Аркадий Первенцев - Огненная земля
— Но Рыбалко все же сломил «противника»? — Букреев ободряюще улыбнулся смущенному Рыбалко.
— Сломил, товарищ капитан, — рявкнул Рыбалко.
— Помолчите, товарищ старший лейтенант, — строго заметил Батраков.
— Виноват, товарищ капитан, — не меняя позы, отрубил Рыбалко.
Его украинский выговор и смешливые глаза с огоньком природного лукавства понравились Букрееву. По тону Батракова и поведению остальных он понял: Рыбалко — один из любимцев, и ему многое прощается.
Букреев догадался и о причине взволнованности Батракова — ведь он проводил занятия, и вот сразу, при новом командире, блин получился комом. То, что замполит выносил на обсуждение поступок офицера в присутствии рядовых, как вначале подумал Букреев, было неправильно. Батракова окружали только офицеры без погонов, одетые в такие же куртки морской пехоты, что и рядовые. Некоторых из них Букреев знал, они вошли в первое формирование в городе П., но большинство было ему незнакомо. Рядовые сидели под деревьями, курили, стараясь не заснуть, вскидывали головы и осматривались сонными глазами. Опыт Букреева подсказал ему, что люди переутомляются, недосыпают.
Букреев приказал позвать раненых. Манжула побежал за ними. Разрешив офицерам курить, Букреев наблюдал, как, узнав о прибытии командира батальона, люди шушукались, поднимались, стараясь рассмотреть его.
— Хорошие ребята раненые, товарищ Рьгбалко? — спросил Букреев.
— У меня плохих нет, товарищ капитан.
— Разрешите обратиться, товарищ капитан, — сказал командир пулеметной роты старший лейтенант Степняк. — Мне кажется, командир роты старший лейтенант Рыбалко неправильно форсировал речку.
— Почему неправильно? — Рыбалко сразу вспыхнул. — Этот Степняк всегда что‑нибудь…
— Не перебивайте! — Батраков сердито посмотрел на него.
Степняк с подчеркнутой снисходительностью выдержал паузу.
— Рыбалко всегда любит фронтальные прорывы и поэтому безрассудно лезет напролом. — Степняк подчеркнул последнее слово. — Его знаменитое «сломыв» когда‑нибудь выйдет ему боком.
— Завсегда выходило и выйдет, — огрызнулся Рыбалко.
— Я же говорю — боком, товарищ старший лейтенант.
— Сейчас трудно решить, кто прав, кто виноват, — спокойно оказал Букреев, — успех штурма укрепленной полосы иногда в большой мере зависит именно от стремительности, от натиска. Во время же учебных занятий при условном противнике… Я помню еще в военной школе в спорных случаях нам приводили в пример одного капитана, который сорок лет служил в армии, сорок лет на маневрах брал один и тот же холм и все время ошибался.
Офицеры одобрительно засмеялись.
Манжула привел раненых. У одного из них, Воронкова, некрасивого угрюмого человека с широкими сильными плечами, была перевязана рука; второй, Кондратенко, бравого вида, старшина минеров с эсминца «Беспощадный» с двумя орденами Красного Знамени и медалью за оборону Севастополя, совсем не был перевязан. Букреев обратил внимание на то, что Кондратенко, в отличие от всех, был без куртки в одной гимнастерке.
— Ну, что же, Воронков, придется в госпиталь, — сказал Букреев.
— Из‑за этого в госпиталь? Я сейчас моту этой рукой все, что угодно… товарищ капитан.
— А вы куда ранены, Кондратенко?
— Никуда, товарищ капитан.
— Никуда?
— Я не заметил, товарищ капитан.
— Но вы ранены?
— Оцарапало…
Кондратенко стиснул зубы, и Букреев видел, что ему трудно удержаться от стона.
— В чем же дело? — Букреев вопросительно посмотрел на Рыбалко.
— Кругом! — скомандовал Рыбалко.
Кондратенко четко повернулся кругом. Гимнастерка пониже левой лопатки была косо разорвана, свежее пятно крови расползлось к подмышкам, спускалось к поясу.
— Почему до сих пор не перевязывали, товарищ старший лейтенант? — строго спросил Букреев Рыбалко,
— Он не позволял, товарищ капитан. Такой чертяка!
— Кругом! — скомандовал Букреев.
Выгоревшая до белых ниток бескозырка Кондратенко с надписью «Беспощадный» была надвинута немного на лоб, чтобы не был виден чубчик. Крупные капли пота, выступившие на носу и подбородке, выдавали скрытую боль.
— Если ранен, надо постараться перевязать рану, — сказал Букреев. — Потеря крови выводит из строя. Отказ от перевязки равносилен симуляции.
Кондратенко вздрогнул, пошатнулся, но сдержал себя и снова застыл, собрав у настороженных и сразу озлобившихся глаз морщинки.
— Два наряда вне очереди за отказ от перевязки. — Букреев пытливо наблюдал за Кондратенко. Он, как бы изучая эти недобрые огоньки во взгляде Кондратенко, выдержал паузу. — За мужество благодарю, товарищ Кондратенко.
Букреев сделал шаг вперед, протянул ему руку, и Кондратенко пожал ее. Задержав его широкую ладонь в своей руке, Букреев заметил, как исчезло недоброе выражение с лица Кондратенко, глаза стали светлее. Букреев отпустил его руку.
— Немедленно сестру и отправьте его в госпиталь на моей машине.
Моряки, окружившие их, наблюдали заключительную сцену, и по их затаенному дыханию и настороженности командир батальона понял: малейшая растерянность сразу же выбила бы почву из‑под его ног и ничто не спасло бы его от морального поражения; сейчас он пока победил в этой первой встрече с моряками; одобрительный шопот, уловленный им, доказывал это.
— Старший лейтенант Рыбалко, постройте батальон!
— Есть построить батальон, товарищ капитан! — рявкнул Рыбалко. — Батальон, слушай мою команду! Становись! Равняйсь! Смирно! Равнение направо!
— Товарищ капитан, по вашему приказанию батальон построен.
Люди стояли, не шелохнувшись. Букреев внимательно смотрел на их молодые, здоровые лица, и они полюбились ему. Укрепленный ветеранами батальон не стал пестрым. Сейчас даже трудно было отличить ветеранов от новичков, так как ордена и медали были скрыты под куртками. Перед ним стояли молодые сильные люди с внутренним сознанием своей силы, люди, зачастую разукрашенные почетными шрамами, возмужавшие в сражениях. «Тридцатка» стояла и первой шеренге роты автоматчиков. Они отличались от остальных только формой: черными брюками, бушлатами и новенькими бескозырками, на которых сияли названия славных черноморских кораблей.
Батальон! Слушай мою команду! — Букреев поднял голову, напряг тело, сразу забыв про свое плохое сердце. — Напра–во! Направление к могиле Героя Советского Союза майора Цезаря Куникова, шагом ма–арш!
Батальон шел в походных колоннах по грунтовой колесной дороге. Покачивались плечи, бескозырки и оружие.
Букреев шагал рядом с Батраковым. Ему хотелось определить, откуда у этого человека то, что сблизило его с моряками, заставляло ценить и уважать его. По внешнему виду он отличался от любого бойца батальона. Даже в костюме его была допущена вольность: вопреки полевым условиям и службе в морской части он носил цветную армейскую фуражку, неловко сидевшую на голове, отчего его растопыренные уши казались еще больше. Щупленький, узкогрудый, с опущенными, выдвинутыми вперед плечами, он шел сейчас задумавшись, смотря прямо перед собой светлыми, удивительно ясными глазами.
Когда‑то оставив курсы политруков на мысе Фиоленто, Батраков пришел в батальон дунайцев к известному Горпищенко. Тогда его вид впервые родил к нему недоверие как к боевому человеку. Но тогда же он в бою завоевал уважение к себе.
Потом была Малая земля, штурм Новороссийска и другие десанты. Батракова видели везде, он был таким же ветераном, как Рыбалко или Степняк, Цыбин или командир роты ПТР Яровой.
…Кончился обветшалый осенний лес. Дорога привела к окраине города. Одиночные постройки из дикого камня стояли то тут, то там; будто они отбежали от города, не могли туда вернуться и стать в ряды улиц.
Кладбище почти примыкало к окраине и занимало большую, неогороженную площадь. Виднелись старые кресты и заброшенные могильные плиты со съеденными временем надписями. Среди кустов держидерева бродили козы, резвились козлята, поднимая куцые розовые хвосты свои и мелко перебирая копытцами. Возле старого кладбища, что ближе к городу, торчали столбики с прибитыми на них дощечками. Это были братские могилы черноморцев, павших при штурме Новороссийска. Между могилами еще валялись носилки с черной от крови парусиной. На носилках сюда приносили убитых и хоронили в братских могилах.
Изредка выделялись огороженные могилы летчиков. Обломки воздушных винтов, как кресты, возвышались над дощатыми памятниками.
Среди могил ходило несколько женщин. Они читали редкие надписи, смотрели цифры на дощечках, неслышно плакали; может быть, они искали среди погребенных своих родных, может быть, вспоминали близких, идущих по далеким фронтам войны.
Баштовой ускорил шаги и первым подошел к могиле Куникова, огороженной штакетником, выкрашенным в голубой цвет. Памятник — деревянный конус со звездой из жести — был тоже выкрашен голубым, под цвет моря, по требованию моряков–куниковцев. К памятнику была прибита железка с надписью: «Герой Советского Союза майор Цезарь Львович Куников, 1909—1943 г. Погиб смертью храбрых в борьбе с немецкими захватчиками». Баштовой сам хоронил Куникова и своими руками надписывал эту надпись. Все было знакомо и близко.
