Михаил Зощенко - Том 1. Разнотык
«Боги, дайте мне счастья… Слышите, боги!»
Король метался по комнате.
Медленно, как неуклюжий гад, вполз сон короля и мягкими лапами охватил его тело…
Еще так недавно, когда король молился, спокойны были боги, стояли темные и непостижимые в углу за черной шелковой занавеской.
И были надменны и были величественны в своем покое, а когда король закрыл усталые свои глаза, быстро отдернув занавеску, сошли боги со своих мест и поступью медленной подошли к королю и сели у изголовья кровати его. И смеялись. Тихо. Беззвучно. И руками нежно гладили седины короля. И смеялись. Но холодели от ужаса королевские руки.
В молчании подавленном и таинственном король вдруг стал понимать какую-то огромную тайну, какая-то мысль, будто рожденная в глубине души его, мелькнула, расширилась и снова замерла где-то.
Это мысль о какой-то тайне жизни: она чуть коснулась его нежного человеческого мозга и пропала бесследно. Будто мозг не мог принять ее. И почувствовал король, что есть какая-то тайна, но о ней НЕЛЬЗЯ даже думать. Ее знают только боги.
Отчетливо стучало сердце короля и замирало.
Но вот склонил к изголовью красивое свое лицо бог Красоты и шепотом и быстро и как-то журчаще стал говорить, что не он ли давал королю счастье, не он ли окружал его красотой и величием. Да, да. Это он давал незабываемые минуты, когда от величия красоты мысли сливались с Вечностью.
Это он творил красоту всюду, всегда…
Так что же нужно королю? О каком счастье он говорит?
А впрочем… и поглаживая седины короля, стал смеяться опять. Тихо. Беззвучно.
Молчали другие боги и также беззвучно вторили тихому смеху. И снова холодели королевские руки.
Вскочили боги потом, одно лишь мгновенье, и сразу засмеялись громко, закружились вокруг кровати и, нелепо кривляясь, опять и опять беззвучно смеялись. Глазами, ртом и всем своим телом. Но в дикой пляске, когда темные фигуры богов все быстрей, все быстрей мелькали перед глазами, крик человека прорезал ночной покой и замер где-то в саду.
Это вскрикнул король громко, стиснув зубы, и похолодевшими своими руками схватился за лицо. Кто смел ударить по лицу Его Величество?
Боль нестерпимая, стыд и оскорбление заставили быстро приподняться короля. Горела правая щека.
Кто смел? Но смеялись боги беззвучно и одинаково, и нельзя было угадать, кто осмелился.
Смеялись боги и поступью медленной ушли за черную свою занавеску.
* * *Сегодня с утра убрали солому. Сегодня с утра на улицах был слышен смех и крики возчиков.
Сегодня был издан приказ, чтобы все мудрецы, и поэты, и философы, и все, кто знает хоть что-нибудь о счастье, собрались бы днем во дворце.
И министр, издавший приказ, радостный бродил по саду и, глядя, как целая вереница людей тянулась ко дворцу, радостно думал: «Сегодня приказ поистине удачный». И потирал свои руки. И даже игриво бросил цветок в проходящую женщину…
А в тронном зале сидел король, окруженный министрами, и выслушивал речи длинные и иногда непонятные. Были убогие фразы, но были мудрые и блестящие мысли. Но не хватало чего-то в них. Казалось, что люди очень много знали о счастье, но не знали его самого. И, странное дело, после каждой речи кивал король головой:
«Да, да, это так… Это счастье».
И когда начинал говорить следующий, король не верил уже тому, что раньше говорили, хмурил нависшие свои брови и потом опять устало кивал головой:
«Да, да, это так. Это счастье».
И казалось тогда, что сколько бы ни говорили о счастье, все было верно и все было ложь.
Устал король от мудрых речей философов, от парадоксов мудрецов, от милого вздора женщин и от милых нелепостей поэтов. Устал. Мысли чужие нагромоздились, спутались — неясные, отрывистые.
И только мысль одного поразила его очень.
Тот, что сказал ее, быстро подошел к королю, не поклонился низко, как все, а дерзко посмотрев в глаза (неслыханная дерзость), сказал: «Ваше Величество, счастье бывает не тогда, когда у вас все есть, но когда чего-нибудь нет и вы хотите и достигаете — вот счастье. Достигнув же, вы всегда бываете несчастны, ибо одним желанием у Вас уже меньше.
Но у этого счастья есть маленькая тайна: оно узнается только тогда, когда оно прошло».
И улыбнулся.
«Дурак, — сказал король гневно, — к чему мне такое счастье, если я и не узнаю, когда оно есть. Поистине дурак».
Мудрец поклонился:
«Я хотел бы быть дураком. Чаще всего счастье — удел дураков».
И улыбнулся опять. И ушел.
А когда ушел, то королю вдруг понравилась эта мысль. «Да, да, это так. Это счастье…»
Но нахмурился вдруг, потер правую свою щеку и приказал уйти всем, оставить его одного. И все ушли. А когда уходил последний министр, король отвел его в сторону и сказал: «Сделай все, чтобы найти мне счастливого. Разошли всюду глашатаев. Прикажи, чтоб пришел ко мне хоть один счастливец… Но…» Король подумал и добавил быстро: «Даже пусть это будет дурак».
И когда ушел министр, король почувствовал себя таким усталым, ему так хотелось спать и было как-то уже безразлично думать о счастье. Он сладко потянулся и заснул в мягком своем кресле…
* * *Уж прошло несколько месяцев. И казалось, что король забыл о капризе своем. Эти несколько месяцев король то устраивал пышные празднества и пиры, то весь двор и даже город погружался в моленья… И снова пировали.
А теперь вот несколько дней назад устлали снова улицу соломой. И снова король ждал, что вот придет к нему счастливец и скажет какую-то огромную тайну, тайну, которая была близка ему однажды ночью. Но король боялся вспоминать об этом, он боялся даже взглянуть в сторону черной занавески. И только ждал упрямо, мучительно, что придет счастливец.
Счастливец не приходил…
Так и должно быть, Ваше Величество, счастье узнается только тогда, когда оно прошло.
Весна 1918 года. Петроград
Муж
Глядела ласково в темные его глаза, придумывала нежные смешные имена и смеялась радостно, уверенно чувствуя его любовь, зная, что она — его властелин, царица, а он — раб, вымаливающий один поцелуй. О, это было огромное утешение в ее жизни! Тогда можно даже не любить. И она не любит. Впрочем… И она смеялась.
А вечером однажды спросила:
— Ты бы хотел, чтоб вот сегодня утром исчезла бы твоя любовь и перешла бы ко мне, в мое сердце?.. Чтобы моя любовь выросла бы до огромности, как ты сейчас меня любишь, сожгла бы мое сердце… А ты любил бы меня чуточку, как я…
Нет, он не хотел бы. Его любовь больше, чем она думает, его любовь для него целый таинственный мирок, целая сказка, целая жизнь. Нет, ни за что, ни за какие сокровища в жизни не отдал бы он своей любви. Даже за ее чувство.
Тогда она торжествующе смеялась и ласкала его. И просила, чтоб он говорил ей о своей любви больше, больше. А под его ласковый шепот дремала, гордая, красивая, смелая… Бледнели его мысли, слова тихие, ласковые пропадали в темной их комнате, уже она слышит ровное его дыхание и руки его не сжимают так больно ее тело.
О, как она устала! Но сон не приходит. Мысли настойчивые просятся в ее сердце… И не уходят. Маленькая черная точка будто растет, ширится, вот она уже огромная, вот она давит на ее тело сильнее любимых рук…
Неясная, непонятная тревога растет, растет, не дает уснуть. Боже, а ночь-то какая длинная! Ночь-то длинней ее темной косы.
Уже много дней прошло. Уже они справили две годовщины своей любви. И часто, почти каждый раз, когда она приходила к нему, он чувствовал какую-то странность в ней, какую-то внутреннюю борьбу. Часто, сидя молчаливо, тесно прижавшись к нему, она брала его руку, прижимала к горячей своей щеке, едва касалась губами и отталкивала.
— Нет, нет. Это не любовь еще.
Так прошел год.
А в тот день, когда она ясно поняла, что вечером, сегодня, не в бреду своей страсти и не стыдясь, она поцелует его руку, и шептала счастливо, страстно:
— Муж, мой милый муж, я целую сегодня твои руки, —
ОН НЕ ПРИШЕЛ.
1918 г.
Я очень не люблю вас, мой властелин
Он сидел рядом со мной и корявым пальцем водил по строчкам газеты. И хмурился.
Такой строгий: такой внушительный в новенькой своей шинели и с шашкой на правом боку.
Он отложил в сторону газету, устало прищурил строгие свои глаза на меня и снова взял газету.
Он должен простить меня, но если я не ошибся, он чем-то недоволен?
Он пожевал своими губами, снова прищурил глаза (о, ему так нравилось это делать!) и сказал:
— Да… буржуазной прессой.
Так и сказал. И строгое лицо сделал.
И оттого, что лицо мое было доброе и сочувственное, и оттого, что маленькая усмешка моя спряталась под усами моими, он почувствовал ко мне расположение и прибавил:
— Пишут. Сами не знают что. Извольте видеть: Ингерманландия… Сами не знают что.
