Анатолий Приставкин - Городок
От вопроса про Тамару Ивановну он уклонился.
— А вы что решили? — спросил.
Она отмахнулась:
— Николай выйдет — уедем. Не станем мы тут жить.
— Почему?
— Не знаю. Расхотелось.
— Мне тоже,— сознался Шохов.— А куда? Если не секрет...
Она ответила так же туманно, как и дядя Федя. Что Россия велика и место они себе найдут. Они мечтают свой домик поставить где-нибудь в районном городке. После всех передряг они мечтают в спокойствии и уединении жизнь дожить.
— Займите на меня местечко! Я приеду,— попросил Шохов как бы в шутку, но прозвучало это с нескрываемой горечью.
Он знал, что не позовут. И вдруг с невыразимой тоской ощутил как невозвратимую потерю все, чего они сейчас лишились. Нет, не домика, не хозяйства, а чего-то другого... большего...
Шофер уже все закрепил и недовольно смотрел в их сторону.
— Вы где остановились-то? — спросил Шохов торопливо.
— Ну, где... Мое место с Колей-Полей,— отвечала она усмехнувшись, и опять в ней проглянуло во всей прекрасной полноте это бабье. Именно то, что он углядел еще раньше. Но сразу понял, что она не пригласила его к себе. Даже эта всепрощающая женщина обрывала с ним навсегда.— Всего вам,— произнесла и уже собралась идти, но обернулась: — Вы у Петра Петровича не были?
— Не был,— сказал Шохов.— А разве... Разве он не уехал?
— Не уехал,— подтвердила Галина Андреевна и странно посмотрела на Шохова, явно чего-то недоговаривая.— Вы сходите.
— Схожу,— пообещал он.
— Обязательно сходите... И вот еще... Не обижайте его, пожалуйста, ладно?
Шохов пожал плечами.
— Его не обидишь. Скорей он сам кого хочешь обидит.
Галина Андреевна постаралась не заметить этого выпада против Петрухи. Она повторила просяще:
— Это моя последняя просьба: не обижайте! Я хочу оставить о вас, несмотря ни на что, добрую память. Прощайте.
С помощью шофера забралась в высокую кабину и больше не оглянулась на Шохова... Машина медленно тронулась по едва заметной под снегом дороге. Не было на ней никаких следов, да и откуда они теперь возьмутся. Шохов не спеша двинулся следом за машиной. Последние слова повергли его в смятение. За всеми передрягами да переездами Петруха выпал из памяти. А идти к нему не хотелось. Может, потому и не помнилось, что это было связано с чем-то неприятным. Где-то, вскользь, еще в первые дни после распоряжения о сносе, подумалось, что Петруха уедет, ему-то и вовсе теперь нечего терять. А после такой мыслишечка еще кургузее, что, верно, он уехал, если не показывается и нигде его не видать.
К вечеру того же дня, после работы, Шохов собрался к Петрухе. Путь его, как некогда, лежал теперь из Нового города, через Вальчик. В ту странную зиму, когда они только-только познакомились с Петрухой, он каждый день ходил этой дорогой. Тогда ноги сами бежали в ту сторону, а сейчас...
Тамара Ивановна не спрашивала, сама догадалась, куда он идет. Она почти повторила слова Галины Андреевны, чтобы он не ссорился с Петром Петровичем, а поговорил с ним по-хорошему. Он не такой человек, как все...
— Снюхались, да? — спросил Шохов, недобро усмехнувшись.
— Да, — отвечала Тамара Ивановна серьезно. — Снюхались... Именно так.
— Ну, и шла бы сама к нему! — крикнул он, вспылив.
— Нет,— отвечала она совсем тихо.— Я не к нему уйду, я уеду.
— Уезжай! Уезжай! Сколько можно твердить одно и то же!
Шохов в последнее время был несдержан, и все оттого, что у него сдали нервы. Теперь дорогой он думал, отчего же так получилось, что бабы в один голос умоляют Шохова не обижать бедного Петруху. Оттого ли, что его легко обидеть, или же именно от Шохова ждут, что он непременно явится обижать?..
Но они ошибались, не хотел Шохов обижать Петруху. И не затем он шел, если разобраться. В последний момент он даже завернул в магазин и купил вина.
Шагал по старой дороге и все придумывал, с чего разговор начнет. И, не придумав, решил, что лучше всего поставить на стол бутылку да и выложиться как есть откровенно: мол, зашел по душам потолковать!
Ох эта душа, не чужая, а своя — тоже потемки. Поймет ли его Петруха, ведь давненько не толковали, остыло у них друг к другу.
И на подходе к избушке уже не сомнение, а предчувствие одолело Шохова, что не выйдет у них разговора и напрасно открываться и вино выставлять. С тем предчувствием он шагнул в темноватую Петрухину избу, в которой от века ничто не менялось и сам хозяин был, как всегда, дома.
И первое, что увидел Шохов от входа, была машина. Игрушка деда Макара. Она стояла посреди Петрухиного забарахленного стола, и планетки разноцветно и празднично светились.
— Откуда? — спросил с порога Шохов и указал на машину.
Петруха ужинал, сидя спиной к двери, и даже не встал, лишь повернулся, ответил с набитым ртом:
— Эта выбросила... А я подобрал.
— Дочка?
— Ну, а кто же! И бумаги тоже...
Шохов помялся у порога, но все-таки решился: достал бутылку и поставил на стол рядом с машиной. В блестящем стекле отразились бесчисленные разноцветные миры.
Петруха удивленно взглянул на Шохова, но встал и пододвинул табурет. Принес два стакана.
— Садись. Я тебя ждал. Уговаривать пришел?
— Почему уговаривать?
— Тогда зачем?
— Не знаю...— сознался Шохов. И посмотрел на дедовскую машину.
Отрешенно подумалось, что деду, с его отвлеченной идеей общечеловеческого счастья, жилось все-таки легко. И вообще своя идея в жизни что-то значит... Но вот что от деда осталось-то — машина, которую выкинули? А сам он где? А где остальные? А где сам Шохов?
Петруха тем временем разлил по стаканам красное вино и, нисколько не пытаясь подделываться под Шохова, сказал:
— Ну, Григорий Афанасьич, будь здоров! Тебе небось худо?
— Худо,— сознался Шохов. И выпил.
— Но я твоих страданий не облегчу! — Так прямо и сказал Петруха.
— То есть?
— Не поеду я отсюда.
— Как так не поедешь?
— Никак не поеду,— без вызова, даже весело произнес Петруха, глядя Шохову в лицо.
А Шохова оторопь взяла. Он такого поворота не ожидал. Ну думал, что Петруха не успел со своей непрактичностью собраться. Ну, технику попросит, а то и подальше пошлет и укатит восвояси. Или — жилье станет клянчить... Нет, пожалуй, жилье-то он клянчить не станет. Не таков. Но все равно. Ко всему был готов Григорий Афанасьевич, а к такому ходу готов не был. И растерялся. Сам налил по второму стакану.
— Послушай, это же глупо!
— А я глупый и есть,— просто вывел Петруха, как рукой отмахнул довод Шохова.— Разве ты обо мне не так думал прежде?
— Н-нет. Я тебя дурачком не считал.
— Зачем дурачком — чудаком! А от чудака не знаешь что и ждать...
Петруха громко рассмеялся, и смех у него был и вправду идиотский, а Шохов насупился: тот угадал его мысли. На лбу прорезалась напряженная складочка.
— Ты объясни,— попросил Шохов.— К чему тебе это? Блазничать? Морочить голову?
— Ни к чему,— с охотой подтвердил Петруха.— Но я не блазничаю, Григорий Афанасьич. И не глуплю. Я не чудачу. Я не валяю дурака. Я таким образом от вас защищаюсь. ДОМ СВОЙ ЗАЩИЩАЮ.
— Я бы тоже хотел защищать,— со вздохом вырвалось у Шохова.
— Ну и с богом! Вот моя рука!
— Так бесполезно же...
— Ага... А я и бесполезно защищаю. Я ведь такой человек, что могу бесполезно защищать. А вы не можете...
— Обстоятельства превыше нас!
— Выше вас, Григорий Афанасьич. А мне так плевать на обстоятельства. Я ни от чего не завишу. Вот мой дом. МОЙ ДОМ. И попробуйте-ка меня строньте отсюда! Вы потому и пришли, что боитесь меня стронуть. А я вас не боюсь.
— Бойся не бойся, а результат будет тот же самый...— Шохов произнес это хмуро, а потом налил вина и выпил один.— Переедешь, как все переехали,— добавил он.
— Нет, Григорий Афанасьич.
— Значит, перевезут силой.
— Силой — да. Силой пускай. Но не сам. Вот какой дурацкий мой принцип. А тебе я скажу, Григорий Афанасьич... Мы давно за бутылкой не разговаривали и дальше вряд ли когда поговорим. Ты не плохой человек, по моему разумению, правда! Я имею в виду, не отпетый негодяй. Ты вот пришел сюда, потому что ты сомневаешься. И совесть, хоть глубоко, далеко забралась в тебя, но барахтается, проклятая, мешает тебе спокойно жить. А ведь есть железные ребята. Не тебе чета, старомодному. Они не станут приходить, да еще с вином, вот тебе крест истинный. Они и колебаться ни секундочки не станут. Придут с техникой да свалят... Вот я тебя хочу спросить: отчего бы тебе, Григорий Афанасьич, не стать таким же? Ведь, ей-богу, жить стало бы стократ легче. И не только сегодня и не только здесь, а всегда, везде...
Шохов молчал. Он мог бы и заранее предрешить все эти слова в свой адрес, и не только от Петрухи. Но Петруха сказал именно то, что другие ему не сказали, хоть должны сказать.
