Фазиль Искандер - Созвездие Козлотура
Тут подбежавший Володя и хозяин овчарки с обеих сторон, каждый ухватив свою собаку за задние ноги, попытались оттянуть друг от друга. Но ничего не получалось. Получалось довольно комическое зрелище: обе собаки почти висели в воздухе, продолжая держать друг друга за холки.
— Ведро! — вдруг крикнул Володя, обернувшись.
Сергей схватил ведро, стоявшее у костра, и, выплеснув из него остатки воды, еще не понимая, зачем оно понадобилось Володе, помчался к нему.
Володя, схватив ведро, кинулся к морю и, черпанув воды, вылил ее на собачьи головы. Собаки продолжали держать друг друга за холки, как бы прислушиваясь к действию своего и вражеского прикуса. Несколько раз Володя выливал на их головы морскую воду, но они молча, в блаженном оцепенении злобы продолжали держать друг друга.
— Давай их в море, — предложил хозяин овчарки. Оба снова ухватились за задние ноги собак и, с трудом приподняв эту провисшую под тяжестью голов гирлянду ненависти, вошли в воду.
Теперь они стояли в воде почти по бедра.
— Раз! — сказал Володя и слегка откачнул собак.
— Два! — Второй, более широкий качок. Старик напружинился, едва удерживая ноги своей, собаки.
— Три!
Тяжело мотнувшись, собаки рухнули в воду и скрылись в ней. Через несколько секунд они вынырнули отдельно друг от друга и, одновременно отряхнув головы и не замечая друг друга, поплыли к берегу.
— Как только выйдет, хватай за поводок! — крикнул Володя старику, и, видно, крикнул вовремя. Как только собаки вышли из воды, они ринулись друг на друга, как боксеры после гонга. Но старик успел ухватить свою собаку за поводок, а Володя за задние ноги своего Вулкана. Пока старик гнал и волочил свою собаку, Володя с большим напряжением удерживал своего волкодава за задние ноги. Как только захлопнулась калитка за овчаркой, обеих собак словно прорвало, они бешено залаяли друг на друга, и было похоже, что каждая доказывает, что победила именно она.
Володя отпустил свою собаку и стал гнать ее во двор. Он загнал ее во двор, закрыл калитку на щеколду и, на ходу поругивая жену за то, что она забыла закрыть калитку, вернулся на место, снял брюки, выжал их и, продолжая ворчать на жену, уложил их у костра.
Жена все это время смущенно улыбалась, а теперь, когда он в одних трусах и майке уселся у костра, сказала:
— Пойди надень другие брюки.
В ответ он сердито отмахнулся, показывая, что все эти неприятности с собаками получились из-за нее.
— Хорошо, что так хорошо все кончилось, — сказал геолог из Тбилиси, подняв свой стакан. Оказывается, он не договорил свой тост, о котором все забыли. Теперь он его продолжил, и Володя, подчиняясь магии застолья, опять придал лицу выражение кротости и благодарности жене.
— Как там мой заказ? — спросил геолог у жены Володи, после того как все выпили.
— Вот-вот привезут, — отвечала жена Володи, неохотно беря из своей миски кусочек рыбы.
— Какой заказ? — спросил Володя и посмотрел на геолога.
— Да так, пустяки, — заскромничал геолог и снова, обращаясь к жене Володи, спросил: — Может, из машины позвоню?
— Не надо, сейчас привезут, — сказала она.
В самом деле, через несколько минут прямо на берег выехала «Волга» и остановилась недалеко от костра. Из машины высунулась мощная голова зевсообразного красавца. Это был главный повар ресторана гостиницы. Геолог и Володя подошли к нему, и он, открыв дверцу машины, подал арбуз, кастрюлю, завернутую в полотенце, две бутылки коньяка и несколько плиток шоколада.
— Что ни говори, — сказала жена летчика, — это они умеют лучше всех.
— Да, — согласилась жена Сергея, — это они делают красиво…
Женщины смотрели сейчас в сторону зевсообразного красавца повара, который, высунув голову из машины, громко по-грузински спорил с геологом из Тбилиси. Судя по русским репликам Володи (да это понятно было и так), красавца звали принять участие в дружеском ужине, а он отказывался, ссылаясь на какие-то свои дела.
Сергей понял по выражению лица своей жены и жены летчика, что они были бы рады, если бы повар к ним присоединился. Повар, словесно отказывая геологу разделить дружеский ужин, то и дело поглядывал на женщин у костра, давая знать, что, к сожалению, занят, а иначе не стал бы пренебрегать обществом, где сидят столь привлекательные женщины.
Наконец зевсообразный повар включил мотор, послал сидящим у костра воздушный поцелуй, и дал задний ход, и, вовсе высунув из окна свою голову и подставив остающимся свой затылок, еще более зевсообразный, чем профиль или фас, стал выезжать с пляжа.
Фигура геолога, державшего арбуз и коньячные бутылки, и фигура Володи, державшего кастрюлю, как только тронулась машина, по какой-то мистике гостелюбия приняли выражение сиротского одиночества, грустной покинутости. Сами приношения, которые они держали в руках, сейчас излучали грусть, словно неучастие повара в предстоящей трапезе превращало эти дары в языческие жертвоприношения, принесенные на родственную могилу.
Но как только машина зашла за бугор, оба державших языческие жертвоприношения отбросили выражение сиротского одиночества и бодро подошли к костру.
— Давайте есть перепелок, пока они теплые, — сказал Володя и поставил кастрюлю. Присаживаясь у затухающего костра, он разгреб жар и подтянул к середине костра обгоревшие головешки.
— Я вам сейчас чистые тарелки принесу, — сказала хозяйка и встала.
— Я тебе помогу, — вскочила старшая девочка и побежала за матерью.
Темнота моря уже начинала сливаться с темнотой неба. И только край неба, где зашло солнце, все еще золотился, отражаясь в воде тусклой световой дорожкой. В городе уже кое-где зажигались огни, и они сквозь толщу влажного воздуха сверкали размазанным небрежным золотом. Многоточия огней отмечали уходящую в море пристань.
— Зачем же вы так потратились, — сказала жена летчика и улыбнулась геологу, — нам просто неловко.
— Ради Бога, — сказал геолог и движением руки отвел разговоры на эту тему.
— Надо арбуз в воду положить, — предложил старик Сундарев.
— Знаю, — сказал Володя и, взяв арбуз, отправился к морю.
— Если потеряешь арбуз — не возвращайся, — шутливо пригрозил ему геолог.
— Не первый раз, — отвечал Володя и, войдя в море, втиснул арбуз в упруго сопротивляющуюся воду, и некоторое время видно было, как он нащупывает на дне камни, между которыми он закреплял арбуз.
К его возвращению жена его успела принести тарелки, помидоры и огурцы. Все это она сейчас разложила на полотенце, одновременно призывая не оставаться здесь, а войти в дом.
— Пограничники запрещают зажигать на берегу огонь, — сказала она, — неприятности будут…
— Ничего не будет, не бойтесь, — сказал Володя, подходя к огню и кладя в него сучковатую, разлапую корягу, найденную на берегу, повернув ее так, чтобы удобней занялся огонь.
— Давайте выпьем за наших московских гостей, — сказал геолог, разливая в стаканы коньяк, — тем более что человек был в воде и замерз.
— А вынимать кто будет арбуз? — спросила жена Сергея. Вопрос этот почему-то всем показался смешным, и все рассмеялись.
— К тому времени всем захочется в воду, — сказал Андрей Таркилов.
Хозяйка стала раскладывать перепелок по тарелкам, когда выяснилось, что одной тарелки не хватает, жена Сергея уговорила положить ей с мужем в одну тарелку.
Сергею сейчас было хорошо. Он давно забыл про скорпиона и свою обиду. Ему было приятно, что она сейчас этим предложением напомнила о том, что они близки. И сам ее наивный вопрос об арбузе умилил его, потому что он в нем ощутил неосознанное чувство справедливости, то есть что Володю, который уже дважды был в воде, нельзя снова пускать за арбузом.
Все принялись за еще теплых перепелок, раздирая их руками, высасывая жир во время надкуса, с чмоканьем и хрустом переламывая их необыкновенно вкусные косточки. Сергею казалось, что он никогда ими не наестся, но, приступая ко второй, он почувствовал, что явно сбавляет темпы.
Какие нежные кости, подумал Сергей в это время, прислушиваясь к хрусту косточек во рту И вдруг музыка каких-то строчек, связанных с тем, что он сейчас подумал, мелькнула у него в голове. Но каких, подумал он, никак не припоминая эти строчки и в то же время по тревожному чувству, охватившему его, понимая, что это важные для него строчки. Но разве могут быть важные для меня строчки, подумал он, связанные с поеданием перепелок или другой дичи? Он ничего не мог припомнить, но чувствовал, что в голове застрял какой-то обрывок поэтической мелодии.
«Нет, — подумал он, — надо припомнить все, как было. Я приступил к третьей перепелке, отломил ей лапку, отправил в рот и… ну да! и подумал: какие нежные кости. Что же это означает? Нежные кости… Их нежные кости… Точно!
Их нежные кости всосала грязь…
Теперь он ясно вспомнил. Это было знаменитое стихотворение о революционном терроре. В юности оно ему беспредельно нравилось своим непонятным (тогда казалось — понятным!) могучим пафосом готовности идти сквозь любую кровь и грязь во имя высокой революционной цели.
