Анатолий Емельянов - Год - тринадцать месяцев (сборник)
— Так иди к Бардасову докладывай, к агроному, чего ко мне прешься?
— Им все доложено, а тебе по своей линии докладываюсь!..
Разве тут можно с мыслями собраться и что-нибудь дельное придумать? Вот и придется говорить на активе: «В социалистическом соревновании колхоз «Серп» добился неплохих показателей…» И пошла писать губерния, просто удивляюсь, откуда и слова эти берутся: и не думаешь о них, а сами вылетают, будто магнитофонную ленту кто в тебе включил! Когда сам говоришь, вроде и не слышишь, что говоришь, ну, говоришь и говоришь, слова вроде бы все хорошие, а как следом за тобой и другой оратор заведет: «В социалистическом соревновании колхоз «Победа» добился неплохих показателей», так в мозги и шибанет: «Господи, да кому это нужно? Да ты что-нибудь по делу скажи!» И целый день просидишь, обалдеешь только, да и все. На волю выйдешь, в голове так и поплывет белый свет колесом. И опять он такой же непонятный, трудный и неподвластный этот белый свет, но такой прекрасный, такой чудный!.. И опять жить хочется, с новой силой работать, надеяться на что-то, на какие-то близкие и большие перемены. И вот эти минуты тоже такие сладкие, з почему, и сам не знаю. Вроде бы и прямого повода нет, материального, так сказать, а вот на душе какой-то непонятный тихий праздник. Особенно когда похвалят твой колхоз наряду, конечно, с другими. И хочется даже почему-то со всеми, кого секретарь похвалил, обняться.
На республиканских партактивах обстановка, конечно, другая, построже, там уже высота чувствуется. Слова, правда, говорят те же самые и те же самые люди, наш же брат, но какой-то сразу вес обретают эти слова, значение какое-то большое, серьезное. Тут уж про свой колхоз не ждешь слова, стараешься уловить направление, новую идею, стараешься как бы сам себя проанализировать, поправить, если какое несоответствие. И хотя я на свою память не жалуюсь, но всегда, когда выступает крупный руководитель, стараюсь записать в блокноте его высказывания, — не зря ведь блокноты выдаются каждому участнику совещания. Правда, потом эту речь и в газете можно прочитать, но когда запишешь сам, как-то приятнее, словно живой голос слышишь. Другие почему-то не записывают, но это их личное дело, а я люблю, когда у меня в блокноте записи есть. Или, допустим, когда в заключение читают лекцию о международном положении. Тут лектор обычно московский, знающий политику не по газетам, и такие, бывает, факты выложит, такие факты, что дыхание захватывает. Как тут не записать? Запишешь, приедешь к себе и уж идешь на политинформацию король королем, на любой сложный или каверзный вопрос ответить можешь. Нет, лекции такие я особенно подробно стараюсь записывать.
На районных партактивах таких лекций не бывает, тут другой, конечно, уровень, но зато как-то все по-домашнему. Тут и оратора можно не объявлять — все друг друга знают, знают даже, кто на каком месте заикнется. Выступать я не особенный любитель, тем более без подготовки, но если просят, как откажешься? Хорошо бы и теперь подготовиться, да ведь вот какая жизнь! Подумал было: после обеда дома посижу, подготовлюсь, а тут Бардасов:
— В Тюлеккасы надо ехать нам, комиссар, с бригадиром что-то решать: не хотят его люди, да и все тут! Да оно и верно: какой из Яковлева бригадир, особенно сейчас, а кого ставить, ума не приложу…
— А Фекла не подойдет? — сказал я, хотя, впрочем, и не думал о ней секунды назад. Но когда это имя сказалось, я понял, что Фекла будет прекрасным бригадиром.
Бардасов между тем задумался.
— А что, вполне может быть, вполне может быть! Но согласится ли она сама?
Я почему-то был уверен, что согласится.
И после обеда мы поехали в Тюлеккасы. Это, пожалуй, поважнее дело, чем подготовка к выступлению на активе. Впрочем, я успею подготовиться и завтра. В конце концов, посижу ночку, не привыкать. А надо бы выступить, надо! В голове уже хорошее начало мелькнуло: «Рычаги успехов колхоза «Серп» в прошлом году я вижу в том, что…» Надо бы еще цифры кое-какие в бухгалтерии взять. Организация труда, четкая организация труда механизаторов — вот что тут главное. Бардасов с Сынчуковым, да, с Сынчуковым Вадимом так дело наладили, что трактора и машины не стояли. Ну и многое другое, конечно. Не забыть только в бухгалтерии цифры взять… Вообще-то я противник того, чтобы партийные работники в своих выступлениях сыпали цифрами, как какие-нибудь бухгалтера. Цифра же нужна самая необходимая, самая веская и красноречивая, она нужна не как таковая, а для подкрепления своих выводов, для убедительности анализа работы. Дело, к которому мы приставлены партией, материально — хлеб, молоко, мясо, так что без цифры не обойтись, но не она — главное. Главное — твои мысли по поводу жизни, по поводу работы людей. И пусть твои мысли будут не бог весть какими, но вот ты выходишь на трибуну, а сто, двести человек глядят на тебя и так думают: «Ну, ну, что ты скажешь? Чему нас научишь?» А как же! Партийно-хозяйственный актив — это своего рода коллективная учеба, тут мы учимся друг у друга лучше работать, лучше вести дело, и все это необходимо для того, чтобы потом, дома, в своих колхозах и совхозах проводить в жизнь передовой опыт, то есть — учить людей. Недаром в народе говорится: хочешь прожить один год — посей хлеб, хочешь десять лет прожить — разведи сад, хочешь прожить сто лет — учи людей. И это я так понимаю. Хлеб любой посеет, хлеб даже и первобытный человек сеял, но чтобы человеческое общество развивалось сознательно и целеустремленно, чтобы оно видело цель свою в построении коммунизма на земле, — этому надо учить людей. А кто это сделает кроме нас, коммунистов, партийных работников? Никто!.. Вот об этом я буду говорить на активе в среду, да, именно об этом.
А мудрые, однако, старые люди, ничего не скажешь! Видишь ты, как оно получается: хочешь год прожить — посей хлеб, а десять — разведи сад… Выходит, что самое сложное дело — учить людей… И вот для того чтобы наша учеба спокойно протекала, чтобы мы, нынешние партийные работники, могли открыто и громогласно нести людям слова ленинской правды, сколько же претерпели страданий и бед первые поколения революционеров!.. И как подумаю я об этом, как представлю, какая-то робость меня охватывает, и я себя в душе спрашиваю: все ли правильно ты делаешь? с полной ли отдачей сил работаешь? что бы они сказали тебе, поглядев на твои труды?.. Но как это тяжело поднимать не на словах, а на деле даже такое маленькое хозяйство, как наш колхоз «Серп»!
Я как-то все не решался спросить у Бардасова, ощущается ли мое присутствие, моя работа? Помогаю ли я ему тащить тот самый воз, о котором он когда-то говорил, — помнится, в тот первый вечер у Графа… Правда, иногда у него прорывается слово признательности, слово благодарности, и по косвенным замечаниям я могу судить, что не бесполезен. Но хотелось бы услышать и открытое слово. И вот когда мы ехали в Тюлеккасы, я спросил:
— Ну как, Яков Иванович, на твой опытный глаз, идет у нас дело?
Он не сразу ответил, он словно бы вникал в тот подспудный смысл моего тщеславного вопроса, и я даже с огорчением подумал, что зря спросил, что заведет он речь про семена, про удобрения, — все это, конечно, очень важно, но в эту минуту мне хотелось другого ответа, других слов. И он понял, он все прекрасно понял, я почувствовал это уже по той стесненной улыбке, с какой он повернулся ко мне.
— Знаешь, комиссар, о чем я очень сожалею? Все не удается нам просто вот так посидеть и поговорить по-человечески! Не о делах, нет, о них мы и так слишком много говорим, а по душе, что ли! — И засмеялся. — В лирику впадаю, да? Нет, в самом деле! Никогда, знаешь, такого сильного желания не испытывал. Раньше, бывало, уеду на неделю куда-нибудь, отведу душу со случайными людьми, отдохну маленько от дел, да, да! а теперь вот и ехать никуда не хочется. Понимаешь, комиссар, не хочется! Это о чем-нибудь да говорит, а? — И опять засмеялся со сдержанным удовольствием, с глубокой какой-то радостью. — А вот давай, в самом деле, посевную отведем и махнем с тобой на реку, рыбку поудим, уху сварим, а?
— Посевная! Еще снег лежит, а ты — посевная!
— Да посевная, считай, уже началась, а снег — что, через месяц-полтора уже и пахать, так что пока мы удочки припасем, оно к тому времени и будет. — Он помолчал. — А если уж о делах говорить, так я нынче за них как-то поспокойнее, а отсюда и градус жизни вверх идет. Вот и желания такие приходят, и жить хочется!..
Может быть, я ждал более прямых слов признания, после которых, правда, и неловко как-то бывает с непривычки, но если подумать, то невозможно и представить более искренних признаний от человека, которого полгода видел только сухим, недоверчивым, строгим и энергичным распорядителем, которому, казалось, чуждо было все, что не имеет отношения к кирпичам, бревнам, капусте. Но вот какой человек таится в нем!.. Может быть, этот человек только-только в нем рождается, выдирается на белый свет из закостеневшей скорлупы? И вот окрепнет в нем эта душевная сила, он уже другими глазами осмотрит этот мир и изумится, как он прекрасен. А увидев это, человек уже ясно увидит и себя самого, и ему уже трудно будет мириться со своими недостатками, со злом разным, к коему сейчас даже и притерпелся…
