Александр Розен - Почти вся жизнь
3
После разговора с Бородиным он посветлел. Будущее уже не казалось таким мрачным, как вчера вечером и ночью, и ему хотелось домой.
Едва Федор Васильевич вошел, как сразу, еще в коридоре, услышал голоса жены и сына. Громкий — Игоря и тихий — жены. Он прислушался. Потом снял пальто, галоши и снова прислушался. Подслушивать он не хотел, но понимал, что его приход сорвет этот разговор.
— Они не подают мне руки! — крикнул Игорь. — Друзья до первой беды! Все, понимаешь, — и Левка Белкин, и Курочкин, Ильюшин, даже Марк Любимов.
— Игорь, ты не имеешь права, — тихо сказала Елена Владимировна.
Федор Васильевич, комкая в руках кепку, все еще стоял в коридоре.
— Права? — спросил Игорь. — Однако я имею право покончить со всем этим в одну минуту.
— То есть как это… покончить?
— А очень просто. — Вероятно, Игорь сделал весьма выразительный жест, потому что Елена Владимировна чуть вскрикнула.
Федор Васильевич резко открыл дверь и крупными шагами подошел к сыну.
— Не смей пугать мать, — медленно сказал он, чувствуя, как у него от гнева дергается лицо. — Понял? Не смей!.. — Он схватил сына за плечи, приблизил к себе, потом отпустил и медленно, шаркая ногами, словно обессилев после этой вспышки, ушел в свой кабинет.
Здесь он отдышался. За стеной теперь было тихо. Может быть, Игорь ушел, а может быть, просто сидят и молчат. Неужели Лена, человек справедливый, хоть сколько-нибудь оправдывает сына? Нет. Но ее трогает его несчастье. И, наверное, трогает больше, чем его преступление. Только сейчас Федор Васильевич заметил, что держит в руках кепку, и бросил ее на диванчик.
— Федя, обедать будешь? — спросила Елена Владимировна, приоткрыв дверь. — Или тебе сюда принести? Хорошо, хорошо, как хочешь. Я тогда скажу Игорю, чтобы он пошел прогуляться. Но лучше бы он сегодня был дома.
Федор Васильевич покачал головой:
— Не выйдет из тебя, Лена, дипломата. Сядь, пожалуйста, с обедом успеется. Послушай меня… Я сегодня говорил с Бородиным.
— Да? — откликнулась Елена Владимировна. Она тоже хорошо относилась к Якову Матвеевичу и к его семье.
— Он предлагает взять Игоря к нам на завод.
— На завод?
— В инструментальный, к станку.
— Ты считаешь… ты считаешь, что с университетом все кончено?
— Я ничего не считаю, я не декан и не ректор, но… если хочешь — да, кончено. Лена, пойми, мы должны сделать из Игоря человека. Должны, понимаешь!
— Но мы с тобой оба так мечтали… Я так хотела, чтобы Игорь получил образование. Он такой способный и так любит учиться…
— Лена!
— Да я так… Я не спорю.
Федор Васильевич еще раз покачал головой и решительно вышел из кабинета:
— Игорь, надо поговорить.
— Да, папа!
— Нет, сиди, сиди…
Впервые за эти сутки Федор Васильевич взглянул на сына. Игорь изменился. Не в том была перемена, что он осунулся и побледнел, и не в том, что появились какие-то складочки у рта. Изменился он в чем-то весь, и только человек, очень близко знавший его, мог это заметить.
— Я и мама, мы все продумали, — сказал Федор Васильевич. И после небольшой паузы отрывисто бросил: — Я говорил о тебе на заводе. Там согласны…
Елена Владимировна перехватила фразу:
— И в один из лучших цехов завода. Его проектировали как цех будущего. Работать там считается большой честью.
— Да что ты его уговариваешь! — не выдержал Федор Васильевич.
Игорь вскочил, быстро подошел к отцу:
— Не волнуйся, папа, тебе это вредно. Поверь, что я очень благодарен. Я так намучился за последние дни. Это — возвращение в жизнь.
В комнате стало так тихо, как бывает в последнюю минуту перед отъездом. Кто-нибудь предлагает посидеть, помолчать: это хорошая примета. Но пора в путь!
Незримо, словно электрический ток, от одного к другому пробежало новое настроение.
— Будешь работать простым рабочим, — говорил Федор Васильевич. — Все мы так начинали: поднять да бросить. И твой отец и твой дед.
— Насчет «поднять да бросить» я сомневаюсь, — сказала Елена Владимировна. — Цех забит дорогостоящими станками.
— Мама боится, что я нанесу материальный урон производству! — сказал Игорь. — Обещаю освоить в кратчайший срок. Я ведь умею распределять время. Уверен, что у меня еще останется время и для своей учебы.
Федор Васильевич нахмурился:
— Что это значит «своя учеба»?
— Но не могу же я бросить математику!
— Думать об этом сейчас, накануне исключения!
— Прости, папа, но для меня…!
— Федя, — начала Елена Владимировна.
— Ах, да оставьте, пожалуйста… «Папа!» «Федя!» Просто меня возмущает, как в такой момент Игорь может думать…
Игорь вскочил, сел за свой стол и сжал голову руками. Потом вдруг резко повернулся, исподлобья взглянул на отца.
— Не могу жить без математики, — сказал он угрюмо.
— А без комсомола ты можешь жить?
— Ну хорошо, хорошо, — вмешалась Елена Владимировна. — Ведь все же ясно. И стало быть, пока Игорь не восстановлен в комсомоле, ни о чем и речи быть не может. Но я уверена, Федя, что со временем он честной работой заслужит…
Федор Васильевич помолчал.
— И я надеюсь, — сказал он. — Да, надеюсь. — Он встал и вышел из-за стола.
«Как он постарел, — думала Елена Владимировна, глядя ему вслед. — Как он постарел». Она посмотрела на Игоря и встретила его понимающий взгляд.
На следующий день Игорь уехал в колхоз, ночевал там и вернулся домой совершенно мокрым и грязным, Елена Владимировна высушила его плащ и костюм, соскребла грязь с ботинок, приготовила ванну и дала сыну горячего чаю с рюмкой коньяка. Как бы там ни было, а заболевать ни к чему.
Он еще несколько раз ездил в колхоз, и снова Елена Владимировна сушила и чистила его вещи. Осень переломилась. Шли холодные дожди.
— Задатки у него все же неплохие, — рассказывал Федор Васильевич Бородину. — И энергия, знаешь! В колхозе ему что пришлось выдержать… А ты думал! С ним разговаривали и секретарь партийной организации, и рядовые колхозники. Разговор простой: не желаем подпускать к работе. И правильно! Он сам признаёт — правильно. Но настоял на своем!
— Наладится, отец. — Бородин бодро трепал Федора Васильевича по плечу. — Вот увидишь, наладится. И послушай моего совета: не жди развязки, возьми парня на завод, пусть пока хоть на свое рабочее место взглянет. Наладится. Я в таких делах — о-го-го!
4
Отдел главного конструктора начинал работать с девяти, а они пришли на завод со сменой. Давно уже Федор Васильевич не шагал в такой гуще людей.
— Привет, Федор Васильевич! День добрый! Здорово! Федя, никак с сыном?
В этом потоке чувствуешь себя как-то по-особенному слитно с товарищами. Федору Васильевичу было приятно, что идет он не один, а с сыном. Игорь и в самом деле парень заметный. Вот только этот модный чешский берет… Однако, если присмотреться, этих беретов, пожалуй, не меньше, чем привычных кепок.
— Ну, с чего начнем?
— Тебе виднее, папа… Я ведь совсем не знаю завода.
Федор Васильевич недовольно покачал головой:
— Да, да… конечно. Так вот, на этой заводской площади, где мы сейчас находимся, выступал Ленин. — Он украдкой покосился на сына: слушает внимательно, но скорее всего просто из уважения. И, конечно, все это он знает из хрестоматии.
— А где работал твой дед, мой знаменитый прадед? — спросил Игорь. И снова Федору Васильевичу показалось, что Игорь спрашивает об этом только для того, чтобы сделать приятное отцу.
— Дед работал в старой кузнице. Вот здесь. То есть я хочу сказать: на этом месте была старая кузница. А с тридцатого года первый сборочный. Впрочем, зайдем.
Цех вытянулся почти на километр, далеко уходя за территорию старого завода. Высоко над головой стеклянная крыша. Две девушки в хрустящих фартуках, стоя на лестнице, красят в нежный кремовый цвет массивный станок с телевизионным экраном.
Подошел мастер, давнишний знакомый Федора Васильевича:
— Любуетесь? Ваш собственный, седьмой по счету…
— Твой, папа?
— Ну вот еще! Как это современный станок может быть «мой» или «твой»? Слава богу, столько людей думали…
— Да, это, конечно, так, — согласился мастер. — Сынок? — спросил он, показывая на Игоря. — Студент?
— Да… то есть он…
— У нас теперь студентов много. Сейчас-то, положим, только из финансово-экономического. Я их на окраску поставил. Славные девицы, — сказал он, адресуясь к Игорю. — А вы, молодой человек, какую специальность избрали?
— Математика… Но я…
