Владлен Анчишкин - Арктический роман
Дудник вновь положил руки на столик; старался прочесть что-то в глазах, в лице Остина. Узкие, широко поставленные на скуластом лице глаза Остина искрились насмешливо.
— Это было в прошлом году, осенью, — сказал он. — Ты только что приехал на остров, Михаил. Ты попросил меня сделать кошки. У меня были лишние, когда ты просил. Ты сулил мне деньги за кошки. Я знал, что у тебя есть фабричные жаканы. Мы поладили на двадцати фабричных жаканах и банке бездымного пороха «Сокол». Ты тогда жил в Кольсбее. На второй день ты привез плату. Мы разменялись. Это было в прошлом году, осенью. Правильно?
— Правильно, — сказал Дудник.
— В этом году, на прошлой неделе, ты опять зашел ко мне, — продолжал Остин. — На прошлой неделе ты просил у меня пяток фабричных жаканов. Ты говорил, что видел медведя за Кольсбеем. В понедельник ты собирался идти на медведя…
— А я и ходил, — сказал Дудник. — Меня рабочие Березина видели с самосвала, когда я вертался. Они ехали от норвежского домика…
— Пять фабричных жаканов я не мог дать, — сказал Остин. — За четыре жакана я спросил сорок пистонов. Мы поладили. Правильно?
— Правильно, — сказал Дудник; пальцы его сжались в кулаки, загребая скатерку.
— Ты принес из пожарки пистоны. Мы присели на корточки возле ящика с припасами. Ты получил четыре жакана.
— Правильно.
— Ты получил четыре фабричных жакана, — сказал Остин спокойно. — Это важно… В понедельник ты ездил в Кольсбей за медведем. Ты пошел из поселка к мысу Пайла бухтой. Возле норвежского домика вышел на берег. Тебя видел шофер с самосвала. От норвежского домика ты ушел по берегу Айс-фиорда в сторону Баренцбурга. Правильно?
— Правильно, — сказал Дудник.
— В конце первой смены тебя видели рабочие Березина. Они ехали на самосвале от норвежского домика в порт. Ты шел к дороге не со стороны Баренцбурга, а из Лайнадаля. Ты махал рукой, бежал — самосвал не остановился.
— Правильно.
— Ты не пришел в порт, Михаил. От пресного озера ты вернулся к мысу Пайла.
— Я заметил нерпу около лунки.
— Ты ходил по Колбухте возле норвежского домика, стрелял.
— Я убил нерпу.
— И после этого ты не пришел в порт. Ты ушел мимо пресного озера в Колес-долину.
— Я боялся — заметят печенку. Я вырезал у нерпы печенку.
— Ты вернулся от пресного озера в бухту, возле лунки стрелял, от лунки пошел не в поселок, а мимо поселка. И это важно, — сказал Остин.
Он положил длинные, тяжелые руки на столик. Дудник упирался в спинку стула.
— Во вторник ты дежурил, — продолжал Остин, — в среду ты уехал в Кольсбей первой электричкой. Ты ходил по Колбухте возле норвежского домика. Ты долго ходил…
— Я думал, шо найду еще нерпу.
— Ты долго ходил по Колбухте между лункой и берегом.
— Я затаптывал следы, шоб по следам не заметили, шо я убил нерпу.
— Потом ты пошел в Колес-долину…
— Я затаптывал следы…
— Ты затаптывал следы возле лунки, между лункой и мысом Пайла, в Колее-долине. Это тоже важно, — сказал Остин.
Они следили друг за другом, подстерегая.
— Во вторник Афанасьев ездил в Кольсбей после работы, — продолжал Остин. — Ты знаешь, зачем он ездил в Кольсбей?
— Я не шестерю перед инженерами, — ответил Дудник.
— Афанасьев искал Цезаря и Ланду. Последний раз собак видели в порту в понедельник. Последним видел их Жора Березин. Собаки бегали по снегу возле пресного озера. Жора видел их из кабины самосвала. Он вместе с рабочими ехал от норвежского домика в порт. Он ехал самосвалом, который не подождал тебя.
— Я не видел собак в понедельник. Куда ты гнешь, христопродавец?..
— После этого никто не видел собак в Кольсбее, на Груманте. И это важно, Михаил.
У Дудника горели скулы. Остин навалился грудью на стол:
— В среду, в четверг Афанасьев искал следы Цезаря, Ланды. Потом он искал, у кого есть фабричные жаканы.
— Он и меня пытал про жаканы, — сказал Дудник.
— Вы разговаривали возле ворот гаража пожарной команды. Вы разговаривали о Корниловой.
— Правильно. А после этого…
— Потом о фабричных жаканах.
— Правильно…
— Погоди «править». На поковках растратишься, на болты и гайки не хватит.
— Затычка. Куда ты гнешь?
— Ты сказал Афанасьеву, что брал у меня четыре фабричных жакана на прошлой неделе.
— Я показывал…
— Ты показал Афанасьеву четыре патрона с фабричными жаканами.
— Он смотрел и самоделковые…
— Остальные патроны были у тебя с самодельными жаканами.
— Двенадцать штук.
— Ты показал Афанасьеву четыре патрона с фабричными жаканами, которые ты взял у меня. Запомни: четыре.
Романов впервые видел Остина таким, каким видел его в шахте — за работой, когда его руки жили как бы сами по себе, увлекаясь делом, сосредоточившись на деле, становились легкими, а он как бы шел за ними — лишь сопровождал их, повинуясь их движению. Таким Остин бывал иногда на волейбольной площадке, в оркестре. Теперь его руки не были заняты делом, он был сосредоточен, увлечен, как в работе, — упрямо шел к чему-то своему, отмахиваясь от всего, что мешает идти. Романов впервые видел таким Остина.
— Вы распрощались с Афанасьевым возле гаража, Михаил, он уехал на Грумант, — сказал Остин. — На Груманте Афанасьев зашел ко мне. Он сел на кровать, спросил, когда я давал тебе фабричные жаканы, сколько. Я рассказал. У Афанасьева отпотело ружье. Он слушал, протирая ружье. Потом я рассказал ему о пятом фабричном жакане.
— Не было пятого жакана! — крикнул Дудник и вскочил.
— Не выдрыгивайся, Михаил. Я говорил: растратишься на поковках, на болты, гайки не останется.
— Александр Васильевич! — крикнул Дудник, махая руками: виски горели. — Я его… За такую…
— Сядь, — сказал Романов и показал рукой на стул. — Сиди и слушай, или сейчас же пойдем к Батурину.
Дудник провел ладонью под носом, сел.
— Слушай, Михаил, как это было, — продолжал Остин. — На прошлой неделе ты принес мне пистоны. Мы сидели на корточках возле ящика с припасами. Я дал тебе четыре жакана. Ты дал мне сорок пистонов. Ты положил жаканы в карман ватника. Я пересыпал пистоны в спичечный коробок. Несколько пистонов просыпалось на пол. Я стал собирать, отвернулся. Краем глаза я видел: ты взял что-то из ящика правой рукой. Потом ты поднялся с корточек, сунул руки в карманы. Когда ты ушел, я проверил все, что лежало в ящике. Не хватало одного патрона. В этом патроне был фабричный жакан. Ты украл его у меня, Михаил, правильно?
— Брешешь!..
— Я не стал говорить тебе об этом тогда: ты все равно не признался бы. Правильно?
— Подлюка. Шо ты хочешь?!
— Если ты опять начинаешь «брехать», «подлить»… Погоди. Ты должен знать, Михаил: только этот пятый жакан и может спасти тебя…
Остин вынул из кармана лыжных брюк нечистый измятый носовой платок, положил на столик, развернул, руки дрожали. На платке лежал жакан, уже выстреливавшийся из ружья, грязный от запекшейся на нем крови, приплюснутый сбоку.
— Это он — пятый, — сказал Остин. — Смотри, Михаил… На оси два крестика, на зонтике, изнутри — четыре. Так делал мой дед, когда вкладывал жакан в патрон. Так помечает жакан отец. Об этом знают все промысловики на Поморье. Свою нерпу, своего медведя дед и отец отличают по жакану, если стреляют скопом с другими… Это пятый жакан, Михаил, который ты украл у меня на прошлой неделе.
— Шо ты хочешь, можешь ответить? — спросил Дудник.
— На прошлой неделе, когда ты украл у меня этот жакан, — продолжал Остин, — он был свежий. Вчера, в руках Афанасьева, он был стреляный…
— Я стрелял этим жаканом по нерпе, — сказал Дудник. — Шо ты хочешь?
— Этот пятый жакан, Михаил…
— Я убил этим жаканом нерпу.
— Этот пятый жакан Афанасьев нашел…
— Я убил нерпу возле норвежского домика!
— Есть!.. Еще один болт, — сказал Остин; глаза заискрились ядовитым, злым смехом.
Дудник метнул в сторону Романова беглый, скользящий взгляд; глаза блестели лихорадочно, плечи приподнялись.
— Ты знаешь, Михаил, почему Афанасьев разбирал ружье — прятал под плащ, когда шел поселком? — спросил Остин. — Он прятал ружье от Цезаря. В среду, в четверг Афанасьев носил в Кольсбее, возле Кольсбея ружье под плащом. Он разговаривал с тобой возле пожарки о фабричных жаканах — прятал ружье. Ехал на Грумант — прятал. Зашел ко мне — ружье было разобрано. Он сидел на кровати, протирал ружье. Когда я сказал ему о пятом жакане, он сказал: «На-ан-у… ва-ав-се…» Он больше ничего не сказал. Он не мог говорить. Он показал мне жакан — стреляный. Это был пятый жакан, Михаил. После этого Афанасьев собрал ружье, повесил на плечо. Афанасьев шел домой — нес ружье на ремне. Он шел по поселку и не прятал ружья. Ты понимаешь теперь, почему Афанасьев не стал прятать ружья, когда узнал, что пятый жакан был у тебя? — говорил Остин, подымаясь на ноги; и руки и голос дрожали. — Ты понимаешь, почему он сначала спросил: «Это пятый?», а потом ударил тебя?..
