Иван Стаднюк - Сердце помнит
Офицер старался говорить спокойно.
— По нашим законам вас нужно казнить, — капитан сделал паузу и пристально вгляделся в лица пленных. — Но, — продолжал он, — мы можем и простить вас. Для этого нужна ваша откровенность. Все прошлое мы забудем, если расскажете, кто вы, откуда и зачем вас сюда прислали, как вам удалось взорвать склад. Ну, еще короткие сведения о вашей части — и все. Напоминаю, если будете молчать, у нас найдутся средства заставить вас говорить.
Шестов и Кудрин молчали.
— Не советую запираться, — зловеще сказал капитан. — Возьмите пример со своих союзников. Надеюсь, вы понимаете, что перед вами военнослужащие американской армии. Они добровольно ответили на все мои вопросы и заслужили снисхождение.
— Это ложь! — вдруг выкрикнул на русском языке капитан Дин, вскочив из-за стола.
Его схватил за плечи майор Мэлби.
— Не будьте идиотом, Дин! — прошипел Мэлби.
Дин стряхнул с плеча руку майора, и снова в просторной комнате колхозной читальни зазвучал его возмущенный голос:
— Это ложь! Я не давал никаких показаний! — И он резко повернулся к Мэлби: — Офицеры американской армии не предают родины! А ты, крыса, ответишь за все!
Вдруг майор Мэлби сделал шаг в сторону от Дина и согнулся, точно от боли в животе. Еще миг, и он выпрямился, резко послав снизу вверх кулак, направленный в подбородок капитана. Это был тот прием рукопашной борьбы, который разрешается применять только в схватке с врагом на поле боя; от страшного удара снизу в подбородок ломается шейный позвонок…
Капитан, тихо охнув, грузно упал на пол, упал, чтобы больше никогда не подняться…
Все замерли на своих местах. Сержант Хатчинс, обхватив голову руками, грудью навалился на стол и уронил голову. О чем думал он, портовый грузчик из Сан-Франциско?..
В тишине были слышны слабеющие стоны капитана Дина.
Эсэсовец требовательно постучал рукой по столу и снова обратился к Кудрину и Шестову:
— Вы коммунисты, и я обязан вас расстрелять немедленно!.. Но мы умеем ценить услуги!
К советским разведчикам подошел майор Мэлби. У него вздрагивала одна щека и лихорадочно блестели глаза. Но заговорил он спокойно.
— Мы с вами коллеги, — растягивал слова американец. — У нас одинаково сложилась судьба. Не будьте такими идиотами, как этот. — Мэлби указал на распластанное на полу тело капитана Дина.
— Выдал, где находится наш аэродром? — с лютостью спросил у американца Шестов.
Майор Мэлби снисходительно засмеялся.
— Милые мальчики, жалко мне вас, — качая головой, проговорил он. Аэродром не зажигалка, его в карман не спрячешь. Немцы и сами знают, где он находится. Я кое-что поважнее…
Шестов не дал американцу договорить. Он сделал шаг вперед и звучно плюнул в его сторону.
Офицер отшатнулся, выхватил из кармана платок, но не стал вытирать лицо, а бросился к Шестову и ударил его. У Шестова хлынула кровь из носа. И тут произошло неожиданное. Сержант Хатчинс стрелой метнулся на середину комнаты, схватил майора Мэлби за плечи и, повернув лицом к себе, резко ткнул его кулаком в переносицу… Мэлби мешком рухнул на пол.
На мгновение все онемели. Немец-капитан, выхватив парабеллум, навел его на американского сержанта и что-то крикнул.
Тот спокойно повернулся и сел на прежнее место.
Что было потом, Павел помнил смутно. Лишь в минуту просветления он вдруг явственно услышал голос матери:
— Пустите меня!.. Пустите! Там мой сын!..
На другой день утром пленных повели по дороге к кладбищу. Кудрин тоскливо смотрел на родное полуразрушенное село, на пустынные, поросшие бурьяном улицы. Хотя было раннее утро, из трубы его дома не струился дым, печь не топилась. Сердце больно заныло. Он напряг память, стараясь припомнить: действительно ли ему вчера вечером послышался голос матери? Или почудилось?
Погруженный в гнетущие мысли, Павел не заметил, как их привели на старое, с покосившимися крестами кладбище. За полуразрушенной кирпичной оградой он увидел группу солдат. А в стороне под вишневым деревом, где могила деда Захара (в груди у Павла похолодело)… привязанные к кресту, стояли отец и мать.
Тупой удар стволом автомата в спину — и непослушные ноги понесли Павла к самым близким и дорогим ему на земле людям… Больше трех лет не видел их, и лучше б никогда не увидеть, чем вот такая встреча!..
В лице матери — ни кровинки. Она подалась ему навстречу, а в глазах ее — смертный страх, тоска и немой крик. Она узнала своего Павлушку, которого вынашивала когда-то в мечтах, а потом под сердцем, которого растила и видела в нем свое счастье, свою земную радость и готова была любую боль его забрать себе. И вот теперь…
Павел, чувствуя, что задыхается, перевел взгляд на отца… Отец… Беззвучно шевелятся его пересохшие губы. Глаза — в горячечном блеске.
И Павел понял: надо сделать все, чтобы облегчить душевную муку отца и матери. Но как? Как сдержать себя, как помочь им?.. И тут он встретился с испытующим взглядом капитана-эсэсовца… Нет, Павел не отведет трусливо своих глаз. Он будет смотреть на фашиста с ненавистью и презрением… Ненависть… Павел почувствовал, как чем-то живым шевельнулась она в его груди… Да, ненависть поможет ему. Поможет выстоять…
Кудрина и Шестова поставили в нескольких шагах от крестов, к которым были привязаны старики.
Капитан достал из кармана коробку сигарет. Почему дрожат его руки? Или и ему страшно от того, что задумал он? Или, может, вспомнил свою мать, своего отца?..
Закурил и не промолвил, а почти закричал:
— Возиться долго не буду!.. Ваш сын, — обратился он к старикам, пойман моими солдатами! Он вместе с этим, — эсэсовец кивнул в сторону Шестова, — пришел сюда… Зачем — они сами должны сказать. Должны также сказать, кто и откуда их прислал. Не скажут — расстреляем здесь!
На кладбище стояла тишина; слышно было, как над кустами прожужжал шмель.
— Ты, старик, и ты, старуха, если вам жаль сына, скажите ему… Пусть сознается во всем — и дело кончено. Идите, живите, ваш сын будет помогать вам в хозяйстве. Этого, — эсэсовец кивнул головой на Шестова, — мы тоже простим…
Павел выпрямился, расправил грудь и глубоко вдохнул воздух, перевел взгляд на родителей… Ему хотелось казаться бесстрашным, хотелось, чтоб глаза его смеялись, чтоб поняли отец и мать — не надо никаких слов.
Шевельнулись губы матери, и Павел догадался, а не услышал:
— Сынок…
Отец молчал, только голова его чуть вскинулась вверх.
— Сынок… — снова шевельнулись губы матери.
Острая жалость к родителям снова захлестнула грудь Павла. Снова стало трудно дышать. Снова гулко застучало в висках… А может, это кошмарный сон? Может, он вот-вот проснется?..
Шестов с тревогой смотрел на товарища. Он понимал, что фашисты не вырвут у Кудрина тайну. Но как выдержать человеческому сердцу, сыновнему сердцу, когда все случилось вот так, неожиданно и страшно?
— Ну! — этот окрик гитлеровца прервал размышления Шестова. — Даю еще пять минут. Говори, старик!
Старый Кудрин заговорил не сразу. Он долго и пристально смотрел в глаза сыну, как бы ведя с ним немой разговор, затем глухо промолвил:
— Павлуша, ты мой сын… Сын ты мой родной… Земля, она всех ждет…
Мать встряхнула головой, силясь что-то произнести, но задохнулась в муке.
— Отец просит тебя, — обратился к Павлу эсэсовец.
Павел выпрямился:
— Мама… Отец… Прощайте!.. Солдаты смерти не боятся!..
Сказав это, Кудрин взял за руку Шестова, и они двинулись к месту, где виднелась свежевырытая яма.
Никто из гитлеровцев не посмел удержать русских разведчиков. Они остановились у ямы, крепко обнялись и поцеловались. Павел окинул фашистов взглядом, полным ненависти, и крикнул:
— Стреляйте!
Капитан-эсэсовец резко повернулся к старикам:
— Последний раз говорю. Просите, чтобы рассказали!
Отец и мать Кудрина молчали.
Фашист дал команду, и солдаты вскинули винтовки. Грянул залп… Когда рассеялся дым, на краю ямы стоял только Павел. Капитан снова что-то крикнул. Солдаты быстро отвязали стариков Кудриных и на их место поставили Павла. Стариков подвели к яме.
Павел понял, что задумали фашисты…
— Теперь ты решай их судьбу! — зло сказал капитан. — Посмотрим, что ты за сын! Любишь ли ты своих родителей…
Потом, подавив в себе злобу, начал уговаривать:
— Перестань упрямиться, ведь они отец и мать тебе. Зачем губишь их? Этого мы расстреляли, теперь он упрекать тебя не будет. Не противься. Иначе расстрел родителей ляжет тяжким грехом на твою душу. Говори, и мы сейчас отпустим их и тебя.
Павел отошел от креста и направился к родителям. Его не задерживали. Он помог матери подняться на ноги. Обнял ее, затем отца.
— Не было бы вас, я бы плюнул в морду этой гадине, — прошептал он. Не хочу, чтоб видели, как терзать меня будут…
