Антонина Коптяева - Собрание сочинений. Т.1. Фарт. Товарищ Анна
— Как это вас заинтересовало? Ведь вы не любите ничего, что наводит на воспоминания о прошлом, — спросил Уваров, досадуя оттого, что помимо воли почувствовал себя подкупленным ее приветливостью. Он хотел быть суровым к ней за… Анну.
«И что за охота у нее кружить всем головы? Теперь она с Ветлугиным!» — заметил он про себя.
— Я говорила в более узком смысле, — возразила Валентина и нахмурилась, сразу став старше. — Иногда я говорю даже совсем не то, что чувствую. Интересно проверять свои мысли в споре. Это точно свежий ветер.
— Вернее, сквозняк в голове, — пробормотал Уваров, поднимаясь.
— Вы находите меня легкомысленной? — без обиды спросила Саенко. — Что дало вам повод так думать обо мне?.
— Ваши же собственные слова, — сказал Уваров и пошел рядом с ней, несколько озадаченный ее простотой. — Попусту спорить — воду в ступе толочь. Это может быть и от молодого задора, и от пристрастия к красивой фразе.
— Для пустословия я слишком нетерпелива… Правда, правда! — вскричала Валентина, заметив усмешку на лице Уварова. — Вы уже готовы обвинить меня в легкомыслии и еще бог знает в чем, а я просто далека от условностей. Во всяком случае, искренна.
— Да ведь вы сейчас заявили, что можете говорить не то, что чувствуете, — упрямо сказал Уваров, не глядя на нее, чтобы не поддаваться обаянию ее женственной прелести. — Замуж вам надо выйти! — сказал он неожиданно и нахмурился, опять недовольный собой. — Тогда постепенно у вас все войдет в норму.
— Не хочу я в норму! И вы не можете желать мне того, чего избегаете сами, — не без колкости сказала Валентина, не заметив при этом подавленного вздоха Ветлугина. — До сих пор мне не особенно верилось в возможность семейного счастья, — промолвила она после небольшого молчания.
— А теперь? — Ветлугин, едва заметным движением прижал к себе ее локоть.
— Теперь я старше стала, — уклончиво ответила Валентина. — Трудно устраивать жизнь заново, когда тебе уже не восемнадцать лет, когда на жизнь смотришь трезво и требования к человеку совсем иные… Чему вы так язвительно усмехаетесь? — вспылила она, взглянув на Ветлугина, который и не думал усмехаться.
— Мне кажется, чувства всегда одинаковы и даже с годами становятся безрассуднее, — сказал Виктор. — Безрассуднее именно потому, что во всем остальном смотришь на жизнь трезво.
Валентина рассмеялась.
— Товарищ Уваров может обвинить вас в противоречии с большим успехом, чем меня. Впрочем, вы можете ответить ему словами Уитмена: «Разве я недостаточно велик, чтобы вместить в себе противоречия?» А я соглашаюсь с вами при условии существенной поправки: безрассуднее потому, что любишь сознательно… Во всяком случае, можешь определить, какое значение это имеет в твоей жизни.
37— Ничего похожего на известь, которой у нас белят стены! — сказала Валентина, глядя на розовато-серые скалы. — И какие формы причудливые: зубцы, башни, языки изогнутые.
— Это доломит, — пояснил Ветлугин, поднимая обломок.
— Известняк, богатый солью магния, — добавил Уваров хмуро. — Чтобы сделать из него известь для побелки, его надо обжечь. Действительно, вид здесь фантастический.
— Небольшая копия доломитовых Альп в Южном Тироле, — самодовольно похвалился Ветлугин. — А это мергель, тоже известняк. — Он потрогал отшлифованный изгиб камня и взглянул на Валентину.
Она стояла на скале, вся в белом, с золотой гривой развевавшихся волос. На нее, ярко освещенную солнцем, глазам больно было смотреть.
— В Америке и Швейцарии плитами мергеля мостят улицы, — громче, чем следовало, продолжал Ветлугин.
— А у нас? — спросила Валентина, рассматривая впаянные в стене известнякового утеса ракушки: какие-то зубчатые крючки, палочки.
— У нас из него делают цемент, — ответил Уваров, легко подтягиваясь на руках между двумя глыбами и усаживаясь повыше. — Когда здесь будут строить каменные города, вон тот мраморовидный доломит пойдет на облицовку зданий. Представляете, какие ступени получатся из такого розового известняка?
— Подумать только, что все это остатки микроскопических амеб! — искренне восхищаясь, воскликнул Ветлугин. — Но корненожка, вырастившая целые горы, была не простейшей голой амебой, а имела раковину и даже скелет — пылинку углекислого кальция! Какие мощные залежи такой пыли отложились на дне морей! Во время последнего горообразования эта плоть древнего мира, окаменевшая в морских глубинах, была поднята к самому небу. Из нее построены вершины Альп и нашего Крыма, и Эвереста в Гималаях. Эверест поднял ее на высоту почти девяти километров на границе Тибета и Индии, где теперь сплошной материк! Все это молодые горы… самые молодые: им около пятидесяти миллионов лет.
— А Кавказ?
— Кавказ тоже молод, и Памир, и Кордильеры в Америке. Урал старше их примерно на триста миллионов лет, он и представляет собою уже невысокие каменные развалины…
— Это звучит как пересказ из энциклопедии, — неожиданно насмешливо сказала Валентина. — Вы не заглянули в нее, часом, перед прогулкой? Нет, я шучу, не сердитесь, пожалуйста. Сколько же лет роду человеческому?
— Около миллиона.
— Опять «около»! Все миллионы да миллионы. А мне двадцать девять лет! Если сравнить, то получится корненожка!
— Учтите, что человек начал тонкую обработку камня всего семь тысяч лет назад, — сказал Уваров. Он сидел на облюбованной им светлой скале-башне и, вслушиваясь в разговор, смотрел сверху в гористые дали. — Семь тысяч лет назад в жизни человека, просуществовавшего на земле миллион лет, прикрепление к палке отшлифованного каменного топора было настоящим событием, — продолжал он. — А вы через семь тысяч лет плюс двадцать девять располагаете лучами рентгена и радия! Если вы корненожка, то корненожка гигантская.
— А Ветлугин радуется находке известняков. Тоже событие!.. Может, мы вымостим ими улицы приискового поселка!.. Нет, если быть корненожкой, то такой, которая обладает хоть пылинкой настоящего вещества, — заговорила Валентина, снова мгновенно меняясь: выражение уныния исчезло с ее лица. — Я не хочу быть голой амебой, которая только питается и множится. Скажите, — обратилась она к Ветлугину, стоявшему в печальной растерянности, — на что еще годятся ваши скалы?
— Доломит обогащен солью магния…
— Мы уже слышали это.
— Магний — металл, который намного легче алюминия. При горении он дает ослепительный свет, вы видели его у фотографов. Если будет война, мы увидим этот свет в ракетах…
— Пусть лучше не будет войны. Может быть, тут есть писчий мел?
— Нет, мел, или мягкий известняк, — отложение других корненожек. Вот мраморы произошли из настоящих, прочных известняков…
— Значит, Венера Милосская…
— Создана греческим скульптором и корненожкой.
— Любопытно!..
— Паросский мрамор славился прозрачностью излома и особым желтовато-розовым оттенком телесного цвета. Может быть, это качество придавало такое дыхание жизни созданиям античных художников, — снова оживленно заговорил Ветлугин. — Мрамор тоже плоть существ древнего мира. Недаром он применяется в виде пыли как удобрение в сельском хозяйстве.
— Любопытно! — повторила Валентина, подставляя течению ветра лицо, вдруг разгоревшееся жарким румянцем. — Но какое отношение ваша находка имеет к нам, приисковым жителям? К золоту?
— Это очень узкий, деляческий подход, — запротестовал Ветлугин. — Я не объявлял, что сделал важное открытие. Просто ехал мимо и обратил внимание…
— Отчего же Андрей Никитич не обратил внимание?..
— Как геолог, он еще скорее бы заинтересовался.
— Но он не стал бы с таким увлечением толковать о них. Вы думаете, он не видел эти скалы? Наверное, видел и спокойно прошел мимо, потому, что он целеустремленный человек, а не разбрасывается, как вы, тоже горный инженер.
В голосе Валентины прозвучала такая досада, что Уваров подумал: «Она не даст мужу почить на лаврах! Но что у нее: только ли упрек женщины, лично заинтересованной в успехах избранника?»
38Через несколько дней Уваров, Анна и Ветлугин отправились на деляну стариков старателей, где был назначен пуск гидровашгерда. Все трое были в приподнятом настроении: крупные механизированные работы устанавливались на старательском участке впервые. Нужно было провести их как можно лучше, чтобы заинтересовать старателей района и оправдать доверие самих стариков, ожидавших себе тысячу благ от этой установки.
— Интересное дело, — басил Уваров, — теперь я хорошо представляю, что значит, когда почва уходит из-под ног. Бурильщики наших камер на руднике похожи на людей, идущих против движения конвейера. Правда! Шахтеры — все-таки отчаянный народ. Силенкой и характером они напоминают мне моряков. В молодости я служил на Тихоокеанском флоте… Как же! С Урала многих туда отправляют.
