Александр Морозов - Центр
Позвольте, сударь, вы наступили мне на ногу! Какое там, где тот сударь, и кто тебя удосужится обтекать справа и слева — не говоря уже о том, чтобы вслушиваться, когда ты, приняв горделивую позу, вполоборота, изречешь нерешительно… Позатолкают по-быстрому и повлекут автоматически. Десятки лет простоять вполоборота, упираясь, уворачиваясь и не увлекаясь динамическими толпами. Позвольте, сударь… Честность, честь, последовательность — теоретические обломки, непозволительная роскошь в бегущий электронно-пощелкивающий век. Век, вынужденный все быстрее бежать к своему финишу, чтобы не допустить снижения привычного уровня жизни. Честь.. Неповоротливость дуэлянта, раскладывающего шпаги на лужайке. А мимо… колонна мехпехоты. Радиофицированной. Со шлягерами на компакт-кассетах… Наркотизирующие уколы алкоголя, табака, шлягеров… Вперед, вперед, и танки наши быстры… Позвольте, сударь… Шел дождь и два студента. Один в кепке, другой — черт знает куда. Наверное, на курсы аэробики. А мы недоспорили и недополучили сатисфакции… Ну и черт с вами! Сначала разыщите, с кого вам получать… А так… Не создавайте пробку у кассы. Позвольте… Да все уж позволено. Только увертывайся и ежесекундно допингуйся. Успевай, успевай, успевай… Алкоголем, табаком, шлягером… Телефонным звоночком…
Позвонила Марина. Было уже очень поздно, но Карданов, в сущности, совершенно жутко дисциплинированный человек, все еще работал, даже если для него ничто не было решено, свою часть дела, если уж его пригласили участвовать в чем-то реальном, он привык подготавливать от и до. «Об информированности ученого» — вряд ли в устном выступлении нужен специальный заголовок, и не прозвучит, и даже… выспренне может показаться, но для себя, для каменного слога, скрепляющего фрагменты, он так и вывел: «Об информированности ученого».
Витя наметил начать выступление «делом о тираже», случившемся аж когда, чтобы поговорить о том, кто может, а кто и нет определять, какие факты вводить в научный оборот. Он-то, Карданов, знал ответ на этот вопрос: н и к т о. Никто не вправе определять. И если находился человек, который, хоть и не вправе, но может это делать, может определять, какая информация годится, а какую нужно бы и придержать в запасниках, то вот наличие такого человека, с такими возможностями, допустим, того же Немировского, это и есть беда. Это и есть извращение и тормоз всей и какой бы то ни было информатики, научно-технического прогресса и тому подобного.
И картины-то в запасниках негоже держать, ну да шедевры — они хоть не меняются, так шедеврами и остаются (если, конечно, температура и влажность воздуха соответствующие). А уж научно-техническую информацию — факты, теории, дискуссии, — их складировать — дело и вовсе вредительское. Потому что при любой температуре и влажности, не пущенные в оборот, они от самого времени в труху обращаются. И зияют дыры, штиль и тина образуются на том направлении, откуда бы мощной струе бить, на ускорение работающей.
— Витя, а ты что не спишь? К завтрашнему, наверное, уже подготовился? — спросила Марина.
— Сижу, готовлюсь.
Но тут вроде бы Виктора осенило: откуда Марине было знать о завтрашнем заседании и его выступлении? И он спросил, как ее фамилия, и она ответила:
— Леденёва.
— Девичья?
— Разумеется, нет, девичья — Немировская.
— Ага, ты внучка значит?
— Ты же меня еще в Ивано-Франковске вычислил. За исключением фамилии.
— Точно. Сам факт, что ты чья-то внучка, был написан на бледных лицах Петера и Вячеслава.
— И что ты скажешь? — спросила Марина, и это можно было понимать и как вопрос о его впечатлении от ее открывшихся родственных связей, и как интерес к его позиции в области информатики.
Виктор предпочел понять вопрос во втором смысле и ответил:
— Демократия и электроника суть два крыла, на которые должно опираться информационное обеспечение.
— И ты так им и скажешь? — спросила Марина.
— Конечно, — ответил он. — Почему же не сказать, если так оно и есть?
— А ты не думаешь, что Немировскому будет только на руку, если ты зарвешься?
— Я думаю, что твоему деду всю жизнь было на руку как раз обратное: чтобы я, Ростовцев и многие другие — чтобы мы не зарывались. То есть знали свое место. А кому можно зарываться и кому нет — это он определял сам. Я думаю, что такое положение вещей как раз и было для него идеальным.
После некоторой паузы, похоже, затраченной на обдумывание им сказанного, Марина спросила:
— Когда мы увидимся?
— Всегда. Однако не раньше, чем завтра поздно вечером. Ранний вечер, как ты знаешь, у меня занят.
— Это будет на Волхонке?
— Угу. В Доме научно-технической пропаганды.
Он вошел в комнату, выключил верхнее освещение и, отставив подальше от подоконника настольную лампу, раскрыл окно. Как он и подозревал, было уже очень поздно. Очень. Не слишком ли?
Во всяком случае, сегодня уже никто не должен был позвонить. Потому что уже давно было завтра.
XLII
И было утро. И затем день. И даже произошли следующие события: пришел ранний вечер, и Карданов выступил на совещании в Доме научно-технической пропаганды, и Ростовцев, зайдя с ним в Александровский сад, все пытался выяснить, зачем, ну зачем Виктор в конце, уже после того как с блеском и на полном контакте с аудиторией изложил свою концепцию о демократии и электронике как двух несущих плоскостях информатики, после всего этого не сошел с трибуны, а позволил себе дразнить гусей, поднимать старые счеты, призывать — он что, совсем забылся? — к сведению старых счетов, логично и демагогично, черт бы его побрал, утверждал, что новая работа не может начинаться с закрывания глаз на старую неработу?
— И словечко-то какое выбрал: п о и м е н н о, — продолжал ввинчивать Ростовцев. — И откуда в тебе эта казуистика? Иезуитизм? Вперед же надо смотреть, а не в старое…
— Потому что за всем этим, Клим Данилович, за всей этой якобы широтой нашей души, то есть за нежеланием разбираться поименно, — боязнь стать всерьез опасными. Вы же понимаете, что, пока вы к чему угодно призываете — пусть даже к самым революционным поворотам в ведении дел, — они как-то там в будущем осуществятся или нет, там видно будет. А пока вы — всего лишь призываете. Насчет чего-то в будущем. А будущего еще нет. Настанет — там посмотрим. А вот прошлое — оно-таки уже было. И не просто так, а как-то вполне определенно оно делалось. И если начать разбираться поименно, то вот тут вы и становитесь всерьез опасным. Конкретным и опасным. Дальше некуда. Смертельно.
— Тебе что, незнакомо такое понятие, как постепенность?
— У нас уже был опыт, Клим Данилович. И он показал, что, закрывая глаза на прошлое и уступая, не только себя не уважаешь, но и дело проигрываешь. Что на постепенности никогда и ничего реального не воздвигалось. А только сводилось на нет. И по нынешнему положению вещей, п о с т е п е н н о — значит в душе отказавшись. Уже не веря в реальность своей же заявки.
— Ну хорошо. Но ведь есть же тактика.
— Да нет, чего там… Тактика… это просто придумка для проигравших. Нет на свете никакой тактики. А есть выигрыш или проигрыш. А тактика (так называемая) — это просто возможность для проигравших сохранить лицо. И не более. Это согласие выигравших, чтобы проигравшие не шли по миру так уж впрямую с протянутой рукой. Зачем, в самом деле? Мы же цивилизованные люди. И ресурсов общества хватит и на них, то есть на проигравших. Ну так и получайте вспомоществование, и не трепыхайтесь. Вот что такое — тактика.
— Лихо, лихо. Но погоди…
— А мы уже с вами годили. И в результате этого — расстались чуть ли не на двадцать лет. Хотите опять, еще раз на столько же? Да ведь встретимся тогда в двадцать первом. А ведь его надо подготовить, а, Клим Данилович? А продовольственная-то программа в Африке здорово за это время шагнула… назад. Прямо в каменный век. К борьбе за выживание.
Так что ваш вариант испробован. И ждать здесь нечего, потому что Немировский бессмертен. В том смысле, что за ним идут такие же. Он-то свои кадры готовить не забывал. Мальчиков «чего изволите». А вот мы упустили своих ребятишек. И они уже планируют в восходяще-нисходящих потоках… в параллельных мирах. Фарца. Самодельные и самодеятельные ВИА. Слушают Севу Новгородского по Би-би-си. Спартаковские фанаты и прочие. И даже молодые нацисты. Это у нас-то. Уникально же — по нелепости. Цирк нехороший. Гиньоль. Отвращение к миру сему, приобретенное как будто еще в утробе матери. Но не тогда, конечно. А когда они появились на свет божий и увидели, что мы с вами — г о д и м.
— Но теперь-то? Чего ты неистовствуешь? Они же уходят на пенсию, предпоследние из могикан. Чем же ты недоволен?
— Именно этим. Они всегда уходили на пенсию. И тридцать лет назад. И пятнадцать. А не было только одного: разбирательства. И, желательно, открытого. Чтобы каждому — по заслугам. За развал работы. Сознательный. Потому что так было выгодно. Единственный для них шанс удержаться — замутить воду. И они ее замутили. НТР, ну да НТР… Эка, очнулись как будто. А мы и тогда это знали, и сейчас я вам это повторю: все начинается не с компьютеров в школах. Нужны и компьютеры, кто же спорит. Но прежде всего НТР требует информации. Информированности. А короче говоря — п р а в д ы. А если уж п о п р а в д е, то не на пенсию их, а…
