, — денежки–то все себе загребли…
— Николка хоть по глупости много распустил по ветру, а этот, черт, лапы–то загребущие… прежде все время сок жал и теперь тоже. Мы "подожди", а он себе в карман… У, сволочь!..
— Да, Николай — это все–таки человек с совестью.
— Ну да, тоже Николай твой языком только молоть здоров, а что от него? Степан вот, правда, — святой человек.
— То–то этот святой корову у меня взял да на нижнюю слободу ее отдал… Святой начнет стараться — хуже дурака выйдет…
— Все они хороши, дьяволы.
Алексей, что–то писавший, поднял голову и сказал:
— Так вот, товарищи: власть теперь ваша и земля ваша. Берите землю, берите хлеб, чтобы этих чертовых гнезд тут больше не было. Кто против этого, прошу встать.
Все сидели. У лавочника упала шапка и покатилась.
— Шапка уже в руках не держится!.. — сказал чей–то голос.
— Разъелся, вот и не держится!.. Ишь, черт… Когда только корень этот окаянный выведется!..
— Предлагаю произвести перевыборы в совет, — сказал Алексей. — Сейчас будут объявлены два списка: в одном старый президиум, в другом — новый. Огласи… — обратился он к секретарю, подавая ему два листочка.
Все выслушали молча.
— В новом–то он и эти двое с фронту? — спросил передний мужичок.
— Выходит, так, — ответил сосед.
— Кто за старый состав… прошу поднять руки.
Все сидели неподвижно.
— Кто за новый?..
Все подняли руки.
Лавочник взял шапку и пошел, ни на кого не глядя, к двери.
— Что тут? — спросил запоздавший Николай–сапожник, войдя в школу и тревожно оглядываясь.
— Новых выбрали, — сказал задний мужичок в лохматой шапке.
— Кто же это?
— Все. Прямо, как один человек, поднялись.
— Глас народа, брат…
ВОСЕМЬ ПУДОВ
Мужики стояли целой толпой в усадьбе около сеновала и уже два часа говорили, кричали и спорили по поводу дележа сена…
Сначала условились все делить поровну. Рожь разделили поровну, вышло хорошо. Стали делить телеги, тоже поровну, получалась нескладица: кому пришлась ось, кому колесо. И когда поделили, то оказалось, что инвентаря нет и телег ни у кого нет, — ездить опять не на чем. Коров решили в таком случае поровну не делить, а дать сначала неимущим. Но, когда начали давать, стало вдруг жалко, и все оказались вдруг неимущими.
— Дай вот молодые с фронту придут! — кричали беднейшие, у которых отобрали назад коров.
