Мария Красавицкая - Если ты назвался смелым
— Стиляга, конечно? — Я нарочно вызывала ее на ссору.
— Что ты! Летчик. Из гражданской авиации.
— Так влюблен в Скайдрите!— прибавила тетя Анна восторженно.— Так влюблен! Дня без нее прожить не может!
Перебивая одна другую, они выложили мне все подробности о летчике. И о подарках, которые он делает Скайдрите. Больше всего, конечно, о подарках.
Чтоб перебить поток их восторженных сообщений, спросила:
— А в институте как дела? — лелеяла тайную надежду, что тут у нее особых успехов быть не может.
— А, что институт! — Скайдрите махнула рукой.— Скучища. Нет, ты послушай… Перед отлетом говорит…
Не хочу знать, что он говорил перед отлетом. На полслове перебила Скайдрите, начала рассказывать о нашей бригаде.
У нас последнее время идут споры: как строить наши пять домов? Одна часть, во главе которой Лаймон, стоит за поточный метод, как самый передовой. Грачев и Славка настаивают, чтобы за зиму сделать стены всех зданий. Летом, по теплу, вести внутреннюю отделку — «начинку», как они говорят. Тогда квартиры будут хорошие. Штукатурка просохнет, столярка— тоже. Я до сих пор не разобралась, к какой «группировке» примкнуть. Вроде и те правы и другие.
Об этом я и пыталась рассказать. Но у Скайдрите на лице появилась скука. Тетя Анна взялась мыть посуду, загремела тарелками, ложками. В общем, это их не интересовало.
— Ты бы пошла, помылась,— сказала тетя Анна. Уж лучше сидеть в ванне, чем слушать трескотню Скайдрите. Горячая вода всегда исправляет настроение.
С наслаждением залезла в ванну. Почти задремала. Вдруг стук в дверь.
— Это я,— сказал Тонин голос.— Открой, Рута, на минутку.
Открыла задвижку. Тоня в щелку просунула пушистый, весь в крупных цветах фланелевый халатик.
— Подарок тебе. От папы.
Знаю я, как от папы. Тоня фланель выбирала. Тоня шила. И, увидев в передней мою рабочую куртку, сообразила, что халат мне сейчас придется кстати.
В комнату я вошла довольная, умиленная. Вообще теперь, когда я бываю здесь гостьей, я никогда им не мешаю. Нам хорошо втроем. Нет, теперь уже вчетвером.
Братик лежал на кровати. Дрыгал в воздухе голенькими ножками. Ему третий месяц. Он стал толстенький— так и хочется потискать. Глаза синие-синие, как у папы. А волосики темные, как у Тони.
— Как жизнь, рабочий класс? — спросил папа и задержал мою руку в своей.
— Лучше всех! — ответила я Славкиными словами. Папе и Тоне я могу рассказать о наших делах.
Они поймут.
Долго сидим за ужином. Я все рассказываю, рассказываю.
— Поточный метод, конечно, передовой,— говорит папа. И Тоня согласно кивает.
— Да,— возражаю я,— но тогда часть отделки придется на зиму.
— Плохо будет сохнуть,— соглашается папа.
— Вот именно,— теперь я «процитировала» Петьку.— Качество отделки ухудшится.
— Логично. Значит, лучше второй способ.
— А тогда летом упадут заработки. «Начинка» — невыгодное дело.
— Конечно,— подтверждает Тоня.— Швы прострочить — пустяк. А начнешь отделывать — массу времени займет.
— Грачев и Баранаускас говорят: «Сознательно идем на трудности».
— По-хозяйски, по совести. Молодцы ребята!— хвалит папа.
— Конечно, деньги — это еще не все,— поддерживает и Тоня.
Вот теперь я знаю, куда примкнуть.
Хорошо, когда все ясно, все правильно. Лежу на своем старом месте — братик пока спит в коляске, и потому мой диван не вынесли. Знакомый квадрат лунного света лежит на полу.
Ничего, что Славка меня никуда не приглашает. Это впереди. Я верю. Очень хорошо, что здесь, в этой комнате, я только гостья и никому больше не мешаю. Очень хорошо, что «начинку» будем делать летом. Все ясно, все правильно.
Как хорошо спится, когда все правильно!
Второй разряд
Шлеп! — Раствор падает на кирпич. Столько, сколько надо. Ни больше, ни меньше.— Р-раз! — одним движением кельмы, почти так же ловко, как Славка, расстилаю раствор. Еще раз: — Шлеп! — Кирпич лег на место.— Стук, стук! — Кельмой выровняла его. Теперь подобрать капельку выдавленного кирпичом раствора. Нагнуться, подцепить из ящика новую порцию раствора — и все сначала.
Светит ослепительное зимнее солнце. Все на диво бело кругом — только кончилась метель. На досках, на штабелях кирпича — пышные шапочки снега. Кто-то успел пройти от стройки к конторке. Следы сначала рыжие, а потом совсем белые, чистенькие. Хочется смотреть и смотреть на эту нетронутую белизну. Но некогда. Потом. В обеденный перерыв. Наклониться, ловко подхватить кирпич, выпрямиться. И вовсе он не тяжелый. И кто сказал, что холодно? Рывком распахиваю стеганку — мне жарко. В такт движениям напеваю гимн бригады: «Если ты назвался смелым…»
Я — смелая. Я — выдержу. Я — докажу. И пусть Лаймон сколько угодно говорит, что все это мне ни к чему. Даже если я стану инженером-строителем (вот назло ему стану!), все равно незачем самой уметь класть стенки. Это он так утверждает.
Он часто приходит к нам в красный уголок. На танцы. Из-за меня. А я делаю вид, что ничего не понимаю. С Лаймоном хорошо танцевать. Он ловкий. Никогда не наступит на ногу. А руку держит так, будто она фарфоровая и он боится ее уронить.
— Бедная лапка! — сказал он вчера.— Жесткая, шершавая!
Ну и пусть! Зато как ловко «лапка» хватает кирпич. Хватай, хватай, «лапка»! До обеда еще ряда три уложу. Я кладу внутреннюю перегородку. Стою спиной к Славке — он, как всегда, ведет наружную.
Странно, вот не вижу, а все равно каждой клеточкой чувствую его присутствие. Иногда пою, а он подсвистывает мотив.
Раз в неделю — с воскресенья на понедельник — ночую у папы. Утром караулю у окна: когда выйдет Славка. Сверху хорошо виден его подъезд. Как только он появится — кубарем по лестнице. Иногда, если лестница пуста, притаясь, стою в подъезде, пропускаю Славку, а потом догоняю. Если нельзя постоять — выхожу, иду медленно и жду, когда он догонит и скажет: «Здравствуй, Рута!»
Делаю вид, что удивлена: ах, опять нечаянно встретились! Славка только ухмыляется:
— Да, бывает.
Нарочно пробовала поскользнуться — пусть поддержит. Однажды перестаралась, шлепнулась. Он и не пытался поддержать. Только смеялся. Ах, Славка, Славка!
Ганнуля, когда мы с ней вдвоем, с особенным чувством поглядывая на меня, поет:
Зачем, зачем на белом свете
Есть безответная любовь!
И при этом так забавно, по-белорусски выговаривает слова, что я и рада бы пригорюниться, да невозможно: смешно.
Не верю я, что моя любовь безответная. Тогда зачем он по десять раз в день застегивает верхнюю пуговицу на моей стеганке? Другим-то не застегивает. Зачем тогда я ловлю на себе тот особенный, со светом изнутри, его взгляд?
Хорошо работать, петь и думать. Мысли мои прервали Славкины слова:
— Ну, как, а? — Гордость, вот что в этих словах. Оборачиваюсь. Сзади — Славка и Петька.
— Годится!—отвечает Петька тоже с гордостью.— Кладет—вот именно. А как с теорией?
— В порядке. Пора, а?
— Пора.
Это они о том, что мне пора получать второй разряд — первый рабочий разряд каменщика.
— Если ты назвался смелым! — на всю стройку пою я.
— Доказала, доказала! — смеются Славка с Петькой.
— На той неделе пойдешь сдавать,— говорит Петя озабоченно.— Смотри не подкачай!
Нет, я не подкачала. Без запинки отвечала на вопросы. Без запиночки показала, как умею работать. Не у себя, где сами стены вроде защита тебе. На чужой стройке, в чужой бригаде, под десятком проверяющих тебя взглядов.
— Что удивительного — ученица Чеслава Баранаускаса! — так сказали обо мне.— Со средним образованием. Так и должно быть.
Не чуя под собой ног, мчусь к себе, взлетаю на третий этаж, ни разу не споткнувшись, не поскользнувшись на мостках. Мой сияющий вид, наверно, сказал больше всяких слов.
— Молодчина! — И Славка обнял меня.
На одну секундочку обнял. А потом пожал мне руку. Как равный равному.
Корреспонденты
Не успела я, захлебываясь, перескакивая с одного на другое, рассказать окружившим меня нашим все подробности — появился Грачев. За ним — двое незнакомых мужчин в шляпах. У одного на груди раскрытый фотоаппарат. «Корреспонденты»,— догадалась я.
Вид у Петьки странный. Он преисполнен важности, словно подрос даже.
— Ну как, Эзериня? — снисходительно и покровительственно спросил он.— Так сказать, в порядке?
Я начала было рассказывать заново. Но Петька не стал слушать. Сохраняя тот же важный вид, пожал мою руку.
— Поздравляю! — И при этом состроил такую рожу, что ребята за моей спиной фыркнули.
Петька обернулся к тем, в шляпах, и сказал нудным, скрипучим голосом:
— Вот, имеется у нас героиня дня — Рута Эзериня. Молодая, так сказать, поросль. Сегодня успешно защитила честь бригады, вступила, так сказать, равноправным членом в нашу семью. Между прочим, у нее имеется аттестат зрелости. На стройку пришла, вот именно, по зову сердца…
