Юрий Бондарев - Юность командиров
— Да бросьте вы! Пройдет приступ, сам приду. В этом я не виноват… Боли в животе. Это можно понять?
Наступило короткое молчание. Сухо скрипнула дверь, мимо осторожными тенями проскользнули две девушки с лопатами; одна сказала уже на крыльце:
— До свидания, товарищи курсанты.
— Вы куда, девушки? — с наигранным оживлением воскликнул Полукаров. — Так скоро? — И глянул на Бориса со злобой. — О, дьявол вас возьми! Что вы ко мне пристали? Кто я вам — родственник? Что вы так заботитесь о моей судьбе?
Борис презрительно выговорил:
— Значит, испугался работы? Так, что ли, поклонник Дюма и Буссенара?
— Расчищать путь в буран — это все равно что ходить строевым шагом в уборной. И у меня кровяные мозоли уже, Боренька!..
Алексей, не выдержав, сказал резко:
— На разъезде стоят два эшелона с танками. Ты или наглец, или сволочь! Ты слишком громко умеешь говорить о своих страданиях.
— Размазня! — Борис придвинулся к Полукарову. — Червяк! Видеть тебя тошно!
— Ах, пошли вы к дьяволу! — застонал Полукаров. — Я же объяснил вам! Оставьте меня в покое!..
Алексей сказал как можно спокойнее:
— Слушай, мы с тобой просто встретились. Я ничего не буду докладывать. Ты доложишь о себе сам: мол, курил — и все. Идем!
Он повернулся и, не дожидаясь ответа, пошел к выходу; Борис выругался и вышел следом, с треском хлопнув дверью.
Алексей стоял на крыльце, засунув руки в карманы и ждал. Некоторое время молчали.
— Либеральничаешь? — разгоряченно заговорил Борис. — С такими субъектами поступают иначе! Неясно?
— Как?
— Приводят силой. Он же шкурник первой марки. — Борис поморщился — у него появилась неприятная привычка морщиться. — Ну как знаешь!
Алексей не ответил. Красный отблеск раскаленной печи по-прежнему безмятежно теплел в окне этого заметенного снегом уютного домика, а внутри дачи — ни звука, ни шороха, ни шагов.
Внезапно со стуком распахнулась дверь, и Полукаров, подымая воротник шинели, сбежал по ступеням крыльца, проговорил как бы в пустоту:
— Пошли, что ли, — и зашагал, ссутулясь, в буранную мглу переулка.
Спустя несколько минут они подошли к котловине. По-прежнему среди метели носились жалобные гудки паровозов, и снег хлестал по лицу будто мокрой тряпкой, влажная шинель облепила всю грудь сырым холодом. В нескольких шагах от участка Алексей остановился и начал счищать снег с шинели. Пальцы были как неживые. Борис и Полукаров стали спускаться в котловину, и вдруг оба заметили между сугробами полузанесенный «виллис». Возле машины двигались два снежных кома — это были лейтенант Чернецов и майор Градусов. Они говорили что-то друг другу сквозь ветер, не разобрать что.
— Судьба моя решена, — сказал Полукаров, нехотя опуская воротник шинели. — Заранее считаю себя на гауптвахте. А, была не была!..
Карабкаясь по сугробам, Борис прокричал в спину ему:
— Молчи! Этого для тебя мало, щенок!
Офицеры, заметив их, перестали двигаться.
Справляясь с дыханием, Борис подбежал к «виллису», и, как только заговорил он, лицо его преобразилось, приняло холодно-решительное выражение.
— Товарищ майор, разрешите обратиться к лейтенанту? Товарищ лейтенант, ваше приказание выполнено! Мы нашли Полукарова в пустой даче возле печки, едва не привели его силой!
Чернецов молчал, и было странно видеть на лице его робкое, виноватое выражение, словно кто-то ударил его случайно.
— Как… вам… не совестно? — отрубая слова, крикнул Градусов. — Как… не совестно, будущий… вы… офицер!
И больше ничего не сказал Полукарову.
Через минуту, сбежав с насыпи, Алексей увидел: Градусов, запахивая на коленях шинель, с мрачным, отчужденным видом садился в «виллис», рядом стоял Чернецов, вытянувшийся весь.
— Слушай, какое ты имел право докладывать в такой форме? — зло сказал Алексей Борису, когда узнал все от Чернецова. — Я же обещал Полукарову! В какое глупое положение ты меня ставишь?
— Нечего возиться с этим маменькиным сынком! — ответил Борис. — Пусть привыкает, не на печке у бабки!..
Войдя в маленькую, жарко, до духоты натопленную будку обходчика, капитан Мельниченко сбил перчаткой снег с рукавов набухшей, влажной шинели. За синеющим оконцем не переставал буран, царапал стены, яростно колотил в стекло. Электрический свет не горел в будочке — буран порвал провода. Слабо мигала здесь закопченная керосиновая лампа.
Через несколько минут Полукаров шагнул через порог; желтый свет лампы упал на его большелобое лицо; тонкие губы поджаты — и лицо, и губы эти ничего не выражали, и только по слегка вдавившимся его ноздрям капитан понял, что Полукаров готов что-то сказать; с этим он, очевидно, шел сюда. И Мельниченко проговорил первым:
— Слушаю вас, Полукаров.
Полукаров посмотрел капитану в лицо, и в глазах его появилось намеренное равнодушие. Он сказал:
— Я знаю, вы должны наказать меня. Наряд, гауптвахта? Я готов. Мне все равно.
В тишине было слышно: порыв ветра с гулом ударил по крыше.
— Не верю, что вам так хочется попасть на гауптвахту, — сухо сказал Мельниченко и припустил огня в лампе. — Не верю, что вам, болезненно самолюбивому человеку, все равно, что подумают о вас другие!
Полукаров ответил безразлично:
— Товарищ капитан, я превосходно понимаю, что совершил, так сказать, неэтичный поступок.
— Но почему вы его совершили?
Полукаров пошевелил своими покатыми медвежьими плечами.
— Может быть, я не герой, товарищ капитан…
— Вы плохой артист, Полукаров! Идя ко мне, вы плохо выучили роль! — с подчеркнутой неприязнью перебил Мельниченко. — Вы говорите так, словно жизнь ударила вас когда-то и разочаровала. Сколько вам лет?
— Двадцать один, товарищ капитан.
— Когда же вы успели набраться этого скепсиса по отношению к себе и к людям?
— Разрешите не отвечать, товарищ капитан? — тихо и выжидающе сказал Полукаров, и большелобое лицо его отклонилось в тень.
— Можете не отвечать. Я вас больше не задерживаю. Идите.
Полукаров стоял не двигаясь.
— Кто меня будет арестовывать? — спросил он бесстрастно.
— Нет, арестовывать я вас не буду. Я хотел это сделать, но раздумал. Ведь вы не герой. Зачем вас унижать? Вы и сами себя унизили. Вы хотите красиво пострадать, а вызываете к себе жалость! Нет, я не буду вас арестовывать. Можете идти.
Полукаров вышел.
6
Путь был расчищен к утру.
Капитан Мельниченко вел батарею в училище и видел, как вяло, пошатываясь в дреме, идут курсанты, как часто меняет ногу колонна, как растягиваются левофланговые, — буранная ночь вымотала людей вконец.
В столовой сели без обычного шума; одни обессиленно привалились к столам и сейчас же заснули; у иных клонились головы, ложки выпадали из рук.
С серым от усталости лицом Мельниченко ушел в канцелярию просмотреть расписание. Последние часы в первом взводе — тактические занятия, выбор наблюдательного пункта на местности; в остальных взводах — артиллерия, топография: занятия по классам. Капитан посмотрел в окно и прижмурился. Утро после буранной ночи было ослепительно солнечным, жестоко морозным. Но дымы не поднимались из труб вертикально в сияющее ледяное небо, а стлались, сизые тени их ползли по белизне крыш, по свежим сугробам. Стволы орудий плотно обросли инеем, поседели. Возле орудий ходил часовой, из-за поднятого воротника тулупа, из густого инея вырывался пар. Было двадцать градусов ниже нуля.
Капитан, щурясь, смотрел на белые до рези в глазах сугробы, на пар дыхания, тающий над головой часового, на слепящее косматое солнце и чувствовал, как голову медленно обволакивает теплая глухота сна. Капитан потер выступившую щетину на щеках, вызвал дежурного.
— Объявите батарее отбой! Преподаватель тактики в училище?
— Никак нет, еще не приходил.
— Батарею поднимать только по моему приказу. Шинели — в сушилку.
Капитан поднялся на третий этаж, к командиру дивизиона.
Положив жилистые руки на подлокотники кресла, Градусов читал какую-то бумагу. Он был в очках, китель расстегнут на верхнюю пуговицу — это придавало ему домашний вид. Увидев капитана, майор застегнул пуговицу, снял очки и сунул их в футляр. Он стеснялся своей старческой дальнозоркости.
— Садитесь, — указал на кресло, и губы его чуть поползли, готовясь к улыбке. — Слушаю вас.
— Я хотел поговорить с вами, товарищ майор, — начал капитан. — Думаю, что занятия по тактике первого взвода…
— Знаю, знаю, — перебил Градусов, и скупая улыбка осветила крепкое его лицо. — Люди вымотались на заносах, так? Вот тоже просматриваю расписание.
Белки его глаз были красноваты после бессонной ночи: час назад он вернулся в училище, усталость чувствовалась в том, как он сидел, в его взгляде, в движениях его крупного тела, его рук.
