Анатолий Голубев - Мир без милосердия
— Ах, месье Дюваллон, если бы вы знали, как это тяжело! Все в гонку, а ты — домой! Я предпочел бы сейчас идти последним, но со всеми...
Вокруг стали собираться гонщики из других команд. Многолюдный митинг не входил в планы Крокодила.
— Может, пройдемся минут десять? — предложил Роже.
— Охотно! — Швейцарец бросил на кровать все, что держал в руках.
Они вышли во двор. Огромный бело-голубой бензовоз заправлял столпившиеся вокруг него ненасытным стадом машины гонки.
— Знаете, месье Дюваллон, этот анализ сломал мне жизнь. Я еще молод, но уже семь лет работаю в велоспорте. А что я буду делать теперь?
— Пустое! Все скоро забудется. Кто из нас не бывал и в более сложных передрягах? Конечно, администраторы от спорта попьют твоей крови. Но обойдется... Не переводятся же гонщики-холостяки, хотя многие велоклубы предпочитают брать на работу женатых гонщиков — известно, что мужчины под женским каблуком работают лучше.
— Я не о хлебе... По профессии я краснодеревщик и всегда смогу себя прокормить. Но как без гонки, без ребят, без спорта?
Они сели за столик небольшого кафе, выставленного прямо на улице. Рочер, не сдерживая слез, механически помешивал ложечкой кофе.
— Только не давай журналистам пищи для сплетен. Мой совет: держись одной версии, как бы неправдоподобна она ни была. Ложь, повторенная сто раз, становится истиной...
— Клянусь, месье Дюваллон, мне нечего скрывать. Прошу вас, поверьте хотя бы вы. — Он умоляюще посмотрел на Роже, еще не очень понимая, с чего это сам Крокодил выказал к нему столько участия. — Не знаю, откуда взялся допинг...
— Что ты пил во время гонки?
— Ничего. Принял несколько обезболивающих таблеток одной итальянской фармацевтической фабрики...
— И конечно, подпольной?
— Кто ее знает...
— Вот это-то как раз надо знать точно. А то живо останешься без лицензии.
— Кому она нужна после такого позора...
— Позор — еще не смерть! Следует помнить, что таким путем нередко убирают строптивых. Однажды чуть не расправились со мной. Но пронесло. В тот раз, — поспешно добавил Роже.
— Все равно мне реветь да реветь, — вдруг по-бабьи признался Рочер и дернул носом, скорей от жалости к себе, чем от желания заплакать всерьез.
— Помнишь скандал с Форментором? — Роже решил отвлечь Рочера рассказом. — Проведя семь часов в седлах, мы тоже заявили, что не в силах пройти медицинское освидетельствование. Тогда-то и решили применить к нам новое правило: не прошел испытания — считаешься нефинишировавшим. Мы дружно посмеялись над федерацией, но веселились всего один день. Нам воткнули по два месяца дисквалификации... — Роже умолк, будто пытаясь сегодня, спустя столько лет, попробовать на зуб горечь тех дней. — Только Форментору дисквалификация обошлась в миллион старых франков. Мы закрутили хвостами. Один объяснил, что не нашел пункта проверки. Другой сказал, что выпил десять бутылок пива, но так и не мог сдать анализ.
Роже взглянул на большие уличные часы: до старта оставалось сорок пять минут. А он все не решался сказать, что ему пора. Боялся обидеть парня.
Об этом тяжелом ощущении Крокодил вспоминал в начале этапа несколько раз.
Сегодня «поезд» работал дружно, и было похоже, что вряд ли кому удастся легко уйти в отрыв. Возможно, дисквалификация швейцарцев придала гонке особый острый привкус. Возможно, сказалось время — пошел уже девятый этап.
Пожалуй, больше всех сожалел, что в гонке нельзя взять тайм-аут, Мишель. Смешное, до трагичности, положение — геморрой. Платнер, посоветовавшись с врачом, настаивал на нелепейшем, со спортивной точки зрения, решении — сойти.
«Это рок, — говорил Оскар, — и против судьбы не попрешь!»
Мишель понимал безвыходность сложившегося положения. Понять нетрудно! Гораздо труднее смириться с тем, что все усилия, затраченные на подготовку, усилия, затраченные уже в самой гонке, пропали впустую. Это и обидно и горько. А идти вперед — значит поливать бесконечную ленту шоссе собственной кровью. Тем не менее Мишель твердо решил рискнуть.
До старта постарались принять кое-какие меры. Роже отдал Мишелю единственный оставшийся у него замшевый тампон и внимательно присматривал за товарищем на первых милях пути.
Вначале Мишель держался молодцом, и Крокодил успокоился. Но, увидев, как по ноге Мишеля поползла кровавая полоса, размываемая потоками пота, немедленно перебрался к нему поближе. Мишель шел бледный, широко открыв рот, будто задыхался, темные глазницы провалились.
— Плохо? — бросил Роже.
— Да, — чистосердечно признался Мишель.
Несколько секунд они катились рядом. Крокодил видел, как трудно Мишелю держать даже такую низкую скорость. Роже мучительно искал слова, способные убедить Мишеля в разумности самого неприятного решения и в то же время не обидеть.
— Мишель, — Роже положил руку на руль товарища, — ты теряешь слишком много крови... Нам будет очень трудно без тебя. Но это не последняя гонка.
— Я понял, — услало улыбнулся Мишель. — Пожалуй, мне все равно до финиша не дотянуть.
Он не хотел признаваться, что уже несколько раз цветастое марево застилало глаза и однажды он чуть не сел колесом на чужую педаль. Признаваться в собственной слабости всегда неприятно.
Роже потрепал Мишеля по голове потной перчаткой, и от этого жеста шапочка сползла на глаза. Мишель сдернул ее резким движением и замахал ею над головой.
Крокодил не оглядывался. Он знал и без того, что происходит сейчас сзади: с трудом разогнувшись, Мишель тихо катится по обочине и только теперь беспрестанно рассматривает окрашенные кровью ноги. И ощущает неприятно хлюпающую в туфлях жидкость, Сзади на него накатывается амбулатория и французская «техничка» — единственная машина во всем караване, в которой до конца понимают, что происходит с этим славным французским парнем.
«Еще одна горькая байка для Цинцы. Она и так знает их тысячу. Теперь будет тысяча и одна. Ну что ж, Мишель, мы как на войне: рядом падают товарищи, и счастье, если не упал сам. Рочера сняли... Ты сошел... Не раз и я был близок к поражению.
Та чудовищная испанская гонка в крутолобых и жарких Пиренеях... На меня обрушилась лавина неприятностей. На первом этапе засиделся на финише, на втором — прокололся, на следующем — попал в завал, на четвертом — в еще более серьезный завал и поранил колено, на пятом и шестом — прокалывался, на десятом тоже, и, наконец, на последнем этапе отказал переключатель, и я тридцать миль шел по горам почти на одной передаче. В той гонке у меня было проблем едва ли не больше, чем за всю мою предыдущую жизнь профессионального гонщика. Между прочим, на финише оказался тринадцатым!.. Странное дело, — подумал вдруг Роже. — Все люди как люди. Вспоминают обычно о победах, а мне почему-то в голову лезут воспоминания о неудачах. Это, может, и поучительнее, но куда неприятнее...» Роже выбрался в головку «поезда» одновременно с догнавшей «техничкой».
— Мишеля отправили в госпиталь! — встревоженно прокричал Оскар. — Он потерял слишком много крови... Слишком много!.. Я говорил: не надо было стартовать!
— Мишель держался молодцом, — ответил Роже. — Никому не хочется упускать даже единственный шанс. Сам знаешь.
— Как будете без Мишеля?
— Думаю, Эдмонд и Гастон — достаточная поддержка.
— Не рвись сегодня. Поберегись!..
«Где уж рваться! Только на первой половине этапа казалось, что сегодня катиться легко. Старт всегда легкий, а финиш тяжелее танталовых мук. Да еще эта велосипедистка душу помотала». Роже с гадливостью вспомнил о своих вчерашних похождениях.
Он отвалился от «поезда» и прижался к машине.
— Мадлен, выходи, прокатимся вместе! — озорно крикнул он в открытое окно.
Мадлен высунула голову наружу, и встречный ветер в одно мгновение превратил ее прическу в поваленный ветром сноп, Поправляя пышные волосы рукой, под которой они бились словно живые, Мадлен тихо улыбалась мужу.
— Скоро конец, — невесть почему сказала она.
— До конца еще как до Парижа! — Ему нестерпимо захотелось дотронуться до Мадлен, но это грозило двадцатиминутным штрафом.
Менеджер любой команды мог вполне обоснованно заявить протест, будто Крокодил использовал «техничку» в качестве буксира. Поди потом доказывай, что ты не рыжий.
— Через десять миль начинаются примы, — напомнил Жаки, перегнувшись через спинку сиденья. — Переключатель работает нормально?
— Пока да...
Вперед дернулись два итальянца и швейцарец. Бросив «техничку», Роже стремительно кинулся следом. Атака оказалась ложной, но возвращаться к «техничке» не хотелось. Он подстроился к Гастону и Эдмонду.
— Кто попробует примы? Готов прокатить...
Оба не отвечали.
— Отсидимся — так понимать? — спросил Роже и переключил трещотку. Начинался последний, но затяжной подъем.
— Я готов, — неохотно, словно шел на совершенно обреченное дело, согласился Эдмонд.
