Джамиль Алибеков - Планета матери моей (Трилогия)
— Хорошо, что нашелся занозистый человек! Ты его не отпускай от себя нипочем, сынок. Он всегда встанет поперек скоропалительному решению: хоть и не примешь его слов, а задумаешься над ними. Чего хорошего, если все начнут тебе поддакивать? Правое или неправое скажешь — повторят хором? Тут тебе и пропасть. А силой слушаться еще хуже! Запрет не гасит злость, только вынуждает скрывать ее. Змея под камнем всегда найдет случай ужалить. Те, кто сегодня кричат «молодец!», завтра так же дружно отмахнутся от тебя. Хорошо, когда люди сами, в глубине души, придут к согласию с тобой. Вот это будет прочно. А пока пусть без страха спорят. Наши деды говорили: крытый базар портит дружбу…
В ту ночь постель показалась мне особенно мягка, будто тюфяк был набит лебединым пухом. Я пригрелся и сладко задремал под завывание зимнего ветра, который шебаршил на чердаке, напрасно ища лазейки в потолке.
Проснувшись, не поверил глазам: комнату заполнил странный призрачный свет, похожий больше на лунное сияние, чем на бодрые лучи утреннего солнца. Приподнявшись на локте, я всматривался с удивлением в окно. В нем словно вырубили узкий дымоход размером в медную плошку. А что разглядишь сквозь подобную дыру? Мне почудилось, будто окно обращено не к небу, как раньше, а смотрит теперь в серые воды реки; мутные струи текут, перегоняя друг друга, и если хорошенько присмотреться, то заметишь даже снующую мелкую рыбешку…
Накинув на плечи одеяло, я приблизился к окну вплотную. Раму залепили сырые снежные комья, в воздухе носились сонмы снежинок, и метелица швыряла их в разные стороны, иногда даже поднимая с земли и подкидывая вверх, словно из белых ям и колдобин хлопья вновь стремились попасть на небо.
Скрип двери прервал любование стихией.
— Проснулся, родной? Насмотреться не можешь? Ай, бедняги, город отнял у вас зимние радости. Вспомни, как по глубокому снегу ходил охотиться на куропаток? Нынешние городские дети разве отличат куропатку от курицы?.. Ну-ну, не ленись, выходи скорее на волю.
— Чаю успею напиться?
— Второй раз самовар раздуваю. Кипит.
— Который теперь час?
— Поздненько. Но машина за тобой не приезжала. Да и то сказать: в такую метель даже с мельницы не уйдешь.
Я вскочил как встрепанный. До мороза ли тут, до детских ли воспоминаний?! Надо добираться пешком.
В белом вихре дорога долго оставалась пуста. Уже на виду окраинных домов сквозь густую пелену снегопада до слуха донесся настойчивый звук сигнала. Автомобиль, шедший мне навстречу, остановился. Отгибая воротник, я с трудом повернул голову. Кто-то подхватил меня под локоть:
— Товарищ секретарь! Да разве можно в такую круговерть отправляться в путь в одиночку? Некому, что ли, вас довезти? Ну и холодина! Старики не упомнят…
Это сыпал скороговоркой начальник милиции Шамсиев. Сделав крутой разворот, «ГАЗ-69» затормозил. Не успел я вымолвить слова благодарности, как Шамсиев проворно подсадил меня на переднее сиденье, и машина рванула.
— А где же Шамсиев? — спросил я недоуменно.
Мне почудилось, что он остался на снежной дороге — так стремительно мы взяли с места. Но сзади кто-то старательно начал смахивать с моих плеч и воротника налипшие хлопья.
— Тревожились о вас, товарищ секретарь, — журчал Шамсиев. — Лучше бы вовсе не выходить из дому. Нам, милиции, конечно, при любой погоде нет покоя. Разве уймешь своевольников?
— Что-нибудь произошло?
— Народ бессовестно обнаглел — вот что!
— А конкретнее?
— В Камышлы получилась накладка. Вчера у них было колхозное отчетное собрание. Так вот: уперлись, не захотели переизбирать старого председателя! Как быть? Отложили.
Уже у дверей райкома, вылезая из машины, я вопросительно оглянулся на Шамсиева. Его глаза бегали по сторонам. Беспокойство показалось подозрительным: впрямую он не отвечал за колхозный сход. Нет, совсем не случайно встретился он мне на дороге!
— Зайдите, товарищ Шамсиев.
Должно быть, приглашение вполне соответствовало его планам. Заглушая шум ветра, он бодро гаркнул шоферу:
— Если кто спросит, я у товарища Вагабзаде.
В кабинете, вешая пальто, я обратил внимание, что Шамсиев не только не разделся, но даже не стряхнул с шинели снега. Он стоял вытянувшись, словно был готов к немедленному действию.
— Объясните толком, что стряслось?
— В колхозе полное брожение. Не считал возможным говорить при шофере. Не примите в обиду прямое слово, товарищ секретарь. Наши сельчане не привыкли управляться сами: демократия, за которую вы ратуете, им в новинку. Ослабили поводья, ну и вот…
— Поводья? Про что вы толкуете?
— Про то, что лошади нужна узда.
— Опять не понял, при чем тут лошадь?
— Но мы же не в столице живем! Наш народ привык к указаниям старших. Иначе как слепой мерин потянет к оврагу. Ошибка была в том, что на перевыборное собрание не послали никакого ответственного лица. Да хотите, я сам туда поеду?
Разговор был мне крайне неприятен. Внутренне я убеждал себя, что дело пустяковое, раздутое Шамсиевым. Не присаживаясь, позвонил Сейранову:
— Как районное совещание по животноводству? Состоится?
Тот отозвался, что делегатов собралось меньше трети и хорошо бы изменить дату. Из дальних селений по бездорожью не добраться.
Шамсиев прислушивался с явной тревогой. Он тоже считал, что совещание надо отложить; боялся, что посланцы из Камышлы подымут бучу уже в районе.
— Чего же они все-таки добиваются?
— Чтобы вы лично приехали на собрание. Подсказали, как им быть.
— Разве они не наметили кандидатов в председатели?
— Непривычное это дело. Хотят услышать все из ваших собственных уст…
Только теперь до меня дошла серьезность происшедшего. Не мешкая, на той же милицейской машине мы двинулись в путь.
Когда въезжали в селение, начало смеркаться. Весь день был темным и снежным; с пути не давали сбиться лишь редкие огоньки на холмах. Казалось, что возле стволов старых шелковиц кто-то усердно разжигает костры. Но это светились окна в засыпанных снегом селениях.
Навстречу машине двигалась небольшая толпа. От тяжелой одежды люди казались медлительными, скованными в движениях, а их обросшие инеем лица неузнаваемы.
Приземистый мужчина в солдатском ватнике не только не посторонился, но даже намеренно бросился к машине. Шамсиев, выпрыгнув на ходу, вытащил его почти из-под колес.
— Собачий сын! — заорал, не сдержавшись, водитель. — Да станешь ты в другой раз жертвой собственной глупости, Сирота! — Остывая, обратился ко мне: — У этого чудака прозвище Сирота Иси. Напрасно вы сюда приехали, товарищ секретарь. Чистые дикари!
Организовать сход вторично оказалось не так-то просто. Члены правления ходили от дома к дому, утопая в свежих сугробах, колотили в двери.
Мы дожидались у председателя колхоза. Это был человек, казавшийся явно старше своих лет из-за серебряных волос. Он невесело шутил, что набрался седины именно на колхозной работе.
Я спросил о зимовке скота. Он отозвался странно:
— Сначала помогите выбраться из пропасти человеку. О хлебах и овчарнях поговорим потом.
— Значит, сами хотите отказаться от председательства?
— То и дело пишу заявления! Когда работал на ферме — горя не знал. Разве мне должность дороже родных детей, чтобы оставить их сиротами?
Давая ему время остыть и успокоиться, я снова перевел речь на хозяйство.
Колхоз объединял три селения, которые были когда-то тремя отдельными маломощными хозяйствами. Правление помещалось в самом населенном — Камышлы. Это стало предметом нескончаемых раздоров. Мельница, артезианские скважины, строительство водопровода — о чем раньше здесь не слыхивали! — все вызывало ссоры и столкновения. Приходилось строго следить: из какого селения назначался бригадир, кого ставили кладовщиком и откуда брали председателя ревизионной комиссии.
Два других селения постоянно обвиняли жителей Камышлы в том, что те захапали себе большинство теплых местечек. Однако — вот странность! — против председателя колхоза, урожденного Гёйджы, не поднимался ни один голос. Когда его утверждали, мало кто верил в Велишева. Об авторитете говорить не приходилось!
Это был скромный рядовой колхозник, сызмала привыкший проводить все свое время на пастбищах и пашне. Из скотников он стал учетчиком, затем учился заочно и получил квалификацию зоотехника, постепенно выдвинувшись в заведующие фермой. Однако на центральной усадьбе Велишев бывал столь редко, что, когда его избрали председателем колхоза, простодушно признался перед всеми, что мало знает людей, и даже собственных племянников, сыновей родной сестры, не сразу угадал в лицо.
