Юрий Олеша - Зависть (сборник)
Такова концепция жизни и смерти Маяковского. Отдав свой гений на службу пролетариату, он, как и друг его – убитый дипкурьер, – остался живым в своих строчках, в примере героической жизни и славе, которой увенчал его пролетариат.
1936
ДНЕВНИК СТЕНДАЛЯ
В четвертом номере «Интернациональной литературы» напечатано несколько страниц из дневника Стендаля.
Они замечательны, как и все, что написал этот удивительный человек.
Особая их ценность в том, что в них Стендаль высказывается о литературе и театре.
Получается своеобразное впечатление, когда читаешь эти страницы. На первый взгляд – это ряд критических заметок. Молодой Стендаль посещает театры и потом пишет в своем дневнике нечто вроде рецензии.
Например:
«Тальма играет Сида не очень хорошо. Ему недостает одного – смелости быть естественным».
Но в этих рецензиях так сильно проявляется личность автора, что, соединенные вместе, они создают яркий человеческий образ, создают героя. И дневник, таким образом, становится похожим на роман. Да, это роман! Роман о молодом человеке, который приехал в Париж, чтобы завоевать славу. Каждая критическая заметка полна тайных замыслов. А замыслы эти – писать лучше, чем все, «сделаться великим поэтом».
Стендаль полон сил. Он высокомерен. Послушайте, что он говорит:
«Я ставлю ее (трагедию Корнеля „Родогуна“. – Ю. О.) сразу же после „Андромахи“ и „Федры“; таким образом, по степени красоты она является четвертой или пятой французской пьесой».
Я ставлю ее. Собственная оценка кажется ему единственно правильной, абсолютной.
«Шекспиру, такому естественному, страстному и такому сильному, недостает только сценического искусства Альфиери и корнелевского умения писать стихи, чтобы достичь вершины совершенства».
Так свободно рассуждает он о Шекспире. Претит ли нам это? Нет! Мы чувствуем, что это голос человека, имеющего право говорить… И он объясняет нам, откуда у него это право:
«Впрочем, все, что я только что написал, не было бы понятно Тенсену или кому-либо другому, если б я им это сказал. Они не видят вещей, на которых основана эта истина. В этом нет ничего удивительного. Они ведь не думали о них с самого детства, как я». (Подчеркнуто мною. – Ю. О.)
Многому Стендаль поклоняется, многое восхищает его, однако какое бы произведение он ни разбирал, он почти всегда замечает:
«Я чувствую, что мог бы сделать много лучше».
Он исправляет про себя почти все чужие произведения! Раз десять встречается в дневнике это слово: переделать. Он переделывает Мольера, Корнеля, Вольтера.
Какие надо ощущать в себе силы, чтобы в программу будущей деятельности включать не только свои замыслы, но еще и переделку чужих, уже прославленных, уже признанных совершенными произведений. Причем это желание переделать никогда не сопровождается у него иронией или раздражением. Нет, это высказывается весело, с энергией.
«В „Сиде“ многое можно исправить: стансы в конце первого акта – это только рассудочные мысли человека о движениях его сердца, значит, он взволнован не весь. Химена сразу же начинает обращаться к Сиду на „ты“, а потому нет этого чудесного смешения „ты“ и „вы“».
Переделать!
Ни больше ни меньше как переделать «Сида»!
Об одной «ничего не стоящей» пьесе Стендаль говорит, что не мешает ее переделать, чтобы иметь удовольствие видеть ее на сцене.
Вот какое хозяйство было у этого человека!
Он заявляет, например, что мог бы переделать много сюжетов Гольдони на французский лад. И притом его пьесы ничего не имели бы общего с пьесами Гольдони.
Стендаль связан для нас с Толстым. Толстой сам говорит о том влиянии, которое оказал на него Стендаль. Примеры известны. В «Пармском монастыре» юноша Фабрицио мечтает увидеть Наполеона. Ради исполнения этой мечты он идет на рискованную авантюру. Но в тот момент, когда судьба показывает ему Наполеона, юноша пьян и даже не знает, что в группе всадников проскакал перед ним Бонапарт.
Толстого поразила эта сцена. Она была «в его духе». И впоследствии она проступила в «Войне и мире». Образ Фабрицио на поле Ватерлоо родствен образу Пьера Безухова на поле Бородина. Также много общего между поведением затесавшегося в битву Фабрицио с экзальтацией Николая Ростова, наблюдающего свидание монархов в Тильзите. Об этом писалось не раз. Теперь возьмем дневник. Разве не характерно и для Толстого это желание исправлять, переделывать? Разве Толстой в глубокой старости не занимался тем, что ставил отметки авторам, которых прочитывал? Причем произведения разбирались по отрывкам, и за каждый отрывок автор получал особую отметку. Известно, что Толстой переделал рассказ Мопассана «Порт» в рассказ «Франсуаза».
Излагая содержание «Короля Лира», Толстой замечает относительно одной из сцен:
«В этом четвертом действии сцена Лира с дочерью могла бы быть трогательна, если бы ей не предшествовал в продолжение трех актов скучный, однообразный бред Лира».
Сцена могла бы быть трогательна. Не значит ли это, что Толстому захотелось самому написать заново эту шекспировскую сцену?
Какое ревнивое отношение к литературе!
То же и у Стендаля:
«Я переделывал про себя каждую деталь пьесы во время игры».
Каждую деталь!
Эти два писателя, более чем кто-либо, были именно профессионалы.
Определяя, в чем причина успеха одной пьесы, Стендаль говорит, что в пьесе идет речь о жизни, а жизнь любят все.
Стендаль был участником наполеоновской эпопеи. Он не создавал ее, он был захвачен ею и двигался вместе с ней.
«Мы совсем близко видели Бонапарта. Он проехал верхом в пятнадцати шагах от нас, он был на прекрасном белом коне, в красивом новом костюме, в шляпе без украшений, в форме полковника своей гвардии с аксельбантами. Он много раскланивался и улыбался. Театральная улыбка: показывает зубы, а глаза не смеются».
Таков потрет Наполеона, созданный молодым Стендалем. Дата записи – 1804 год, 14 июля. Уже все есть в этом отрывке, что впоследствии делает Стендаля великим писателем-реалистом.
Следует всем, особенно тем, кто занимается литературой, прочесть эти страницы дневника Стендаля. Прочесть с тем ревнивым отношением к литературе, которое так поразительно в авторе дневника.
1937
«ДОБЕРДО» – РОМАН МАТЭ ЗАЛКИ
Добердо – это название села. Автор слышит в этом слове грохот барабанов и мрачную угрозу.
Война.
Автор – лейтенант саперных войск австро-венгерской армии. Его зовут Тибор Мадран, он венгр.
Окопы у подножия возвышенности Монте-дей-Сей-Бузи. Возвышенность занята итальянцами. Венграм нужно овладеть ею во что бы то ни стало.
Приезжает на позиции командующий фронтом, его королевское высочество эрцгерцог Иосиф.
Он говорит о том, как важно для исхода всех операций фронта взять возвышенность. Может быть, найдутся среди офицеров добровольцы, которые своим примером увлекут остальных?
Собрание молчит.
Добровольцев нет. Неловкость. Эрцгерцог уезжает огорченный.
Так обстоят дела на фронте.
– Что такое война? – спрашивает один из офицеров и отвечает: – Противник боится противника, а противник боится его еще больше.
Леденящий душу страх. Мечта о том, чтобы быть легко раненным и уйти с позиций. От патриотизма не осталось и следа. Офицеры пьянствуют, играют в карты, слушают цыган.
Возвышенность мрачно висит над окопами. Кажется, никогда ничто не изменится. Командование бессильно разжечь пыл в офицерстве и в массе.
Но происходит следующее.
Из итальянского окопа швырнули венграм коробку с папиросами. Там были египетские и тунисские, замечает автор. Подарок от противника! Венгры обрадовались. Ведь итальянцы тоже солдаты, они ненавидят войну, как и все, кто воюет. «Не нужно ли вам ветроупорных спичек?» – спросили итальянцы. И, не дождавшись ответа, швырнули в окоп к венграм пачку гранат. Гранаты разорвались. Это вероломство вызвало вспышку гнева и ярости среди венгров. По собственной инициативе они организуют штурм возвышенности. Героизм, к которому безуспешно призывало командование, появляется сам собой. Порыв массы приводит к победе. Неприступная возвышенность взята.
Командование в восторге. Героев чествуют в штабе бригады. Повышения. Медали.
Однако надвигается новая угроза. Итальянцы ведут под возвышенность подкоп с целью ее взорвать. Героический десятый полк охвачен паникой. Взрыв может последовать каждую минуту.
Командование считает, что солдаты проявляют чрезмерную нервозность. Возможность подкопа, по мнению командования, сомнительна.
Лейтенант Тибор Мадран бьет тревогу. Его не слушают. Его даже ставят на место, находя его активность шокирующей. Лейтенант должен понять, что на позиции не сегодня-завтра приедет эрцгерцог. Это главное. Это гораздо важнее, чем какой-то воображаемый подкоп. Приезд его королевского высочества! Как можно поднимать панику?
