Юз Алешковский - Собрание сочинений в шести томах. т 1
Странно, что, поминая ежеминутно чертову мать, мы никогда не обмолвимся ни словечком о его папеньке. Странно… Может быть, он их бросил и травмированный мальчишка стал изощренным бандитом, мстящим людям за отлучение от отцовства?
В общем, тяжким было бремя любопытства. Не вынес его мой прихожанин.
Но давайте, гражданин следователь, вернемся к началу нашего разговора. Почему церковь считает самоубийство грехом чудовищным? Потому что жизнь наша принадлежит не нам, а Творцу, хотя свободны мы по Его воле настолько, что и сами себя убиваем, и поднимаем руку на ближнего, и в корысти, и в беспечности, и в безумии.
Мы висим, подобно плодам, на ветках бессмертного древа, пережив цветение и завязь, наливаемся, зреем, трепетно ждем часа радостной спелости и прикосновения руки Сотворившего нас. Ждем часа своего. Но как нелеп был бы, на наш взгляд, плод дерева, если представить его на мгновение наделенным даром самосознания и свободной воли, как нелеп был бы плод, упавший по собственному произволу до срока, до часа своего с ветви бессмертного дерева, плод, продолжающий участвовать в круге и в обороте сил жизни, но не возрадовавший Хозяина в осеннее плодоносие!
Так и мы, употребив не во благо сознание и волю, лишая жизни себя и других, не только не способствуем промыслу Творца, цели которого до времени нам познать не дано, но и умножаем силы зла и бездушия.
Не может так быть, чтобы ветер не сбивал с Древа плоды, чтобы не побивал их град, не может так быть, чтобы не выклевывали ядра их птицы, не может не быть поражена часть плодов червоточиной, не может не грозить плодам тень разбоя, но выстоит Древо, и собраны будут плоды на радость Взрастившему их и на умножение Бытия во Вселенной. Не мы, гражданин следователь, хозяева своей жизни. Нам доверен Творцом этот волшебный дар, и чувство полной благодарности за него во все времена, несмотря ни на какие испытания, ощущается душой человеческой как высшее, единственное, полное Счастье. Все остальное – меньше жизни. Покушающийся на нее теряет дар и убивает душу. Вы – палач. Но вы и тысячи вам подобных, губя одного, губя тысячи, не изведете жизни. Ликвидируя священника, крестьянина, поэта, повествователя, музыканта, ученого или развращая и уничтожая дар Божий, не убьете ни слова, ни звука, ни радуги многоцветной. Вы – слуга Сатаны, и не снизойдет на вас вовек удовлетворение и довольство трудом и жизнью. Ибо труд ваш напрасен, а жизнь бездушна, как бы ни ухищрялся Дьявол, придавая ей видимость смысла, провозглашая заведомо недостижимые цели и оправдывая тщету черных дел…
Так-так, говорю, Франц, чудесно ты шпаришь, здорово чешешь, говорю, Властимил, хорошо излагаешь, Митенька, славно трекаешь, Ионас! Тут, говоришь, предел и разгадка? А откуда ты знаешь, что за тем пределом? Жаль, не могу я вырвать показаний по этому делу у твоего прихожанина и у казненных мною Понятьева, Влачкова, Гутмана, Гуреви-ча, Исматуллина, Лациса, Думляна и прочих. Жаль! Вдруг за тем пределом покой вечной жизни? Значит, они благодарны должны быть не Богу твоему, обрекшему их на тупое мельтешение в кровавых жерновах советской власти, а мне – палачу, избавившему бывших палачей от черной работы. Но если же я угробил невинную душу, значит, я всего лишь ускорил ее отвал из этого проклятого вредного цеха, который ты называешь жизнью, в зону вечного отдыха трудящихся Советского Союза? Выходит, так? И невинная душа еще спасибо должна мне сказать за то, что я снял с нее ответственность за грешные мыслишки о досрочном освобождении от невыносимо трудного существования на земле! Понял, говорю, Август? Ну так что за тем пределом? Пустота или вечнозеленые нивы и бесконечная гармония? Сам ты туда, Богомил, заглядывал? Может, ты, Винцас, доверенное лицо и хранитель Откровения? Какая такая за тем пределом разгадка? Абсолютная ясность того, что Дух бессмертен? Не потому ли ты так клеймишь самоубийц, что они, так сказать, первопроходчики, пионеры, авангард человечества, безумно храбро переступающие за предел, и единственно, что не в их силах, так это ликующе возопить оттуда оставшимся: «Эй, братцы-кролики, тут просто замечательно, айда за нами, чего зря ишачить?» И я убежден, что, заполучив гарантию бессмертия и услышав личные свидетельства отбывших на тот свет – романтиков риска и поиска, люди, как лемминги, стадами побегут топиться. Посыплются из окон, словно яблочки с крепко тряханутой яблоньки. Прервут, улегшись на рельсы, работу транспорта. Сокровища будут отдавать за веревку, нож, яд и пулю. А мы, палачи, станем миллионерами, хозяевами, спасителями… И работы у нас, почитаемой народом, будет невпроворот. Преждевременная, Збигнев, смерть станет наградой за труд и одновременно освобождением от него. Пытающихся прошмыгнуть в бессмертие на шармачка мы будем принудительно возвращать к жизни. Мы превратим города и веси в реанимационные отделения с самой совершенной аппаратурой, использующей последние достижения научной мысли – верной нашей служанки, преданной нашей помощницы… Должностных лиц, злоупотребивших служебным положением, коррумпированных негодяев, протекционеров и прочих блатюков Всемирной организации Смерти (ВОС), выдававших пропуска в крематории, мы будем беспощадно осуждать на жизнь, иногда на две и на три. На четыре – было бы слишком жестоким наказанием и нарушением Декларации прав человека. Героя труда, выполнившего пять дневных заданий, выдавшего на-гора лишних пару тонн, продавшего государству дополнительно сотню пудов хлеба, досрочно выполнившего, возведшего, открывшего, увеличившего, поставившего, добурившего, наездившего, налетавшего, поймавшего, расследовавшего, сыгравшего, смонтировавшего, доказавшего, сменившего, посадившего, спилившего, сочинившего, нарисовавшего и прыгнувшего, мы торжественно проводим на заслуженный отдых. Мы построим воспитание детей на принципах, компрометирующих Жизнь и Свободу – драгоценные дары вашего Творца, Андрей Георгиевич, и основные препятствия на пути достижения нашей основной цели. Мы выведем в конце концов поколение людей, которых будет тошнить от оргазма, материнства, сыновнего почтения, будет бросать в мучительные конвульсии от одного только воспоминания о верности, долге и чести, будет хватать нервная кондрашка от красоты и гармонии. Зачавших, но пришедших с повинной мы простим и сурово накажем. Влюбленных осудим на страшные муки. Внушим отношение к отчужденному труду как к цели, внушим отвращение к Земле, к миру тварному, к естественным сферам Бытия и любовь к вечно живому, а на самом-то деле давно врезавшему дуба Антихристу, славному моему сатрапу.
Ты спрашиваешь, Павло, зачем нам внушать народу отношение к отчужденному труду как к главной цели? Потому что для твоего Бога любой труд есть средство. Средство сохранения достойных и истинных форм жизни. Для нас же труд – цель, дело чести, доблести и геройства. Оболваненные массы, следуя к этой цели, убивают жизнь, выхолащивают ее, превращаются в исполнительных бездушных роботов, а с увеличением хотя бы в одной отдельно взятой стране количества мертвых душ соответственно уменьшаются запасы жизни на земле. И когда вся она начнет приближаться к пределу, можешь называть коммунизмом этот предел, Ян, мне все равно, мы восторжествуем. Еще одно мгновение вечности, и не спасется никто, ибо мы погубим всех. На твою же грубую и ехидную подъебку, Флоренский, «что сами-то мы станем тогда делать?» – я тебе отвечу так: делать нам тогда будет нечего. Вот и все. Подписывай, говорю, сука, протокол допроса, а то сейчас Дзержинским между рог врежу!
Что же, вы думаете, говорит мне этот Степан Иванович?
Сгинь, говорит, Сатана, не подпишу! Померяемся силенками! Не подпишу! Я знаю, что ты желаешь погубить Всех, но Господь хочет спасти Каждого! Попробуй заставь ты меня подписать твой протокол, позорник и гуммозная душонка! Вы, палачи, присвоили себе право судить и распоряжаться свободой и жизнью, вы, используя бесконечно казуистские способности разума, пытаетесь создать новую дьявольскую диалектику для того, чтобы необходимо присутствующую в душе человека мысль о загробной жизни поставить на службу не Бытию, но Смерти. Скажу тебе, палач: вот шар земной, и на нем свободно произрастает жизнь, и, по словам пророка, есть время жить, и есть время умирать, и эти времена и сроки установлены сообразно законам возрастания, и они открыты Садовнику, но не тебе, Асмодей, сколько бы ты ни мешал Ему снять урожай, как бы ты ни портил Ниву и ненавидел Время. Нет! И ты торопишь Человека уйти из жизни, лишая его красоты, добра, любви и достоинства, делая ее невыносимой, а если видишь, что устоял Человек, что не сломить его ни мором, ни хладом, ни горем, то ты, палач, казнишь Человека и устрашаешь других.
Вам, заявляет Франтишек, не удастся успокоить себя, гражданин следователь, обращением к основной дьявольской посылке о невыносимости жизни. Не про-хан же! Циничны вы, конечно, и неглупы, но смрадный страшок и холод сквозит во всех ваших трепачествах. Самому-то подыхать неохота! Вижу, что весьма и весьма неохота, хотя пробегают иногда по желобку меж лопаток ваших чертенята и гадливость охватывает вас к самому себе от того, во что превратили вы свою жизнь. Вы спросили, заглядывал ли я за те пределы. Не заглядывал, пожалуй… Разве только краешком глаза, после того как ваши шестерки крепко меня потоптали. Врать, однако, не стану и по существу дела могу показать следующее… Впрочем, ничего я вам показывать не стану, кроме хера своего несчастного, истоптанного сапогами! Извините за выражение, приходится усваивать в тюрьмах язык народа. Передайте Сталину, Берии и остальным бесам из политбюро, что как веровал я в Мудрость Творца, как благодарен был Ему за Дар жизни, как смиренно относился к любой Его Воле, как укрощал гордыню разума, пытавшегося воровато заглянуть в Хранилище Высшего Знания, как веселился тихо, причащаясь к тайнам рождения, любви и смерти, так и пребудет все это во мне до конца моих дней, а за спасение ихнее молюсь и молиться не перестану. Верю, и для них, идиотов, найдутся смягчающие вину обстоятельства. Дай вам Бог, гражданин следователь, раскаяния и очищения от ужасных грехов. Господи, прости и помилуй. Верую в Тебя, а не в советскую власть, Верховные Советы СССР и союзных республик и сталинскую конституцию!
